Родился в 1962 году.
Окончил математический факультет Ярославского университета (1984), работал программистом, журналистом, редактором на радио и телевидении.
Начал печататься в 1988 году, в 1992 году выпустил первую книгу стихов «Ковчег неуюта». Далее последовали сборники «Зимовье» (1995), «Эра аэра» (1998), «Книга стихотворений» (2001), «Бесследные марши» (2006) и «Углекислые сны» (2010). Публикации в журнале «Знамя»: «Керамический брат» (№ 12, 1996); «Жена ларёшника» (№ 11, 1998); «наставление для слепнущих пилотов» (№ 5, 2009). В 2012 году удостоен премии-стипендии Фонда памяти Иосифа Бродского. Седьмая по счету книга стихотворений «Ротация секретных экспедиций» выпущена в 2015 году «Новым литературным обозрением» в серии «Новая поэзия». Живет в Ярославле.
* * *
Осень моя, пышнотелая крашеная блондинка,
Топчется на дворе, курит на холодке.
И золочёный окурок давит носком ботинка,
Прежде чем мы отправимся странствовать налегке.
Матерь багрянородная, чада твои озябли,
А ты поднялась до неба статуей надувной:
Будто ночной тревоги ратные дирижабли,
Груди твои порожние колышутся надо мной.
Какие ты глазки строила, в каких изошла обидах!
Но подымается ветер, и обмираем мы:
Загадочная донельзя, ты делаешь плавный выдох
И пёстрым хламом ложишься в ногах у девы-зимы.
* * *
На белых мухах вдоль по Питерской,
И веет древними портвейнами,
Пока Луна – верховной вывеской
Над площадями бакалейными.
Пока дороги не озвучены,
Нас примет мокрая окраина,
Где труб обтрёпанные брючины
Свисают в небо без хозяина.
Так усмиряется распутица.
Когда пространство занавешено,
Нам остаётся только кутаться
В слова и целоваться бешено.
И я пьянею от никчёмности…
Здесь север бродит невидимкою
И все почётные копчёности
Легко разглаживает льдинкою.
* * *
Въехал на танке в чужие портянки:
«Кузькина мать, накорми-напои!»
Духи – на юге, на севере – янки,
Посередине химичат свои.
Родина черепно-мозговая,
Твой пациент к тебе не готов!
Крыша съезжает, приоткрывая
Бездну.
А там – ни звезд, ни крестов.
* * *
покойник проснулся здоровым
на голой холодной земле
один под невидимым кровом
на ощупь вершит дефиле
всё манным туманом накрыто
в бездонный провал сметено
и вроде разбито корыто
но господи где же оно?
пустынна загробная пьяцца
никто не поёт исполать
и не с кем по пьянке обняться
и некого на хер послать
* * *
каждый в свои за пятьдесят
слишком похож на себя самого
чтобы не выглядеть побеждённым
жизнь отстоялась
и все поделились
на придурков циников и зануд
я пишу это чтобы не двигаться
не упираться который раз
в стену проросшую сквозь башку
* * *
по небесам идёт как рыба
металлургическая глыба
горят стальные волдыри
на шкуре медного пошиба —
там что-то чавкает внутри
всю зиму из-за этой хрени
округу мучают мигрени
тоска ползёт во все углы —
и только мёртвым всё до фени
и лишь глухие веселы
* * *
Коле Кокорнову
папин шкап идёт на дно
погружается во тьму
папы нет давным-давно
сын спускается к нему
ни ребризера ни ласт
в узкой келье платяной
нержавеющий балласт
искушает глубиной
предначертанный маршрут
безмятежный пассажир
то ли жизнь почёл за труд
то ли просто недвижим
* * *
Марь Иванна, будьте себе здоровы!
Я хочу разодрать на тебе покровы –
На свету они не имеют цвета,
Но под ними ещё крылышкует вето.
Марь Иванна, будьте-таки любезны!
Я тебе вслепую открою бездны
Презабавные (или хотя бы тень их) –
Потому что с весны тащусь от осенних.
Марь Иванна, будьте живым трофеем!
На миру мы с тобою ещё успеем
Умереть для тех, кто бы нас прищучил, –
Тростником для сплетен, зверьём для чучел.
Второе пришествие
Постучались за полночь.
— Саша, открой!
— Кто там?
— Это мы.
— Вы же умерли!
— Мы воскресли.
— Что вам надо?
— Хотим домой.
— И куда мне вас девать?
— Возьми к себе.
— Ко мне нельзя.
— А на Свердлова?
— Там сейчас Дюша.
— А на Дзержинского?
— Вы там весь дом распугаете.
— И куда же нам теперь?
— Не знаю.
— Думай скорей.
Стоят за дверью, не уходят.
Отец, бабушка, мать, дед, тётка, дядька.
* * *
Помнишь, я остригся наголо
Где-то в Пасху или около?
В сапоге царевна квакала,
Ты мои иголки трогала,
Укололась и заплакала.
Лютовали глюки во поле,
Били в пах пустыми ножнами…
Без травы торчали тополи,
Персонажами киношными
Мы с тобой в киношку топали.
Гой ты, тяга внутривенная!
Наркотические бриллики!
Биология, явленная
В ореоле чистой лирики…
Потому и незабвенная.
* * *
разлилась война
бочагом вина
из дырявого настоящего
подмочила окрестные времена
отлучила от золотого сна
земляного ящера
он вслепую мечется взад-вперёд
и пока не нахлещется не умрёт
только мы не верим —
так любое пророчество в свой черёд
обернётся зверем
* * *
Инне Шарыхиной
Осенью бархатной в офисе голом
Бледная дева колышет подолом,
С ветром залетным в бирюльки играя.
На горизонте – от края до края –
Город секретным лежит протоколом.
Долго плутала служилая пава
В каменных литерах слева направо,
Наискось – и увязала в начале.
Темные улочки – злые печали.
Что остается? Пустая забава.
Лепет подола, канкан дырокола,
Крепкого чая вечерняя школа,
Сердцебиенье за час до заката…
То ли погода во всем виновата,
То ли взаправду судьба наколола?
* * *
Выйди в поля, округлись до нуля,
Дай кругаля и катись на восток,
В нищенский край, где раздета земля,
Теплым отеческим пеплом пыля, –
Млечной тропой меж линованных строк.
Там посреди чесучовых долин,
В утлом гнезде на лохматом дубу
Замшевый Будда жует гуталин:
Телом – воробышек, ликом – павлин,
С ультрамариновым оком во лбу.
Там золотая осиная ось
Землю прошла, через ствол проросла,
Нежное сердце пронзила насквозь
И в небеси поднялась на авось,
Прежде чем музыка мир завела.
* * *
Обнимаю ли женщину, оду ль
Выдуваю горячечным ртом –
Надвигается сонная одурь
Исполинским своим животом.
Не желая без боя сдаваться,
Прошепчу: «Поднимите мне ве…»
И сомкнется туманная ватца
В опустелой моей голове.
Так всегда – с полпути, с полукруга
Я бываю в постель унесен.
Нет старинней и слаще недуга,
Чем российский классический сон.
Ощущаю себя отголоском:
Сколько лет – от темна до темна –
Спит держава невнятным наброском
Гениального полотна.
* * *
По матушке Волге в осеннюю тьму.
От горькой судьбы уплывает Муму.
Утоплена сказка, а быль впереди.
Булыжник сияет у ней на груди.
В дремучих лесах, на крутых берегах
Народ православный стоит на рогах:
На руку тяжел, на раскаянье скор:
Свернешь к бережку – попадешь под багор,
Знать, нет ей пристанища, кроме реки!
Где шлепали лапы, скользят плавники.
Нырнула, – и вот уже кровь холодна,
Русалка хвостом помавает со дна.
А в дальнем краю на простынке стенной
Бродячий хозяин болеет виной:
Немое пространство хватает в кулак,
Мычит – отелиться не может никак.
* * *
На питейной скамейке в чужом дворе
У подножия пышной мусорной кучи
Телеса легки, а слова тягучи,
Словно детское яблочное пюре.
Пестрый хлам забирается в облака.
Но копни поглубже! Честное слово,
Обнаружишь красивого-молодого
Гуманиста, художника, вахлака.
Через призму бутылочного стекла
То на ангела, то на тень похож.
Этот ангел небрит, эта тень светла –
Лучше всех убеждает, что мир хорош.
* * *
Компоты в яблоках.
Кабачки вислозадые.
Переход семейнообязанных через осень.
Низкорослые будни грозят осадою.
Рассвет на сносях несносен.
Сходят воды небесные – до ледяной седьмой.
Кисель подножный не расхлебать вовеки.
– Камо грядеши, пеший?
– Знамо, домой…
А сам на пейзаж опускает веки.
Ветер срывает с вещей названия.
Полная пересортица…
Пройдена стадия созревания,
И вот приходится портиться.
* * *
Андрюше
В игрушечной белой пустыне на лыжах кружили
Две точки, две чёрных букашки в искрящейся пыли,
Две донных чаинки в багряной заварке заката.
Передняя, та, что помелче, спешила куда-то:
Неслась, спотыкалась и падала, путая лыжи.
На трассу её водружала букашка повыше,
Скребла, отряхала и ревностно так поучала,
Потом отставала, и всё начиналось сначала:
Клубилась одна, а вослед выступала вторая…