Что такое фемпоэзия

Про российскую феминистскую поэзию как новый язык протеста пишет журнал Time, но для русскоязычной аудитории фейсбука это всего лишь повод устроить холивар против слова вагина в поэтическом тексте. 

Самые заметные действующие лица фемпоэзии сейчас — Галина Рымбу и Оксана Васякина. Они не только пишут, но и преподают — ведут несколько коротких курсов о феминистских поэтессах, а также обучают принципам новой женской поэзии в Школе литературных практик.


The Village поговорил с Оксаной и Галей о фемпоэзии, сетевых поэтах и травле в фейсбуке.


Таня: Галя, когда ты опубликовала свое стихотворение про вагину, я поняла, что даже культурные люди в фейсбуке не понимают, что такое современная поэзия, зачем она нужна и про что это. Для многих людей поэзия остановилась на Серебряном веке, для них Маяковский — последний новатор, изобретатель нового поэтического языка. И все же как ты думаешь, почему так враждебно отреагировала общественность на твое стихотворение? Ты ожидала такой реакции или нет?

Галина: Общественность бывает разная. Я уже несколько лет живу в Украине, куда эмигрировала в 2018 году. Со стороны моих украинских знакомых из сфер современного искусства, литературы, медиа и украиноязычной части фейсбука негативных реакций не было. Наоборот, была поддержка, они делились этим текстом на своих страницах в фейсбуке, обсуждали его, все было очень адекватно. Может, это связано с тем, что в Украине, несмотря на все сложности, развивается гражданское общество, демократические взгляды и ценности (в том числе поддержка феминистского и ЛГБТ-дискурса) больше транслируются в медиа и сильно влияют на культуру. Но некоторые люди из России (или ассоциирующие себя с российской культурой), действительно, писали и говорили об этом тексте и обо мне чудовищные вещи, вплоть до прямых угроз. И это не только так называемые консерваторы.

Независимая и вроде как либеральная ютьюб-передача «Белый шум», которую сняли про этот текст, тоже транслировала пресловутые традиционные ценности, зашоренные взгляды на литературу и мизогинию (все это исходило в первую очередь от самой ведущей — Татьяны Толстой). Для кого-то это стало очередным поводом обсудить (в 2020 году!), возможна ли вообще поэзия без рифмы. Хотя такая поэзия играет огромную роль в русскоязычной литературе и культуре уже как минимум 100 лет. И это показывает, что есть недостаток базового литературного просвещения в российском культурном сообществе. Как раз это позволяет поддерживать устаревшие представление о том, как выглядит и пишется поэзия.


 В стране происходит жесть, но виноваты, конечно, феминистки и слово «вагина» в поэзии


Я думаю, что рост консервативных настроений в российской культуре после 2013 года связан с ужесточением режима и цензуры: людей ограничивают и цензурируют институты власти, фактически каждого ставят в маргинальную позицию по отношению к доминирующему консервативному дискурсу. Но насилие порождает насилие: те, кого базово цензурируют на уровне самовыражения, повседневности, мышления, стремятся отыграться на других и ограничить чью-то еще свободу слова, сконструировать образ врага и перенести его на других (ЛГБТ, феминисток, так называемую новую этику и так далее). Это такой парадоксальный перенос: вас цензурирует и ограничивает режим, консервативная идеология, а вы вместо того, чтобы отдавать себе в этом отчет, начинаете цензурировать феминистские стихи, потому что они якобы оскорбляют ваши чувства прекрасного. В стране происходит жесть, но виноваты, конечно, феминистки и слово «вагина» в поэзии.

Кстати, фейсбук недавно удалил мой пост с этим стихотворением и со всеми комментариями под ним, где происходило обсуждение текста. При этом на других языках оно висит в фейсбуке: его перевели на 13 языков и публиковали не только в литературных журналах, но и в политических газетах и медиа — вместе с информацией о деле Юли Цветковой (и для меня очень важно, что люди из других стран не просто читают эти стихи, а узнают об этом подлом политическом преследовании). И ни в одном из других культурных контекстов этот текст не вызывал такого негатива.

Я думаю, а что, может, и правда вагина погубит это государство,
прогонит незаконного президента,
отправит в отставку правительство,
отменит армию, налоги для бедных,
фсб как структуру самой гнусной власти и подавления,
разберется с полицией,
консерватизмом и реваншизмом,
расформирует несправедливые суды, освободит
политических заключенных,
сделает невозможным тухлый русский национализм,
унижение угнетенных, сфабрикованные дела,
раз[рушит] олигархат и патриархат,
парализует войска, движущиеся в чужих государствах —
все дальше и дальше:
в [вагину] милитаризм!
Из стихотворения Галины Рымбу «Моя вагина»


Оксана: Я хотела бы обратить внимание в первую очередь на то, как этот текст написан. Жанрово мы можем определить его как прямое высказывание, это уже не новое явление для русской современной поэзии. В таких текстах личность и субъект высказывания проживают один и тот же опыт, но то, как именно поэт формулирует этот текст, делает его поэтическим.

Мы можем вспомнить написанные в 2000-е в таком жанре политически ангажированные стихи Медведева, или предельно лиричные Воденникова, или Елену Фанайлову. Но эти «я»-высказывания, скорее, тяготели к интимной исповедальности.

В 2010-е годы появилось новое поэтическое поколение и новый способ говорить в стихах, в том числе и потому что прошла серьезная политизация в эстетических кругах после Болотной. И прямое высказывание, мне кажется, удачный способ коммуникации с читателем, когда читаешь текст и чувствуешь, что тебе человек, проживающий этот опыт, говорит то, что он проживал, — прямое высказывание органично легло в формат соцсетей.

И я, конечно, не умаляю мастерства Гали и силы ее высказывания, но здесь схлестнулись лед и пламень, произошла резкая социальная реакция на прямое высказывание. Я сталкивалась с травлей на почве поэтических текстов, но она происходила за пределами литературного сообщества. В ситуации с «Вагиной» для меня было самым большим шоком, что уважаемые поэты, которые когда-то сами были новаторами, высказываются чудовищным образом. При этом они не пишут как эксперты в сфере литературы, но уходят в оскорбления, которые вызваны как раз тем, что люди часто не различают субъекта высказывания и личность поэтессы. Я следила за процессом и все-таки считаю его травлей.


Г.: Я для себя определяю это как аффективную мобилизацию: такое часто происходит в социальных сетях и медиа, по разным вопросам люди склонны объединяться в гневе и ненависти или, наоборот, в солидарности и поддержке.

О.: В процессе этой аффективной мобилизации в ответ на гневные комментарии появилось и большое количество поддержки, в защиту Гали высказались много поэтесс.

Т.: А в чем вообще феномен феминистской поэзии, откуда она взялась и кого нужно почитать, чтобы понять, что это такое, чтобы понять тот контекст, в котором находится это стихотворение?

Г.: Думаю, что один из базовых принципов феминистской поэзии — это критика языка как такового и патриархатных категорий, которые там продолжают работать, патриархатного следа в языке. И это критический пересмотр лексики, языкового багажа литературы, литературных стилей, литературных высказываний, которые содержат в себе следы насилия и угнетения какой-либо группы людей, в том числе и по признаку пола, гендера, сексуальной ориентации. Феминистская поэзия одновременно и критикует язык изнутри, и переизобретает его. А еще делает видимыми, включает в поэтическое пространство те зоны женского и квирного опыта, которые ранее там просто не могли оказаться. И для них тоже изобретает новый язык, новые системы поэтической образности, новые поэтические формы, синтаксис и так далее. Это те зоны опыта, которые часто выражались в так называемых внелитературных формах письма: в женской переписке, дневниках, домовых книгах и прочем, а также в устной истории и фольклоре.


 Многим кажется, что феминизм портит поэзию и лишает ее поэтического вообще


На Западе феминистский литературный переворот произошел в 70-е годы XX века, когда политический подъем феминистского движения оказывал сильное влияние на всю европейскую и американскую культуру (и конечно же, это влияние до сих пор сохраняется). Если, к примеру, надо было бы назвать несколько знаковых имен для англоязычной феминистской поэзии того времени, то я бы упомянула Одри Лорд и Эдриенну Рич. Стихи обеих, кстати, до сих пор почти не переведены на русский язык. Если говорить о российском контексте, то в 90-е годы XX века появляются поэтессы, которые не просто идентифицируют себя открыто как феминистки, но соотносят с феминизмом свои поэтические практики, — это Анна Альчук и Марина Тёмкина. Альчук занималась экспериментальной поэзией, наследующей авангардную традицию, в том числе визуальную. Ирина Сандомирская определяла ее творческий метод как «анаграмматический феминизм». Марина Тёмкина еще до распада Советского Союза эмигрировала в США и там познакомилась с гендерной теорией, а в 1996 году издала поэтическую книжку, которая впервые в истории русскоязычной поэзии имела подзаголовок «Гендерная лирика». Тексты Тёмкиной автобиографичны, включают ее женский опыт, часто это описательные, соединяющие чувственное и аналитическое мышление верлибры, которые обращаются к быту, политикам памяти, женским историям и трагической истории XX века, некоторые ее тексты содержат фольклорные мотивы.

Уже в начале 2010-х становится заметным письмо Лиды Юсуповой, которая поднимает в своих стихах проблемы гендерного насилия и пишет о личном опыте, связанном с сексуализированным насилием. Также Юсупова работает в жанре документальной поэзии, ее последняя книга «Приговоры» целиком состоит из поэтического монтажа судебных документов и поднимает тему убийств на почве ненависти к ЛГБТ и насилия над женщинами. Тексты Юсуповой оказали большое влияние на более молодое, новое поколение поэтесс-феминисток. И сейчас уже есть много поэтесс, которые пишут на русском языке и ассоциируют себя с феминистским письмом, их уже так просто не пересчитать по пальцам. Но это явление не возникло на пустом месте: как минимум эти фигуры были до нас, и работа каждой из них связана с радикальным обновлением языка поэзии, поэтического инструментария, формы. Многие думают, что феминистская поэзия — это просто стихи, которые рассказывают о женском теле, женском опыте, но это на самом деле еще и работа с каноном, с формой, переизобретением языка — это технически очень сложная работа.

Т.: Что происходит в это время в российской поэзии с точки зрения языка и формы?

О.: В Советском Союзе свободная женщина присутствовала на уровне государственной риторики, а феминизм как бы склеивался с левой идеей и политизацией всех сфер жизни. И именно это привело к страху и отчуждению женщин по отношению к политике и феминизму. Часто говоря, об этом явлении вспоминаю строчку из стихотворении Анны Горенко «Мама, только бы не стать феминисткой!». Поэтому мы, например, часто сталкиваемся с порицанием своих взглядов и введения их в поэтическую практику со стороны поэтесс старшего поколения. Многим кажется, что феминизм портит поэзию и лишает ее поэтического вообще.

Но все же сегодня заметна политизация и феминизация поэтесс, которые работали еще до феминистского бума в России. И часто феминистская рефлексия приводит к тому, что у некоторых из них меняется и поэтика. Например, Ирина Котова долгое время писала классические стихи с рифмой. Но после присоединения Крыма она поняла, что писать по-прежнему нельзя, и перешла на рваный, радикальный верлибр, в котором описывает свой опыт женщины-хирурга, работающей в мужском коллективе. При этом Котова пишет не только о личном — она пишет о войне в Украине, в стихах проблематизирует насилие и понятие границ, государственных и личных.

я приблизилась к ножу вплотную —

такому обыкновенному большому кухонному ножу

сказала — бей

давай — бей

за меня тебе точно дадут немало
Ирина Котова, из книги «Анатомический театр»


Другой пример — Мария Степанова. Я недавно написала статью про то, как изменилось отношение к женской телесности и к женскому опыту в ее стихах с появлением феминистской повестки. В статье я сравнила ее стихотворение «Женская раздевалка клуба „Планета Фитнес“», которое было написано в 2000-х, и стихотворение «Девочки без одежды», которое Степанова опубликовала примерно год назад. И в обоих этих текстах присутствует описание женской телесности, но в первом тексте мы видим мейл-гейз, пользуясь которым поэтесса описывает коллективное женское тело. А в последнем тексте встречаемся с нежной попыткой эмпатически ощутить себя частью женской коллективности. И это удивительная трансформация, которая происходит именно на уровне оптики сегодня.

Для меня лично еще важна тема построения феминистской утопии, потому что на критике далеко не уедешь и хочется иметь какую-то позитивную программу. Мне бы хотелось прочитать тексты о феминистском рае.



Феминизм vs. сетевая поэзия

Т.: Получается, с одной стороны у нас — феминистская поэзия, которую ненавидят все, кроме феминисток, а с другой стороны — популярные сетевые поэты, такие как Ах Астахова, которые выступают на огромных площадках и имеют большую аудиторию преданных поклонников в соцсетях.


О.: Я мало слежу за сетевой поэзией, но видела тексты с феминистскими темами, замаскированные под похожие на Маяковского и Бродского стихи. И в том числе видела тексты с критикой насилия. Для меня они выглядят странно, потому что я считаю, что форма и содержание должны быть в связке. У меня вызывает диссонанс история женщины, которую избивают, написанная ровным стихом.

Сетевая поэзия, в отличие от той, которой, например, занимаюсь я, использует готовые формы, работает с поэзией не как с веществом, а как с контентом. Есть мнение, что мы уже не можем говорить о единой литературе, следует говорить о литературах. И, наверное, это правда. Мы с Галей представляем одну литературу, Ах Астахова — другую. Конечно, если Ах Астахова почитает мои и Галины стихи, она скажет, что они одинаковые. Я, если прочитаю стихи Ах Астаховой, тоже скажу, что они одинаковые. При этом в сетевой поэзии есть свой канон, свои сообщества, свои издания, свое видение того, как поэзия может выглядеть, и это достаточно распространенный дискурс. Внутри этой литературы очень развит культурный менеджмент, стратегии пиара и SMM.

Г.: Мне кажется, что сетевая поэзия ассоциирует себя не с поэтической культурой и литературными традициями, а с поп-культурой. И поэтому в жанровом смысле это нечто совершенно иное. Что такое поп музыка? Это знакомый простой мотив, который легко воспринимается, это простые слова, простые переживания: «он ко мне не пришел, и я от него ушла», «он тебя полюбил, а ты его забыла». И поп-музыка, и так называемая сетевая поэзия из групп во «ВКонтакте» работают с тем, что можно назвать простыми аффектами или готовыми аффектами, которые уже так много раз были описаны в культуре, что их описание дошло до автоматизма и до некоторой инерционности. Когда мы читаем такую поэзию, мы испытываем эффект узнавания, наслаждения чем-то знакомым. Условно: так писали наши одноклассницы, влюбляясь в парней, такие слова и словесные обороты мы слышали в песнях, которые играют в маршрутках.

Ты выбираешь женщину рассудком,

Не сердцем и не голосом души.

От этого мне делается жутко:

Как так умеют люди, расскажи?

Она должна быть стройной и покорной,

Предельно ясной в мыслях и словах,

И волосы, постриженные ровно,

Должны лежать покорно на плечах.

Она должна всегда вставать с рассветом,

Готовить чай и поливать цветы;

И соблюдать любые этикеты,

В любое время, как захочешь ты!

Но эта не пойдет к тебе босая,

По снегу, дожидаться у ворот!

Не будет мокнуть, стоя у трамвая,

Забыв в квартире курточку и зонт!

Не постучится в дверь в ночи глубокой — Сказать, что без тебя нельзя дышать!

И, если надо, станет очень строгой,

И, если надо, — доброй, словно мать!

И горько мне от этой дешевизны.

Набрав в ладонь посредственный букет,

Ты выбираешь женщину для жизни,

Как выбирают пищу на обед.
Стихотворение Ах Астаховой, опубликованное в ее паблике во «Вконтакте»


У сетевой поэзии нет диалога с мировой и даже русскоязычной поэтической культурой, нет установки на работу с поэзией как способом знания, исследования мира, способом создания новых смыслов в языке. Но я думаю, что по-настоящему современная поэзия переописывает чувственность, работает с уникальным опытом и формой: ей неинтересно делать так, как уже было, она делает то, чего еще не было. Потому что наш язык, культура, эмоции, восприятие образов и слов постоянно меняются — невозможно, к примеру, говорить сегодня о любви языком Ахматовой и даже языком Бродского. Вот я, например, прочитав Бродского, не буду писать как Бродский, потому что он уже все написал. Прочитав Блока и Ахматову, я не буду писать как они, потому что они уже все написали. А в сетевой поэзии часто бывает наоборот: прочитав Бродского и Ахматову, я буду писать как Бродский и Ахматова, потому что так я соберу аудиторию, людей, которые уже привыкли читать Бродского и Ахматову, им это понятно, значит, это принесет мне успех. Ключевой момент здесь — успех, наслаждение вниманием, материальная выгода. Это вещи, которые касаются уже даже не самой поэзии, а психологии творчества. Если ты ведешься на них, то есть очень большой риск работать только с эффектами узнавания, воспроизводить одни и те же старые формы, поддерживать инерцию в культуре.

да, у меня действительно очень много трусов

много мягких и кружевных трусиков

белая, красная, черная, розовая, голубая

нежная ткань

сначала ты трогал ее, а только потом меня

хлопковые котята, маленькие сверточки

а теперь я мну их с остервенением

как можно компактнее
Отрывок из стихотворения Софьи Амировой «Мое сердце — это не комок бумаги»


О.: Галя сравнила сетевую поэзию с поп-музыкой, а я хотела назвать поэтессу Софию Амирову, она как раз работает с поп-музыкой в своих стихах и, как мне кажется, переприсваивает себе эти мотивы. У нее тоже есть что-то в духе «он не пришел, я тебя жду, я стою одна», но она пишет пространные верлибры, героиня ее текстов уязвима, но эта уязвимость силы. Например, у нее есть фраза «это мой опыт, и я буду делать с ним все, что хочу». Когда читаешь эти стихи, в голове играет унифицированная поп-песня из такси, но при этом ты встречаешься с этим опытом и тебе не приходится преодолевать набивший оскомину ахматовский пафос, которым, как мне кажется, страдают сетевые поэтессы. Амирова присваивает себе сентиментальное женское одиночество, пудреницы, стразы, кружевные трусики. И в ее текстах они не играют декоративную роль. В них она утверждает статус женского как важного, но не второстепенного.



Где читать и слушать современную поэзию

Т.: Вы говорили о том, что в сетевой поэзии хорошо развит культурный менеджмент. А что с поэзией современной? Где она бытует, где с ней знакомятся? Это поэтические вечера или, может быть, журнал?

О.: Сложный вопрос, потому что та поэзия, про которую мы говорим сегодня, — это наследница неофициальной советской поэзии, и практики подполья все равно сохраняются. Такая поэзия часто непонятна рядовым читателям, но она еще и сама прячется от своих читателей, хотя очень желает с этими читателями встретиться.


Г.: Я думаю, что до массового читателя современную поэзию доносят большие культурные медиа, например Colta. Там есть раздел, посвященный литературе, где часто пишут о поэзии, там же иногда публикуют стихи, которые связаны с какой-нибудь острой актуальной проблематикой. И у меня, и у Оксаны там публиковались тексты. Было бы круто, если бы медиа больше смотрели в сторону поэзии, публиковали ее и рассказывали о ней. И это, конечно, вопрос не разовых историй, а регулярных рубрик. Такая есть, например, на сайте «Сноба» (там поэт и издатель Илья Данишевский ведет регулярную рубрику, посвященную современной прозе и поэзии). Colta в 2010-е годы периодически организовывала вечера поэзии, где реально собирала по несколько сотен человек.

Еще современную поэзию иногда можно услышать или увидеть на выставке современного искусства (некоторые кураторы и художники сейчас кооперируются с поэтами и включают их тексты в выставочное пространство, создают совместные работы) или на фестивалях видеопоэзии, которые делают Андрей Родионов и Екатерина Троепольская. Они популяризируют поэзию через медиум кино, клипы, пытаются заинтересовать в этом кинематографистов. Эти фестивали всегда собирают много зрителей. Но и бумажный формат — журналы, книги — никуда не исчезает, он не исчерпал свои возможности.

Недавно мне удалось создать первое поэтическое микромедиа, которое называется «Греза». Там есть экспертный редакционный совет, который выбирает тексты для публикации и рассказывает про них. «Греза» не онлайн-журнал и не альманах, он не выходит ежемесячно или в определенное время, а обновляется постоянно. Там всегда можно найти что-то новое.

 Феминистская поэзия одновременно и критикует язык изнутри, и переизобретает его. А еще включает в поэтическое пространство те зоны женского и квирного опыта, которые ранее там просто не могли оказаться

Т.: Расскажи подробнее, зачем ты сделала «Грезу»? И как она работает?

Г.: Я долгое время читала разные онлайн-журналы, и меня не всегда устраивало, как там выглядит поэзия. Что-то все время мешало восприятию текста на экране: маленькие или, наоборот, огромные жирные шрифты, грубый дизайн, избыток визуального контента, гигантские фото авторок и авторов рядом и так далее. И мне сложно читать сразу целый номер онлайн-журнала, проще какое-то время взаимодействовать в одним текстом или несколькими текстами, иметь возможность задержаться на них взглядом, подумать о них. Вот так возникла идея «Грезы» — не публиковать кучу текстов сразу, а сделать что-то постоянно обновляемое — ближе к культурному медиа, чем к журналу или альманаху, и так, чтобы там визуально и в самом устройстве сайта ничего не мешало восприятию стихов. Здесь мы ориентировались на такие англоязычные журналы, как Folder. У них немного другая логика: кажется, они обновляются ежемесячно, но каждое обновление — это стихи какого-то одного поэта или поэтессы, которые в течение какого-то времени висят на главной странице, а потом сменяются другими. Мне хотелось сделать доступную историю без сложной навигации, которую можно было бы открыть с телефона, с компьютера и просто увидеть тексты и, может быть, короткие экспертные комментарии к ним, которые будут объяснять, чем эти тексты замечательны и интересны. А еще чтобы там сами авторки и авторы поэтических текстов рассказывали, как они их создают*.

«Ты попросила написать стихотворение для тебя. Это очень просто — писать стихи. Все умеют писать стихотворения. Но я, кажется, не умею. Писать стихотворения — это как вылизывать кожу камня. Или слушать шелест сигнальной ленты на детской площадке. Стихотворение — очень простая вещь, оно сделано из звука и тела. Как и любое вещество, у которого нет никакого применения, но в котором есть острая необходимость.

Зачем Катулл писал свои любовные элегии? Это было две тысячи лет назад. И страсть к письму, к вылизыванию камня была и в этом древнем человеке. И во мне она есть. Особенно, когда я вижу, как белая с рыжими пятнами уличная кошка пересекает пустой двор. И тогда я могу что-нибудь написать для тебя».
(Оксана Васякина. «Записки о пергаменте и цветке»)


Я много думаю об открытии такого ментального, внутреннего портала в читателях, который я называю доступом к поэзии. Существует расхожее убеждение, что современная поэзия — это какая-то суперсложная штука, к которой непонятно как вообще можно подступиться. Но я верю, что дело не в самих текстах — даже самые экспериментальные из них на самом деле зеркалят нашу повседневность, чувственность, переживания, политику, технологии, язык, внутренние миры, а они ведь тоже непросто устроены. Дело, скорее, в особых условиях, средах для восприятия поэзии, которые мы — кураторки, редакторки, издательницы — должны создавать.

чем подробней следишь
за линией берега,
тем дольше твое наблюдение,

и живущие так же
безмерно подробны
в каждом когте или листке
и особом строении чувства —

на прямом стебле на кривом корне —

и в каждом движении еще
раздвигаются складки
ткани пронизанной
окончаниями — ощущения
основами — опыта
Анна Глазова


О.: Когда я прихожу на книжную ярмарку Non/fiction и захожу на стенды больших издательств, я не вижу вообще поэтических книг. В основном там романы и нон-фикшен, очень редко там может проскользнуть книжка, связанная с поэзий. Поэтому я иду к стенду «Нового литературного обозрения», к стенду ОГИ и к стендам независимых издательств, которые занимаются дистрибуцией поэтических книг.

Мы живем отдельным книжным миром от большой современной мейнстримной литературы, и в этом есть большой минус. Нас не так просто донести до читателя, и нам приходится самим проявлять менеджерские качества. С другой стороны, благодаря тому, что мы платим сами за себя и сами ищем средства к существованию и публикации, мы независимы.

У меня есть опыт публикации в большом издательстве — в АСТ, где в прошлом году у меня вышла книга. Это редкий случай, когда стихи не сетевой молодой поэтессы выходят в таком крупном издательстве-монополисте. Это была серия Ильи Данишевского «Ангедония», который в целом занимается популяризацией андеграунда, и это имиджевый проект для АСТ, но я столкнулась с тем, что мою книгу даже некуда было поставить. На региональные ярмарки она не попала, а в сетевом магазине типа «Читай-города» оказалась на полке с рецептами. Помимо наших собственных усилий, нам необходимы сторонние агенты, которые помогут вывести нас на свет, но тут встает вопрос, как продавать тот продукт, который мы производим. Пока что мы по-прежнему остаемся жить в своем пузыре.

Т.: Вы ведете много обучающих занятий о поэзии, оказывается, это востребовано.

О.: Сейчас начнется реклама, но я мыслю это как популяризаторскую миссию Школы литературных практик. В нашей школе есть большой поэтический блок, и на него невозможно не ходить, потому что это обязательная программа. Те, кто говорит: «Фу, поэзия — отстой, я читаю Сашу Соколова, отстаньте от меня», — читают стихи Гали Рымбу, Шамшада Абдуллаева. Я вижу, что люди, придя в школу на первый триместр и прочитав какое-то количество текстов, начинают сами ориентироваться в поэзии, читать медиа, которые я им не давала, и приносить мне из этого медиа стихи. Понятно, что мы имеем дело со студентками и студентами, которые в целом заинтересованы в литературе, но не в поэзии, а в фикшене.

Важно расколдовывать поэзию, в том числе для того, чтобы не было высокого порога вхождения. Да, поэзия бывает сложная, темная и непонятная, но при этом давайте разберемся, почему она такая и что здесь написано. «Что здесь происходит?» — обычно спрашиваю я в школе. И мы разбираемся, как устроен текст.


Т.: Как становятся современными поэтессами? Откуда они берутся, из какой среды?

Г.: В 90-е и 2000-е появилось много поэтов-журналистов, таких, как, например, Елена Фанайлова, которая и сейчас работает на радио «Свобода». Или Мария Степанова, которая была главным редактором OpenSpace, а сейчас главный редактор Colta. Или Елена Костылева, которая долгое время работала в глянце. Сейчас происходит другой процесс: в силу поэтических обстоятельств многие поэтессы становятся феминистскими активистками или наоборот — приходят в поэзию из феминистского активизма. И расширяют политические возможности поэтического, выводят поэзию за пределы литературного поля.

О.: Здесь еще можно упомянуть Дашу Серенко и ее «Тихий пикет», который тоже довольно поэтичный, и акцию «Заказное письмо», где она пишет стихи на заказ. У Даши еще есть свое видение поэзии, она считает, что поэзия эмоционально обслуживает читателя, и в этом проекте она доводит до предела эту идею: поэтесса буквально для тебя, читателя, пишет стихотворения.

Г.: Еще интересно, как поэзия взаимодействует с флешмобами в социальных сетях. К примеру, именно под влиянием флешмоба #янебоюсьсказать появились некоторые поэтические тексты о насилии. Другой пример — недавний флешмоб в поддержку Юлии Цветковой: именно в рамках него я написала стихотворение «Моя вагина», а дальше другие поэтессы и поэты тоже стали писать тексты о собственной телесности и сексуальности и о том, как она табуируется.

Т.: Действительно, сейчас возникла мощная волна, особенно дело Юлии Цветковой многое переменило. Расскажите о своем курсе в Школе литпрактик, о чем вы говорите?

Г.: Курс пока небольшой, но нам бы хотелось, чтобы слушательницы и слушатели узнавали не только, какая она — феминистская поэзия и литература, но и как, с помощью какой оптики ее можно читать и анализировать, какие инструменты существуют для ее понимания. Поэтому часть курса будет посвящена основам феминистской литературной критики и теории. Еще в рамках курса нам кажется важным поговорить о страхе письма у женщин, почти всегда он связан с особенностями гендерной социализации и с работой патриархатных паттернов в литературе. Этот страх мешает делиться своими текстами, заставляет сомневаться в себе. В российской литературе все еще существует стеклянный потолок для женщин. Для этого достаточно просто посмотреть на лонг- и шорт-листы основных литературных премий, на издательские политики, на то, кто занимает ведущие позиции в литературных институциях (в журналах, издательствах, в жюри премий). Везде очевидный гендерный дисбаланс. Мне хочется, чтобы авторки понимали, что проблема не всегда в них и их текстах. Проблема в гендерной нечувствительности, нечуткости литературных пространств, с которыми им предстоит иметь дело. Отсюда предрассудки по поводу женского и феминистского письма, они только мешают обновлению литературы. Обновление — это не просто изобретение новых литературных форм, оно происходит и когда что-то, что ранее было неартикулированным, невидимым, становится видимым. Потому что мы находим для этого слова, находим язык.

Автор
Таня Симакова, Лиза Каменская, ИллюстраторАнаит Оганян
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе