Форс-мажор в голове: когда писательство действует как непреодолимая сила
22 апреля 2024 ● "Известия"
Новый сборник лауреата премии правительства РФ Владислава Отрошенко.
Фото: РИА Новости/Павел Лисицын
Популярный писатель, обладатель множества престижных премий как в России, так и за рубежом, Владислав Отрошенко давно знаком ценителям литературы, и не только в нашей стране. Его новый сборник посвящен теме писательского труда, рассмотренной во всех, кажется, возможных ракурсах. Критик Лидия Маслова представляет книгу недели, специально для «Известий».
Владислав Отрошенко
«Гения убить недостаточно»
Москва: Издательство АСТ : Редакция Елены Шубиной, 2024. — 252 с.
Заглавная новелла сборника Владислава Отрошенко, посвященного невероятным приключениям писательского духа, поэтического вдохновения и философского рассудка, посвящена Томасу Вулфу. Название «Гения убить недостаточно» — это эффектно дополненный заголовок статьи «Гения недостаточно» (Genius is not enough), опубликованной 25 апреля 1936 года в нью-йоркском еженедельнике The Saturday Review of Literature.
Писатель Томас Вульф, которому посвящена заглавная новелла сборника Владислава Отрошенко
Фото: Commons.wikipedia.com
Автор статьи, он же главный редактор издания, Бернард Де Вото, по словам Отрошенко «малозначительный беллетрист и влиятельный критик», имел неоднозначную репутацию, но наш эссеист его окончательно демонизирует, описывая фотопортрет, сопровождавший убийственную публикацию о Вулфе: «На лице — глумливо-шутливая улыбка и как бы отделенный от улыбки и вовсе не шутливый, зло прицеливающийся прищур цепких глаз, увеличенных толстыми линзами». В довершение всего критик из каких-то пижонских соображений держит в руке Colt Government: «Вот сейчас Де Вото распрямит руку, на которой рукав для пущей демонстрации решимости закатан по локоть, и твердо нацелит ствол кольта в того, за кем он пришел».
Книга "Гения убить недостаточно"
Фото: Издательство "АСТ"
Самоуверенного критика из преисподней Отрошенко противопоставляет не только всегда сомневающемуся в себе Вулфу, но и его ангелу-хранителю, редактору от Бога, «серафиму во плоти» Максвеллу Перкинсу. Без умения последнего «вливать в издательские формы огненное вещество вулфовской прозы» два первых романа Вулфа — «Взгляни на дом свой, ангел» и «О времени и о реке» — вряд ли получилось бы опубликовать, ввиду неспособности самого писателя, работавшего «в некой обнаженной ярости духа», контролировать бурный поток своего письма, подобный горной реке.
Статью демонического Де Вото Отрошенко считает губительной и роковой не только для творчества, но и для всей рано оборвавшейся жизни писателя: «Он ловко превращал неповторимые черты прозы Вулфа в отвратительные и «неприемлемые для искусства», представляя их в кривом зеркале как раз далекого от искусства обыденного сознания». «Обыденное сознание», удушающее писательские порывы, — главное зло, с которым Отрошенко так или иначе полемизирует и борется во всех эссе. Будучи антиподом здравомыслящего Де Вото, дающего гению обывательский совет «научиться надевать корсет на свою прозу», Отрошенко склонен полагать ровно наоборот: самое лучшее, что может произойти с писателем, — бесконтрольное следование поселившейся внутри его головы силе, которая, в сущности, и водит его пером.
Это касается почти всех героев сборника, начиная с первого же эссе «Последняя метаморфоза Овидия». Дискуссионный вопрос о том, была ли таинственная ссылка Овидия реальной или воображаемой, Отрошенко решает в радикальном ключе. Ему нравится думать, что все это чистой воды подлог, «небывалый в мировой литературе», и стихи о мнимой ссылке в далекую Скифию («Скорбные элегии» и «Письма с Понта») поэт сочинял на своей комфортабельной загородной вилле близ Тибра, поддавшись «деспотическому могуществу коварной Музы», превратившей его в «пленника грез».
«...В защиту реальности Назоновой ссылки невозможно выставить ничего, кроме произведений самого Назона, истолкованных известным — давно известным — и самым неприемлемым для искусства образом, — рассуждает Отрошенко, ополчившись на ненавистный ему обыденный здравый смысл, который всё приземляет и вульгаризирует. — Неискоренимость такого истолкования наводит на мысль, что в нем заключено нечто бóльшее, чем человеческая наивность или бессердечность. В нем заключено, быть может, некое высшее, божественное возмездие за страсть к вымыслу».
Древнеримский поэт Публий Овидий Назон
Фото: Commons.wikipedia.com
Впрочем, эта страсть порой может иметь под собой вполне понятные, если не рациональные, то во всяком случае эмоциональные основания, как в случае с еще одним поэтическим «подлогом», проанализированным в эссе «Дело Бренты». Оно содержит обстоятельное литературно-географическое исследование живописнейшей итальянской реки, которую дотошный русский публицист специально облазил, можно сказать, «вдоль и поперек», чтобы сличить реальность с ее отражением в поэзии Ивана Козлова, Евдокии Ростопчиной, Владимира Бенедиктова, Петра Вяземского и, наконец, Владислава Ходасевича — он единственный настроен к Бренте скептически и как бы перечеркивает общепринятые до него поэтические восторги.
Зачем Ходасевич скрывает от читателя реальную Бренту, подсовывая вместо нее мутную и неказистую, Отрошенко быстро догадывается, лишь взглянув на эпиграф к стихотворению «Брента», взятый Ходасевичем из «Евгения Онегина»: «Адриатические волны, / О Брента! нет, увижу вас / И, вдохновенья снова полный, / Услышу ваш волшебный глас!» Пушкину так и не довелось взглянуть на байроновскую «магическую речку», и Ходасевич сто лет спустя как бы утешает своего невыездного коллегу, отзываясь о «рыжей речонке» крайне пренебрежительно: мол, не расстраивайся, брат Пушкин, это только у Байрона Брента производит возвышенное впечатление, а в действительности — «лживый образ красоты», беспонтовая речушка, смотреть не на что.
Писатель Владислав Отрошенко
Фото: РИА Новости/Владимир Астапкович
Отрошенко употребляет еще более резкие слова, пытаясь реконструировать ход мыслей Ходасевича. Его фальсификацию эссеист одобряет как «один из самых совестливых и самых героических поступков в истории русской поэзии», проявление «высшей поэтической доблести и милосердия», доказывающее, что «между поэтами устраняются время, пространство и смерть».
Время, пространство и смерть — важнейшие темы книги, и с этой триады начинается эссе «Сны и ангелы Тютчева», посвященное раздвоению личности поэта и дипломата. В судьбе Федора Ивановича Тютчева находит драматическое воплощение тема своеобразной «инородности» поэтического дара по отношению к самому его обладателю, который в жизни может быть вполне приличным человеком, скажем, вторым секретарем посольства. Однако внутри него поселяется невидимое существо, которое «живет мгновенными озарениями и возносится туда, где «Мотылька» полет незримый... / Слышен в воздухе ночном... / Час тоски невыразимой!.. / Всё во мне и я во всем!..»
При этом сам поэт может быть не слишком-то и рад поселившемуся внутри него «ангелу поэзии». «К стихам я питаю отвращение, в особенности к своим», — цитирует Отрошенко Тютчева, называвшего свои поэтические творения «побрякушками» и пытавшегося от них избавиться, пока волею случая они не попали к Пушкину, который пришел в восторг и начал их публиковать.
Отрошенко подробно описывает невидимую окружающим внутреннюю борьбу Тютчева с «ангелом поэзии»: «Чем ярче становились озарения, тем отчаяннее, словно скрываясь от их ослепительного света, он погружался в политику». К концу тютчевской жизни, полной трагических потерь и ударов судьбы, ангел все-таки сдался и «покинул камергера, оставив его наедине с действительностью». Однако констатация физической смерти Тютчева вызывает странное умиротворение и желание продолжить игру слов в названии книги Отрошенко: гения убить не то чтобы недостаточно, но в каком-то смысле практически невозможно.
Популярный писатель, обладатель множества престижных премий как в России, так и за рубежом, Владислав Отрошенко давно знаком ценителям литературы, и не только в нашей стране. Его новый сборник посвящен теме писательского труда, рассмотренной во всех, кажется, возможных ракурсах. Критик Лидия Маслова представляет книгу недели, специально для «Известий».
Владислав Отрошенко
«Гения убить недостаточно»
Москва: Издательство АСТ : Редакция Елены Шубиной, 2024. — 252 с.
Заглавная новелла сборника Владислава Отрошенко, посвященного невероятным приключениям писательского духа, поэтического вдохновения и философского рассудка, посвящена Томасу Вулфу. Название «Гения убить недостаточно» — это эффектно дополненный заголовок статьи «Гения недостаточно» (Genius is not enough), опубликованной 25 апреля 1936 года в нью-йоркском еженедельнике The Saturday Review of Literature.
Писатель Томас Вульф, которому посвящена заглавная новелла сборника Владислава Отрошенко
Фото: Commons.wikipedia.com
Автор статьи, он же главный редактор издания, Бернард Де Вото, по словам Отрошенко «малозначительный беллетрист и влиятельный критик», имел неоднозначную репутацию, но наш эссеист его окончательно демонизирует, описывая фотопортрет, сопровождавший убийственную публикацию о Вулфе: «На лице — глумливо-шутливая улыбка и как бы отделенный от улыбки и вовсе не шутливый, зло прицеливающийся прищур цепких глаз, увеличенных толстыми линзами». В довершение всего критик из каких-то пижонских соображений держит в руке Colt Government: «Вот сейчас Де Вото распрямит руку, на которой рукав для пущей демонстрации решимости закатан по локоть, и твердо нацелит ствол кольта в того, за кем он пришел».
Книга "Гения убить недостаточно"
Фото: Издательство "АСТ"
Самоуверенного критика из преисподней Отрошенко противопоставляет не только всегда сомневающемуся в себе Вулфу, но и его ангелу-хранителю, редактору от Бога, «серафиму во плоти» Максвеллу Перкинсу. Без умения последнего «вливать в издательские формы огненное вещество вулфовской прозы» два первых романа Вулфа — «Взгляни на дом свой, ангел» и «О времени и о реке» — вряд ли получилось бы опубликовать, ввиду неспособности самого писателя, работавшего «в некой обнаженной ярости духа», контролировать бурный поток своего письма, подобный горной реке.
Статью демонического Де Вото Отрошенко считает губительной и роковой не только для творчества, но и для всей рано оборвавшейся жизни писателя: «Он ловко превращал неповторимые черты прозы Вулфа в отвратительные и «неприемлемые для искусства», представляя их в кривом зеркале как раз далекого от искусства обыденного сознания». «Обыденное сознание», удушающее писательские порывы, — главное зло, с которым Отрошенко так или иначе полемизирует и борется во всех эссе. Будучи антиподом здравомыслящего Де Вото, дающего гению обывательский совет «научиться надевать корсет на свою прозу», Отрошенко склонен полагать ровно наоборот: самое лучшее, что может произойти с писателем, — бесконтрольное следование поселившейся внутри его головы силе, которая, в сущности, и водит его пером.
Это касается почти всех героев сборника, начиная с первого же эссе «Последняя метаморфоза Овидия». Дискуссионный вопрос о том, была ли таинственная ссылка Овидия реальной или воображаемой, Отрошенко решает в радикальном ключе. Ему нравится думать, что все это чистой воды подлог, «небывалый в мировой литературе», и стихи о мнимой ссылке в далекую Скифию («Скорбные элегии» и «Письма с Понта») поэт сочинял на своей комфортабельной загородной вилле близ Тибра, поддавшись «деспотическому могуществу коварной Музы», превратившей его в «пленника грез».
«...В защиту реальности Назоновой ссылки невозможно выставить ничего, кроме произведений самого Назона, истолкованных известным — давно известным — и самым неприемлемым для искусства образом, — рассуждает Отрошенко, ополчившись на ненавистный ему обыденный здравый смысл, который всё приземляет и вульгаризирует. — Неискоренимость такого истолкования наводит на мысль, что в нем заключено нечто бóльшее, чем человеческая наивность или бессердечность. В нем заключено, быть может, некое высшее, божественное возмездие за страсть к вымыслу».
Древнеримский поэт Публий Овидий Назон
Фото: Commons.wikipedia.com
Впрочем, эта страсть порой может иметь под собой вполне понятные, если не рациональные, то во всяком случае эмоциональные основания, как в случае с еще одним поэтическим «подлогом», проанализированным в эссе «Дело Бренты». Оно содержит обстоятельное литературно-географическое исследование живописнейшей итальянской реки, которую дотошный русский публицист специально облазил, можно сказать, «вдоль и поперек», чтобы сличить реальность с ее отражением в поэзии Ивана Козлова, Евдокии Ростопчиной, Владимира Бенедиктова, Петра Вяземского и, наконец, Владислава Ходасевича — он единственный настроен к Бренте скептически и как бы перечеркивает общепринятые до него поэтические восторги.
Зачем Ходасевич скрывает от читателя реальную Бренту, подсовывая вместо нее мутную и неказистую, Отрошенко быстро догадывается, лишь взглянув на эпиграф к стихотворению «Брента», взятый Ходасевичем из «Евгения Онегина»: «Адриатические волны, / О Брента! нет, увижу вас / И, вдохновенья снова полный, / Услышу ваш волшебный глас!» Пушкину так и не довелось взглянуть на байроновскую «магическую речку», и Ходасевич сто лет спустя как бы утешает своего невыездного коллегу, отзываясь о «рыжей речонке» крайне пренебрежительно: мол, не расстраивайся, брат Пушкин, это только у Байрона Брента производит возвышенное впечатление, а в действительности — «лживый образ красоты», беспонтовая речушка, смотреть не на что.
Писатель Владислав Отрошенко
Фото: РИА Новости/Владимир Астапкович
Отрошенко употребляет еще более резкие слова, пытаясь реконструировать ход мыслей Ходасевича. Его фальсификацию эссеист одобряет как «один из самых совестливых и самых героических поступков в истории русской поэзии», проявление «высшей поэтической доблести и милосердия», доказывающее, что «между поэтами устраняются время, пространство и смерть».
Время, пространство и смерть — важнейшие темы книги, и с этой триады начинается эссе «Сны и ангелы Тютчева», посвященное раздвоению личности поэта и дипломата. В судьбе Федора Ивановича Тютчева находит драматическое воплощение тема своеобразной «инородности» поэтического дара по отношению к самому его обладателю, который в жизни может быть вполне приличным человеком, скажем, вторым секретарем посольства. Однако внутри него поселяется невидимое существо, которое «живет мгновенными озарениями и возносится туда, где «Мотылька» полет незримый... / Слышен в воздухе ночном... / Час тоски невыразимой!.. / Всё во мне и я во всем!..»
При этом сам поэт может быть не слишком-то и рад поселившемуся внутри него «ангелу поэзии». «К стихам я питаю отвращение, в особенности к своим», — цитирует Отрошенко Тютчева, называвшего свои поэтические творения «побрякушками» и пытавшегося от них избавиться, пока волею случая они не попали к Пушкину, который пришел в восторг и начал их публиковать.
Отрошенко подробно описывает невидимую окружающим внутреннюю борьбу Тютчева с «ангелом поэзии»: «Чем ярче становились озарения, тем отчаяннее, словно скрываясь от их ослепительного света, он погружался в политику». К концу тютчевской жизни, полной трагических потерь и ударов судьбы, ангел все-таки сдался и «покинул камергера, оставив его наедине с действительностью». Однако констатация физической смерти Тютчева вызывает странное умиротворение и желание продолжить игру слов в названии книги Отрошенко: гения убить не то чтобы недостаточно, но в каком-то смысле практически невозможно.