Дерзкий поэт и бескомпромиссный консерватор: памяти Афанасия Фета

"Он расковал нашу поэзию, дал ей такую дерзость, когда можно соединять любые слова, которые, казалось, невозможно поставить рядом".


5 декабря исполняется двести лет со дня рождения Афанасия Фета. Своей волшебной лирикой, в которой природа и человеческие чувства обретают невидимую и прекрасную связь, он навсегда покорил русскую поэзию. Автор биографии Фета в серии ЖЗЛ, профессор МГУ Михаил Макеев рассказал «МК» о безумии в жизни поэта, его душевной травме, трагическом отголоске любви, отношении к крепостному праву и отстаивании своих убеждений.


- Часто приходится слышать, что есть два человека: один – великий поэт Фет, а другой – консервативный хозяйственник Шеншин. Насколько, на ваш взгляд, такое противопоставление правомерно?

- Я не люблю такое противопоставление. Думаю, что Фет был человеком цельным, но чётко разделял жизнь идеальную, где есть мечты, ценности, поэзия, и жизнь практическую, которая связана с хозяйством или политикой. Он старался одно не пускать в другое. Фет сам построил себе такую перегородку с очень раннего возраста.

- При этом история, предшествовавшая его появлению на свет, какая-то невероятно романтическая…

- История очевидно имеет оттенок безумия. Совершенно заурядный помещик Афанасий Неофитович Шеншин приезжает в Гессен-Дармштадт на лечение – не совсем понятно, от чего – и вдруг влюбляется в Шарлотту Фёт, дочь хозяина дома, где он остановился, женщину замужнюю, имеющую дочь и к тому же беременную . Она бежит с Шеншиным в Россию, в Новосёлки, бросив дочку Каролину. Таким образом, будущий поэт Афанасий Фет рождается уже в России. В этой дикой истории можно было бы видеть проявление безумного романтического чувства. Но куда оно делось потом – загадка, потому что никаких признаков страсти в их начавшейся семейной жизни не было, заурядной, без особых проявлений любви, скорее, Шарлотта побаивалась мужа. Однако эти обстоятельства абсолютно фатально повлияли на жизнь Фета. Ему было около четырнадцати лет, когда он узнал, кто его настоящий отец. Когда он родился, Шарлотта ещё не получила развода с Иоганном Фётом, который и был, по всем законам, отцом мальчика. В качестве пожарного выхода Шеншин, уговорив или подкупив священника, записал ребёнка как своего сына. И до четырнадцати лет Фет жил как Шеншин. Было ясно, что рано или поздно этот подлог выйдет наружу. Так и произошло, когда юный Афанасий поступил в немецкий частный пансион Крюммера в Верро. В итоге Фета лишили дворянского титула. На этом все иллюзии закончились.

- В какой степени желание вернуть себе дворянский титул стало для Фета навязчивой идеей?

- Это была для него травма, источник огромной обиды на судьбу. Представьте, Фет вдруг узнаёт, что человек, которого он считал своим отцом, им не является, а сам он вообще не российский подданный, должен носить другую фамилию, больше не дворянин, не имеет права на наследство. С какого-то момента для Фета становится важной целью вернуть то, что у него несправедливо отобрала судьба. Вот почему он поступает на военную службу, чтобы выслужить дворянство. В то же время женитьба на состоятельной купеческой дочери Марии Боткиной ему не могла принести дворянства. Даже если мы считаем, что он женился на её деньгах, что тоже не совсем точно. Так что, я бы не сказал, что Фет был мономан и всё делал для возвращения титула. В нём была какая-то трезвость.

- Именно поэтому он решил оставить Марию Лазич, у которой не было приданого?

- Это одна из тех историй, в которой, я думаю, Фета обычно несправедливо оценивают. Мария Лазич – дочь отставного кавалерийского генерала, молодая девушка, развитая (курила папироску), красивая, поэтическая, но бесприданница – знакомится с Фетом в 1848 году. Он тогда бедный офицер с непонятными перспективами. Из-за этих обстоятельств они расстаются. Хотя Фет пытался создать себе материальную базу и добыть средства, даже пожертвовать военной службой, а значит надеждами на дворянство, но ничего не вышло. Расстались они без драмы – просто перестали общаться и писать друг другу. Так бы ничего и не было, если бы не трагический финал жизни Марии Лазич. Она давала уроки младшей сестре и решила отдохнуть, легла на диван в кисейном платье, закурила папироску, и, отвлекшись, бросила на пол спичку, думая, что та погасла. Мария Лазич сгорела, скончалась от тяжелых ожогов. Фет узнал об этом позднее. Случившееся стало для него настоящей трагедией.

- Поразительно, что Фет воспел Марию Лазич в стихах много позже. Пронзительны строчки: «Та трава, что вдали, на могиле твоей, / Здесь, на сердце, чем старе оно, тем свежей». Почему через столько лет он вновь о ней вспомнил?

- У меня здесь тоже нетрадиционная точка зрения. Да, прошло больше пятнадцати лет, когда Фет начал вспоминать о Лазич в своей лирике, но это не значит, что в нём вдруг проснулась какая-то влюблённость к ней и укор к себе. Я думаю, что по большому счёту это не любовные стихи, а философские. Он вспомнил о ней, когда стал читать Артура Шопенгауэра. У Фета появилось новое мировоззрение, в котором важную роль играет небытие, исчезновение, представление о жизни как о череде страданий и мучений, смерть как одно из проявлений небытия, пустоты. Мёртвая возлюбленная, которая сейчас Там, опередила его в этом небытии, смерти, – возникает как философский символ в большей степени, чем любовный.

- Часто спорят о религиозности Фета. В чём была его вера?

- Я думаю, что Фет был, конечно, атеистом. Это не всем сейчас нравящаяся точка зрения. Долгое время у него не было никакой философии, но в середине 1860-х годов  он усвоил от Шопенгауэра представление о мире и нашей жизни как наполненной страданиями, но в которой люди продолжают жить, потому что есть красота и искусство. Создание красоты и созерцание красоты даёт нам передышку. Оно спасает от тягот жизни, вырывает нас из постоянного движения к цели, постоянной суеты, из вечных желаний, которыми человек одержим. К нам снисходит покой, который на время выкупает нас из этого мира. Отсюда отношение Фета к миру и природе как к красоте. Её надо рассмотреть, увидеть и внешним взором, и внутренним. Вот основа его философии, из которой и вырастает его поздняя поэзия.

- В книге вы приводите забавную пародию Тургенева на стихотворение Фета, а была ещё история, когда поэт-сатирик Минаев переписал его стихотворение в обратном порядке, чтобы показать, что смысл не поменяется. Как Фет относился к таким пародиям и насколько идея чистого искусства для него была органична, или в ней было больше эпатажа?

- Как обычно, и то, и другое. С одной стороны, органична. Непредставимо, чтобы Фет писал, как Некрасов, про страдающий народ. Он не знал другой поэзии и не мог её знать. Однако это не значит, что не было эпатажа. Его не случайно сравнивают с Тютчевым, которого тоже записывают в чистое искусство, и, в общем, справедливо, но сам он к таким вещам был индифферентен и не участвовал в полемике. А Фет, конечно, был большим полемистом и программно становился в этот лагерь, боролся с Некрасовым, выражал презрение и был бескомпромиссен. Кстати, ярким примером эпатажа может служить восторженная рецензия Фета на книгу стихов Тютчева, где как раз он отстаивал чистое искусство и свободу художника. В ней есть знаменитая фраза, которую долго вспоминали: «Кто не в состоянии броситься с седьмого этажа вниз головой, с непоколебимой верой в то, что он воспарит по воздуху, тот не лирик». Этот пассаж сразу вызвал насмешки и предложения Фету самому броситься с седьмого этажа. Но он любил такие скандальные, эпатирующие суждения, был не беззубым человеком, а активным публицистом – не то, что на него все набрасывались, писали пародии, а он сидел в стороне и плакал. Нет, Фет был настоящий боец и спуску не давал. Что касается пародий, то тургеневские пародии он сам с удовольствием цитирует, они ему нравились. Благодаря Фету, мы отчасти их и знаем, а Минаева, он, конечно, презирал.

- Однако, как вы тоже пишете, Фет позволял переделывать и править свои стихи, даже менять их смысл. Почему он на это соглашался?

- Почему-то Фет решил признать авторитет Тургенева и Дружинина с Некрасовым. Обычно мы очень ценим наше авторство и убеждены, что самое ценное в наших стихах – наше я. А бывает другой идеал – эстетического совершенства. Когда мы смотрим на нечто прекрасное, и оно, быть может, от того хорошо, что непонятно, кто его построил, создал, что оно живёт само по себе. Так считал Фет, поэтому мог становиться на такую коллективную позицию. Важен результат, чтобы получилось хорошо, пусть и совместными усилиями. Он в какие-то моменты доверял вкусу Тургенева и позволял ему переделывать свои стихи. В какой-то мере Тургенев внёс и позитивный вклад, хотя, конечно, сейчас, когда мы читаем Фета, то понимаем, что часто он заблуждался. Не надо было так давать себя править.

- Интересно, что именно в доме у Фета произошёл конфликт между Тургеневым и Толстым, который чуть не привёл к дуэли. Какую роль Фет сыграл в жизни писателей?
- Увы, Фету не удалось их примирить. Встать между такими людьми, как Тургенев и Толстой, всё-таки трудно. Они оба очень любили его стихи, высочайше ценили как поэта. В то же время Тургенев привык относиться к Фету с иронией, как вообще было принято в его круге. «Энтузиаст с телячьими мозгами», «сам ничего не понимает в своих стихах», «высказывает нелепые мысли о политике и философии». Это тургеневское отношение. С Толстым Фет был ближе и теплее личностно. Оба люди с очень «завиральными» идеями. Они это друг в друге ценили. Фет ценил Толстого и как писателя, и как человека. Он был одним из его безоговорочных кумиров. Впрочем, новые взгляды Толстого Фет не мог принять. Зато в жену Толстого Софью Андреевну Фет был почти влюблён, отправлял ей очень сердечные и комплиментарные письма. Она, конечно, тоже его очень ценила и любила. Не думаю, что Софья Андреевна так уж надеялась, что Фет исправит Толстого, но жаловалась ему на, как она писала, «гениального старика», который вместо того, чтобы заботиться о собственных детях, идёт к старухе чинить крышу. Софья Андреевна изливала поэту свои огорчения, которые ей приносил супруг. Фет был для неё такой отдушиной.

- Известны слова Толстого о Фете: «И откуда у этого добродушного толстого офицера берётся такая непонятная лирическая дерзость, свойство великих поэтов?». Как бы вы ответили на этот вопрос?

- Мы можем ответить очень косвенно, со стороны. Например, проследить первые ростки, которые Фет сам описывает – детские немецкие стишки из маминой книжки, которые были сладки для него и которые он хотел перевести на русский язык для матери, тогда уже больной. Фет говорил, что его утешало само звучание стиха. Ещё до подростковой травмы, когда он узнал о своём происхождении, особой радости не было. Суровый, несентиментальный отец, больная мать, которая не принимает участия в воспитании, скучноватые родственники, тётушки, которые не проявляли  большой теплоты. У него ведь даже игрушек не было. Помните, в стихотворении «Кот поёт, глаза прищуря…»: 

«Полно тут тебе валяться,
Спрячь игрушки да вставай!
Подойди ко мне прощаться,
Да и спать себе ступай».

Спрячь игрушки. Вот этого не было в детстве самого Фета. Поэзия стала выходом, райским местом, где обо всем забываешь.

- Фет ведь был ещё и переводчиком и перевёл, например, «Фауста» Гёте. Как бы вы оценили его в этой области?

- Трудно сказать. Ясно одно: Фет считал переводческую деятельность страшно важным для себя занятием. Таким же важным, как написание собственных стихов. Под конец жизни Фет переводил, как автомат. Он перевёл всю стихотворную латинскую классику: от Катулла до Ювенала, Марциала. Всего Овидия, Горация, Вергилия. Просто фантастика! Фет видел в этом просветительскую деятельность, досадуя на то, что молодёжь утрачивает знание латыни и плохо знает немецкий, а знакомство с жемчужинами поэзии, написанной на этих языках, необходимо для образованного человека. Обычно Фета-переводчика упрекали в буквализме, в том, что он слишком тщательно стремился передать оригинал. В результате чего выходила какофония и нерусские конструкции, которые пародировали. Тем не менее, я знаю, что некоторые латинисты высоко ценят переводы Фета, есть люди, которых они восхищают.

- Современники упрекали Фета ещё и в излишней педантичности по части своих гонораров. Можно ли сказать, что ему удалось зарабатывать литературным творчеством?

- В девятнадцатом веке на стихи нельзя было жить, даже Некрасову. Какое-то время Фет был профессиональным литератором. Но профессионал – это не только тот, кто этим кормится, но и тот, кто к этому относится как к чему-то очень важному. В книге я пишу, что Фет брал не ниже 25-ти рублей за стих. У него была специальная такса, и ниже он не хотел опускаться. Не из жажды наживы, а как знак серьёзного отношения к тому, что он вложил в своё произведение, а значит имеет право, чтобы оно хорошо оплачивалось. В старости Фет был очень богатым человеком, но всё равно брал эти гонорары. Дело принципа, профессионализма, а не обогащения.

- Фета иной раз называют крепостником. Он и вправду поддерживал крепостное право?

- Конечно, Фет никогда, тем более публично, не говорил, что не надо было отменять крепостное право. Вообще ему крепостное право не зачем не сдалось. Помещиком Фет не был, крепостными душами никогда не владел и не имел права, потому что был Фет, а не Шеншин. Поэтому к крепостному праву у него никакой симпатии не было. Это клеймо, которое на него наклеили. Откуда взялась репутация Фета как крепостника – другой вопрос. Фет был ужасно откровенный человек, такой enfant terrible (ужасный, но любимый ребёнок), не скрывавший, что думает. Он действительно мог сказать, что не понимает экономических причин отменять крепостное право, а отмена его погрузила Россию на несколько лет в хаос, и мы сейчас не понимаем, что делать. Крестьяне плохо работают, не хотят выполнять законы, а при крепостном праве был порядок. Фет считал, что один порядок уничтожили, а второй пока не создали. Его взгляды раздражали и нередко становились предметом пародий и сатиры. А Салтыков-Щедрин вывел Фета в образе героя своей сказки «Дикий помещик».

- О Фете говорят и в контексте безумия. Тем более многие члены его семьи страдали душевным недугом. А сам поэт боялся сойти с ума?

- Одна из самых тёмных тем. У матери Фета была наследственная душевная болезнь. Она передала её своим детям. Сёстры поэта Надежда и Каролина были душевно больны, как и, по всей видимости, два его брата. Уцелел только Афанасий и ещё одна его сестра Любовь. Фет честно об этом пишет в «Воспоминаниях». Он не скрывает безумия близких, но никогда не примеряет его на себя, не упоминает о своих переживаниях и страхах по этому поводу. Они останутся большой тайной его личности и психики. Последние годы Фет долго тяжело болел, у него было что-то вроде астмы: очень сильная одышка, из-за которой он плохо ходил, с большим трудом поднимался по лестнице. Купил прекрасное имение и сидел там на балконе, а передвигался на тележке. Потом Фет практически потерял зрение, не мог писать, диктовал письма своей секретарше. В какой-то момент ему стало мучительно и тяжело терпеть всё это. Врачи сказали, что надо готовиться к смерти и причащаться. Фет не хотел мучиться, он ненавидел страдания и решил уйти сам, не дожидаясь мучительной смерти. Он попытался заколоться ножом для разрезания бумаги. Его секретарша перехватила этот стилет, Фет бросился бежать и умер от разрыва сердца. Это нельзя назвать сумасшествием. Наоборот, всё было сделано Фетом в трезвом рассудке и в невероятном присутствии духа.

- Насколько велико влияние Фета на последующую поэзию?

- Огромно. Уже при жизни у Фета были фантастические поклонники, которые его боготворили, обожали, подражали. Они, а также высокая оценка его философом Владимиром Соловьевым, принесли его следующим эпохам. Фет оказал огромное влияние на Блока и Бальмонта. Он был понят поэтами Серебряного века именно философски, как откровение о мировой душе, о божественной любви к миру, увиден как поэт прозрений, особых отношений с миром природы – и, в то же время, как поэт очень дерзкий. То, что хрестоматийно у Блока – странные сочетания образов, резкие и неожиданные соединения слов, переходы – уже есть у Фета. Он расковал нашу поэзию, дал ей такую дерзость, когда можно соединять любые слова, которые, казалось, невозможно поставить рядом. В иных стихах Фета слова будто бросили в чашку, потрясли и вынули в случайном порядке – одно за другим. Парадоксально, что это потрясающе красиво звучит и даёт не бессмыслицу, а новый смысл. Вот его новаторство, вот, что он дал нашей поэзии – новое видение слова. С ним можно делать всё что угодно, если вы чувствуете, что эти два слова сочетаются в вашей душе, то ставьте их рядом, и смысл будет. Это, конечно, совершенно поразительно для его времени. Иначе как новаторской дерзостью это не назовёшь.

Автор
АЛЕКСАНДР ТРЕГУБОВ
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе