Александр Снегирев: «Я животное, которое пишет текст»

- Александр, спасибо большое, что согласились поговорить о вашем романе «Призрачная дорога». Эта книга уже изрядно нашумела. А как вы относитесь к отрицательным рецензиям на нее на НацБесте? Насколько их авторы, на ваш взгляд, вообще поняли, о чем это? И почему, как вы считаете, они так настойчиво педалировали сексуально окрашенную часть текста, так старательно вырывали из контекста цитаты и создавали какой-то невменяемый центон?

- Рецензии эти интересны прежде всего тем, что их авторы написали свои автопортреты. Строго говоря, любой художник что бы ни делал, всегда пишет автопортрет, но здесь это проявилось весьма ярко. Страсти по поводу моей книжки закипели нешуточные, и на свободу вырвались демоны, которых авторы, как я понимаю, старались замаскировать в том числе и от самих себя. Ладно бы мой текст, но досталось и предисловию, и автору предисловия, и обложке, и тому, чья цитата на обложке помещена, цитаты мои выдирались из контекста, дико интерпретировались, а некоторые цитаты авторы рецензий мне попросту приписали. Такое впечатление, что им в глаза попали осколки знаменитого зеркала тролля, из-за чего всё стало казаться искажённым…

У меня простой критерий: если твоя работа вызывает бешенство, а именно бешенство сквозит в самых ярких рецензиях, значит ты всё сделал верно. Потому что бешенство вызывает только правда. Только при столкновении с истиной начинает корёжить. Недаром говорят, что всякий, кто не способен понять Бога, видит в Нём дьявола. По таинственным причинами, о которых я могу только догадываться, большинство рецензентов не увидели довольно простых вещей, зато увидели то, чего в книжке нет. Физиология, весьма умеренная, кстати, вызвала у одной женщины буквальную истерику. Видимо, накопилось у неё, потому что она, похоже, даже не осознала, как выглядит со стороны. В итоге, её, остроумные местами мысли скатились в безумие. Прикормленные мыслители, маскируя зависть, пустились в высокомерие, сторонние комментаторы улюлюкали... Одним словом, перед нами галерея выдающихся автопортретов, которые войдут в историю.

- Замечали ли вы такой парадоксальный эффект отрицательных рецензий: их читают больше, чем положительные, да и всплеск интереса к объекту этих рецензий тоже возрастает? Не думали ли вы о том, чтобы специально заказывать подобные отклики или хотя бы провоцировать?

- Плохого пиара не бывает, нацбестовские рецензенты создали ажиотаж. Ни за какие деньги такое не купишь. Такое только от всего сердца пишется.

Многих раздражает моя независимость. Я ведь упёртый самоучка, в партиях/кланах не состою, пишу то, что хочу и умудряюсь добиваться определённых результатов. Это бесит, я понимаю.

- Ваш герой признается в том, что избегает трудностей, потому что делается вспыльчивым, коль скоро они возникают. А вы вспыльчивый человек?

- Я вспыльчивый. Особенно, когда голодный. Иногда успеваю во что-то впутаться, прежде чем включается мозг. У молодого поэта Антона Кобеца есть строчка: «я животное, которое пишет текст». Это прямо про меня. Я - животное, которое пишет текст. И это страшно бесит псевдо-умников, у которых вместо сердца словарик, а вместо ума набор цитат. Я люблю книги, но не забываю, что в теле мудрости куда больше, чем во всех книгах мира.

- Элементы абсурда, вплетенные в повествование, это свидетельство латентного безумия любого человека, просто они выявлены текстом, или что-то еще? Какую они для вас несут в тексте смысловую и функциональную нагрузку?

- «Призрачная дорога» - книжка про реальность. Где её границы, что ею является, насколько она объективна? Я писал про субъективную реальность, наделяя её гипертрофировано первобытным, детским восприятием тех или иных вещей. Меня интересует свежий взгляд на вещи, и я с удивлением обнаружил, что мы часто называем абсурдом то, что испытываем на самом деле. Мы живём среди навязанных чужих образов в навязанной чужой, как бы подлинной, реальности, а свои собственные образы и мысли считаем абсурдом. Моя книжка – это бунт против чужой реальности.

- Цыпочка, Кисонька, Богиня, сиротка, печник, плотник – почему у персонажей нет имен? Что для вас имя вообще и ваше имя в частности? Александр Снегирев – это ведь литературный псевдоним.

- Это не первый мой текст, где я отказываюсь от имён. Мне тесно с именами, все они имеют смысловую нагрузку, а прозвища, придуманные мною для персонажей, чисты и пусты, их можно наполнить любыми смыслами, что я и стараюсь делать. Снегирёв – псевдоним, появившийся случайно, отчасти от моей тогдашней уверенности, что у писателя непременно должен быть псевдоним. Интуитивно я не ошибся, с древних времён, встав на новый путь, мужчина берёт себе новое имя. Псевдоним помогает смотреть на себя со стороны, помогает отделять рабочее от частного, налагает ответственность.

- Печник – это символ чего? Насколько он литературен (связан, например, ассоциативно с Лениным из «Ленина и печника»)? В чем смысл его смерти и воскрешения? И поедания им собственного, порезанного и поджаренного Богиней для ее несуществующих кошек сердца?

- Первой, самостоятельно мною прочитанной в детстве книгой был «Золотой осёл». Это очень странно, но так сложились обстоятельства. Я интересовался чем-нибудь «про это», услышал про «Золотого осла», спросил у отца, и он просто дал мне эту книгу. Античные страсти мне очень близки и художественно и по темпераменту. Я – человек страстный.

На образ Печника меня вдохновил друг, который знает толк в печах. Образ в книжке принципиально отличается от прототипа, а сам по себе Печник, который должен укрощать огонь, а на самом деле на протяжении всего романа даже не чиркнул спичкой, мне очень нравится. Порочный, подлый, ленивый, вероломный Печник, убитый, а затем воскрешённый главным героем, затем обретший какой-то даже свет и мудрость, а затем сожравший собственное сердце… Сейчас люди прочтут и подумают «о боже, какая чернуха»… Вся история с потрошением Печника – это аллюзия на сцену из «Золотого осла», в которой ведьмы потрошат одного из персонажей. Забавно, что ни один рецензент это не считал. Печник для меня символизирует цикличность жизни, её непостижимые парадоксальные законы.

- Мир, выстраиваемый в тексте, настолько нестабилен, находится в таком агрегатном состоянии, что можно убить печника и воскресить его, оставить при переезде пианино, поблескивающее поперек комнаты, и в то же время увезти, идти по дороге домой и уже быть там и действовать. Наверное, нет лучшего наглядного пособия по просветлению и осознанию того, что материи не существует. Александр, а как вы все это ощущаете в жизни – не возникает ли у вас диффузии между реальностью и текстом, как у вашего персонажа-писателя?

- В качестве материала я всегда использую собственную жизнь. Я живу прямо на месторождении. Однажды, когда мне было двадцать, в конце одного довольно живописного дня мне захотелось записать всё, что со мной происходило. Эта запись стала моим первым рассказом. Жизнь полна вдохновения и образов. Отталкиваясь от реальности, очень быстро оказываешься в дебрях фантазии, потом опять выныриваешь в реальность, потом оказываешься в реальности собеседника, потом засыпаешь и видишь сны, потом узнаёшь, что в тот же самый момент ты снился твоей знакомой и там, в чужом сне вытворял совершенно неприличные вещи, и так далее.

Очень часто мы сами не знаем, где мы, а где не мы. Где подлинность, а где вымысел. Нас держит общепринятая система координат, но она весьма условна. Мы привыкли мыслить в категории границ, делить всё на «до» и «после», на своих и чужих, но это иллюзия. Возьмите микроскоп и увидите, что молекулы внешней среды находятся во взаимодействии с молекулами наших тел, все пребывает в постоянной диффузии, и в этом заключается прекрасная гармония жизни.

- Вот еще, пользуясь случаем, хочется не гадать, а спросить у автора. Настоящее нашествие улиток в романе – это что? Они и в случайно раскопанном помещении на полу, и скрипят на зубах, попадаясь с едой, и усиживают стены в оставленном доме сиротки.

- Улиток вообще-то всегда много в загородной жизни. Особенно после дождя. Когда они появились в подземном чертоге, в который угодил герой, я их оставил. И позже, когда Кисонька принесла иван-чай и в нём обнаружились жуки и улитки, я понял, что от них теперь не избавиться, они теперь будут повсюду. Так и случилось, улитки из одного мира переползли в другой. Получился объединяющий символ.

- Призрачная дорога – это парафраз России: «Говорят, у нас тут дорог нет, а по-моему, не страна, а одна тотальная дорога»? И та история с виртуальным автобусом, который, если смотреть в приложении, прибыл, высадил одних пассажиров, забрал других и уехал, а на самом деле, ничего нет… Вот этот, так сказать, зазор между настоящей реальностью и виртуальной в каких отношениях находится с зазором между жизнью и текстом?

- Об этом зазоре отчасти книжка и написана. Точнее, о том, что его не существует. Мы, повторяю, привыкли оперировать категориями начала и конца, а я, чем дольше живу, тем больше понимаю, что это очень поверхностный подход, лишающий нас возможности видеть бытие во всей красе. Нет никакого зазора между реальностью и виртуальностью. Не было, нет и не будет.

- В вашем романе сложно перемешаны, хитросплетены символические детали и факты, равные самим себе, причем отличить одни от других не всегда просто. А всегда ли вы сами их отличаете, и вообще насколько это до конца может быть отрефлексировано?

- Некоторые образы возникают очень осознанно и стоят именно на тех местах, куда я их поставил, а некоторые появляются помимо моей воли и желания и сами захватывают себе территорию в тексте. Индикатором того, что текст получается, является для меня его отклонение от плана. Если во время работы всё идёт по плану, значит ты не вошёл в резонанс с темой, с жизнью, и просто тупо реализуешь план. А если текст ожил, повёл тебя за собой, это очень хорошо. В классном тексте автор за многие вещи не отвечает и даже не подозревает, что они там есть. Хороший критик тот, кто открывает автору его текст. Флобер ещё говорил, что писатель никогда не является автором собственного произведения. Неплохо звучит, да?

- «Призрачная дорога» – это еще отчасти такая «Тибетская книга мертвых писателя Снегирева». Там добрые и злые демоны, все ваши персонажи – это вы, содержания вашего сознания. Кстати, Лама Анагорика Говинда в предисловии к одному изданию «Тибетской книги мертвых» сказал, что она написана для живых, что это такой учебник человеческого сознания. Кому адресована и для чего написана ваша книга? В первую, вторую и третью очередь.

- Я всегда пишу только для одного читателя – для себя. С важной поправкой – я не отделяю себя от других людей. Мы все - единый организм, и делая хорошо себе, я делаю хорошо всем. Всем, кому это окажется интересно. Если себе не соврал, обязательно найдутся единомышленники. Кроме того, это такое удовольствие, когда пишешь и вдруг натыкаешься на классный образ или мысль, о которых даже не помышлял. Писательство – это добыча драгоценных камней, это поиск грибов, это охота. Вернулся с трофеями и раздал людям. Это счастье.

Для чего написана? Для счастья. Не для быстренького леденцового фана, а для счастья, полного переживаний и страстей. Для того же, для чего нужна жизнь.

- В одном из интервью вы сказали, что можете писать в любом месте, но лучше, чтобы это была другая страна, и там возникал бы языковой барьер. А что можно сказать о состоянии, в котором вы пишете? Оно как-то отличается от того, в котором вы ходите в магазин, например?

- Писать очень хорошо, когда вокруг нет привычного мира, быта, атмосферы. Ничто не отвлекает, видишь свои замыслы, будто со стороны. Всё становится ясным и объективным. Гоголь в Италии писал, Достоевский в Германии и Швейцарии, Тургенев во Франции, Горький в Штатах. Дистанция и отстранённость от родной привычной жизни помогают замыслу кристаллизоваться. Впадаешь в медиумическое состояние и надо только успевать водить рукой по страницам блокнота. К слову, я пишу от руки, а потом перепечатываю. И всем советую так работать. И мысли другого качества, и дополнительная редактура при перепечатке.

А в магазин я тоже хожу со списочком. И по ходу дела записываю идеи, если вдруг приходят. Состояние у меня всегда примерно одно – охота. Когда на короткие периоды это состояние меня оставляет, это такой отдых. Потому что вдохновение – это повестка. Деться от него некуда.

- А в другом интервью, вы сказали, что самое важное в писательстве – это совмещение абсолютной честности, умения работать и дара. А каков для вас объем понятия «честность» в данном случае? Некоторые, например, считают, что литература началась тогда, когда мальчик крикнул «волки, волки», а никаких волков не было.

- Под честностью я подразумеваю сверхчестность. Фантазия тоже может быть честностью. Честность с самим собой, вот что является честностью в моём понимании. Если ты хочешь крикнуть «волки», но потом разум тебя останавливает, потому что волков нет – это и есть пример нечестности. Тебе же хотелось крикнуть, но ты испугался, не решился, был нечестен с собой.

А без умения работать и брать себя в руки вообще не выжить. Вас одолевают периоды ступора, бытовые проблемы и неурядицы, вас терзают злопыхатели, подтачивают сомнения. От писателя требуется изрядный запас прочности, чтобы держаться и идти вперёд.

- Как сейчас поживают БеспринцЫпные чтения? Продолжаются ли они, меняют ли формат?

- «БеспринцЫпные чтения» процветают, теперь они фактически стали сольным проектом Саши Цыпкина. Втроём, в нашем классическом составе, мы выступаем редко. В свободное время я делаю свои чтения с весьма оригинальным названием «Принципиальные чтения». Моим партнёром стала совершенно чумовая актриса Полина Максимова. Мы стараемся читать откровенные тексты. Не ржачные, не слезливые, а честные. Там может быть и юмор, и слёзы, мы это обожаем, но главное - честность. Не хочется тратить наши жизни и жизни наших зрителей на притворство.

- Назовите, пожалуйста, самые интересные книги современных писателей, которые вы прочли за последний год.

- Мне очень нравится «Бог мелочей» Арундати Рой. «Петровы в гриппе» Сальникова классные. Новинка от Анны Козловой «Рюрик» доставила подлинное удовольствие, особенно сцены, связанные с лесом. Алиса Ганиева очень остроумно выступила в романе «Оскорблённые чувства», а сейчас выпустила биографию Лили Брик. Начал читать «Памяти памяти» Марии Степановой, и мне пока очень нравится. Мемуары Хельмута Ньютона, которого трудно назвать современным писателем, произвели на меня впечатление тем, как автор избежал темы Холокоста. Ньютон - настоящий художник, мир рушится, а он занят любовью и искусством. Рассказы Натальи Мещаниновой произвели впечатление изобретательным обращением с реальностью. Мне почему-то кажется, что в этих, как бы документальных, рассказах присутствует изрядная доля вымысла (сама автор сообщает, что любит присочинить), но вымысел этот так органичен, что никто его, кажется, не замечает. Да и какая разница, рассказы-то талантливые. В литературе происходит много интересного, если нуждаетесь в духовной пище – её полно, главное – быть разборчивым и не переедать.

Поделиться