«Бег» в «Белой Сибири»
Проблемы революции и Гражданской войны Булгаков поднял в романе «Белая гвардия», а также в пьесах «Дни Турбиных» и «Бег». Но тема Гражданской войны пусть имплицитно, в скрытой форме, присутствует и в лучшем и самом известном булгаковском романе «Мастер и Маргарита». Этот факт бывшего командующего армии адмирала Колчака генерал-лейтенанта Константина Вячеславовича Сахарова, которые вышли в Мюнхене в 1923 году. Что характерно, и в «Белой Сибири», и в «Белой гвардии» эпиграфы – из «Капитанской дочки». Только Сахаров взял то место, где говорится, что «мы проходили через селения, разоренные Пугачевым, и поневоле отбирали у бедных жителей то, что было оставлено им разбойниками. Они не знали, кому повиноваться. Правление было всюду прекращено...». Булгаков же предпочел эпизод с метелью: "Ну, барин, – закричал ямщик, – беда: буран!". Однако этим соответствия между булгаковскими произведениями и мемуарами видного военачальника не исчерпываются.
Например, в «Белой Сибири» описывается «ледяной поход» остатков колчаковских армий от Омска до Читы зимой 1919/20 года. Сахаров вспоминает, как на последнем этапе проходили по льду через Байкал. Он так передает свой диалог с безымянным гвардейским полковником, находящимся в тифозном бреду:
«- Ваше Превосходительство, позвольте доложить, - Байкал трещит. Я выступил с авангардом, но пришлось остановиться, - нет прохода, трещины, как пропасть.
- Взять сапер, досок и бревен. Строить мост. Не терять времени. Продолжайте движение – Вы задерживаете все колонны.
- Невозможно – Байкал трещит. И нет дороги...
Подхожу, беру руку полковника – она горячая, как изразец раскаленной белой гладкой печки. В глазах глубокая пропасть пережитых страданий, собрался весь ужас пройденного крестного пути. Стройное, сроднившееся со строем и войной тело тянется привычно и красиво, несмотря на то, что страшный сыпной тиф проник уже в его кровь и отравил его своим сильным ядом. Слабела воля. Падали силы. Терялся смысл борьбы, и сама жизнь, казалось, уходила...».
Булгаковский же генерал Хлудов из «Бега» после прорыва красными позиций на Перекопе ведет следующий диалог с начальником станции, который говорит как в бреду и «уже сутки человек мертвый»:
«Хлудов (начальнику станции). Мне почему-то кажется, что вы хорошо относитесь к большевикам. Вы не бойтесь, поговорите со мной откровенно. У каждого человека есть свои убеждения, и скрывать их он не должен. Хитрец!
Начальник станции (говорит вздор). Ваше высокопревосходительство, за что же такое подозрение? У меня детишки... еще при государе императоре Николае Александровиче... Оля и Павлик, детки... тридцать часов не спал, верьте богу! И лично председателю Государственной думы Михаилу Владимировичу Родзянко известен. Но я ему, Родзянке, не сочувствую... у меня дети...
Хлудов. Искренний человек, а? Нет! Нужна любовь, а без любви ничего не сделаешь на войне! (Укоризненно, Тихому) Меня не любят. (Сухо.) Дать сапер. Толкать, сортировать! Пятнадцать минут времени, чтобы "Офицер" прошел за выходной семафор! Если в течение этого времени приказание не будет исполнено, коменданта арестовать. А начальника станции повесить на семафоре, осветив под ним надпись: "Саботаж"».
А горячая изразцовая печка, упоминаемая Сахаровым, у Булгакова в «Белой гвардии» и «Днях Турбиных» – это символ дома, уюта, покоя, утраченного с революцией. Печки присутствуют и в штабе Хлудова в «Беге», но это не домашние уютные изразцовые печи, а черные чугунные «буржуйки», да еще с угаром. Этот самый угар символизирует гибель белого движения.
«Ледяной поход» войск Колчака был такой же «лебединой песней» белых на востоке, какой стала борьба за Крым и крымская эвакуация на западе. Поэтому, вероятно, Булгакову и пришла в голову мысль вставить в пьесу о конце белых эту скрытую цитату из сахаровских мемуаров. А чтобы появилась ассоциация с сибирским «ледяным походом», Булгаков подчеркивает во вступительной ремарке ко второму сну «Бега»: «Возникает зал на неизвестной и большой станции где-то в северной части Крыма. На заднем плане зала необычных размеров окна, за ними чувствуется черная ночь с голубыми электрическими лунами. Случился зверский, непонятный в начале ноября в Крыму мороз. Сковал Сиваш, Чонгар, Перекоп и эту станцию. Окна оледенели, и по ледяным зеркалам время от времени текут змеиные огневые отблески от проходящих поездов».
Это напоминает о жутких морозах времен «ледяного похода», о замерзших станциях и поездах – одной из самых жутких картин отступления белых в Сибири.
В своей книге Сахаров писал: «Глубокая вера живет в нас всех, что Родина – Великая Россия, не может исчезнуть, что она возродится, несмотря на все противодействия, от кого бы они ни исходили. Народ, сумевший в течение своей тысячелетней истории образовать величайшую в мире Империю, давший человечеству дары блестящего гения, вынесший из своей массы плеяды мировых писателей, ученых, художников и композиторов; страна, спасавшая не раз Европу и общечеловеческую культуру, воспитавшая в себе дух самопожертвования, поставившая искание правды и нравственной справедливости превыше материальных благ; народ, всегда искавший Бога: такие страна и народ не могут погибнуть или ассимилироваться с другой культурой, чуждой Русским путям и задачам».
Булгаков вполне разделяет веру в возрождение России и русского народа, которую декларируют в финале, хотя и не без скепсиса, герои «Дней Турбиных»:
«Студзинский. Была у нас Россия – великая держава!..
Мышлаевский. И будет!.. Будет!
Студзинский. Да, будет, будет – ждите!»
Но Михаил Афанасьевич гораздо более скептически, чем бывший белый генерал, еще в юнкерском училище за безграничный оптимизм и нежелание считаться с реальностью прозванный «бетонноголовым», оценивал русский народ. Неслучайно Мышлаевский и в романе «Белая гвардия», и в пьесе «Дни Турбиных» иронизирует над «мужичками-богоносцами», которые «Уси побиглы до Петлюры». Тем самым он как бы отвечает Сахарову, искренне верящему в природный монархизм и боговдохновленность русского народа, все беды которого – от разного рода инородцев, и прежде всего евреев, пытающихся сбить русских с пути истинного. И, разумеется, Булгаков нисколько не верил в единение «между русскими господами офицерами и их солдатами». В «Белой гвардии» прекрасно показана та лютая ненависть, какую питали одетые в солдатские шинели мужики к «господам офицерам».
Мастер из «Белой Сибири»
В отличие от большинства белоэмигрантов, Булгаков, когда писал «Белую гвардию» и «Бег», еще имел слабые надежды, что Россия может возродиться и при большевиках. Но он, безусловно, не хотел видеть во главе возрожденной России царя и не считал, что русская культура пострадает от прививки других культур. В «Мастере и Маргарите», например, ясно различимы целые пласты культуры Запада, вполне органично встроенные в роман. Однако сам «закатный» роман во многом развивает одну мысль книги «Белая Сибирь».
В главе «Предательство тыла» Сахаров счел необходимым привести свою версию евангельской легенды: «С светлым земным ликом и ясными очами шел своим земным путем наш Господь; красота подвига слилась с силой духа; миру была явлена совершенная гармония, соединение начала Божественного с человеческим. В то время ученье правды, добра и высшей справедливости достигло своего апогея. Но именно тогда, когда победа добра над злом казалась неминуемой и скорой, – в это время совершилась самая низкая за всю историю человечества подлость – Иуда Искариотский продал и предал Светлого Учителя... Крадучись и пряча в складках одежды темное лицо свое, пробиралась закоулками и задворками согнутая фигура к врагам Богочеловека. Торопливый воровской шепот, быстрый обмен косыми колючими взглядами, подлый звон отсчитываемого серебра, цены крови. И затем эта ужасная сцена в Гефсиманском саду. С одной стороны стоит на коленях и молится Отцу Христос, плачущий кровавыми слезами, но готовый на все жертвы для искупления мира, с другой – приближается предатель Иуда, идущий впереди вооруженной толпы, готовой по его знаку взять Иисуса. «Кого поцелую, того и берите. Это – он», исходит от него шепот, как свист ядовитой змеи.
И совершилась величайшая подлость на земле.
<…>
В то время, когда белые русские армии, эти полчища новых крестоносцев, напрягали все усилия, несли в жертву кровь и жизнь, чтобы победить интернационал, вырвать из хищных когтей его Родину и христианскую культуру, - в это же время происходило новое Иудино дело, творилось новое предательство.
И заметьте, – Иудой Искариотским руководила только зависть и выросшая из нее темная подлая ненависть, – так и социалистами, всеми, начиная с их мессии Карла Маркса, двигает только это чувство. Зависть к чужому успеху, к сытой жизни других, к чужим способностям и талантам; их безграничная зависть переходит также в дьявольскую ненависть. Завистью и ненавистью пропитано все учение социализма, – а дела их показали себя на морях крови и страданиях распятой ими России».
Булгаков в «Белой гвардии» наделяет змеиными чертами, уподобляющими его Иуде, предающего гетмана агента большевиков Михаила Семеновича Шполянского, «человека с глазами змеи». Ему противостоит благородный рыцарь белого дела полковник Най-Турс, который в раю оказывается в бригаде крестоносцев. Но в ту пору он еще надеялся на возрождение России при советском режиме. Недаром в дневнике первой половины 1920-х годов он отмечал, что надо будет позаботиться о том, как придется оправдываться в эпоху после большевиков за сотрудничество в «сменовеховских» изданиях.
А вот когда писал роман «Мастер и Маргарита», начатый в «год великого перелома» - уже не верил, что воскресение России произойдет при его жизни. Хотя и тогда помнил о Гражданской войне. Недаром в ранних редакциях в ершалаимских сценах были явные приметы этой войны: Пилата именовали «Вашим превосходительством», солдаты ходили в сапогах, а офицеры назывались «ротмистрами». Пилат же сохранил и в окончательном тексте черты генерала Хлудова из «Бега».
Иешуа у Булгакова, как и Иисус у Сахарова, – это именно Богочеловек. А мастеру, аналогу Иешуа в современной жизни, грозит новое распятие за его талант со стороны завистников. Новая власть по Булгакову – это власть завистников и ненавистников всех, кто не похож на них. Вот только сытую жизнь саму по себе Булгаков отнюдь не считает добродетелью, и сытые у него – это как раз враги мастера. И неслучайно у всех врагов его фамилии интернациональные, неопределенной национальной принадлежности. И воскресения ни России, ни его героям Булгаков уже не дарит. Если в «Белой гвардии» страстная молитва Елены спасает умирающего от тифа Алексея Турбина и символизировала надежду на будущее возрождение России, то в «Мастере и Маргарите» главным героям дан лишь лунный мир Воланда, где им остается любовь и творчество, но ценой невозможности вернуться в реальную советскую жизнь.
RussianJournal