Наверное, от того, что в спектакле почти нет текста, а предощущение настоящих слов разлито в тихой музыке, заглушаемой грохотом трудовых будней, в робких попытках уловить голос родного по духу человека в радиоволнах, в глупой надежде столкнуться с ним на темных улицах, залитых дождем.
Иногда слова действительно беспомощны перед чудом, когда встречаются двое, предназначенные друг другу судьбой – Орфей и Эвридика. И тогда значение имеет один жест – касание пальцев в луче света. И любые слова бессильны в сцене, когда душа погибшей Эвридики дрожит от ужаса и горя, и, беззвучно призывая имя любимого, оставшегося на земле, повинуется неодолимому року и уходит в мир теней.
Эвридика - Ирина Наумкина
Для меня история Орфея, каким его играет Руслан Халюзов, стала историей о том, какую цену платит поэт, чтобы обрести свой голос. В начале истории его Орфей слит с общей жизнерадостной массой советских трудящихся, и лишь по ночам остается один на один с белым листом. И хотя пишущая машинка отстукивает бешеный ритм, бумажный вихрь засыпает пространство сцены, а прелестные ребячески шаловливые музы (Анна Ткачева и Максим Подзин) разворачивают длинный поэтический свиток, стихов Орфея нет. Поэт нем, его никто не слышит.
Орфей - Руслан Халюзов
И лишь Эвридика (Ирина Наумкина) бережно собирает рассыпанные листы, беззвучно повторяет его строчки, гладит смятый листок, как любимого котенка. И только пройдя через смерть любимого человека, заглянув в глаза смерти, познав смертельный холод одиночества и немоты, Орфей обретает свой голос. На сцене – сгорбленный седой человек, доживающий свой срок на земле. А в записи звучит голос. Руслан Халюзов читает «Рембрандт.Офорты» Бродского без актерских «раскрашиваний» и интонирований, донося главное – мысль, выстраданную всей жизнью его героя.
И все же – почему отчего же Орфей оглянулся? Отчего, умолив богов вернуть возлюбленную в мир живых, добившись невозможного, за секунду до счастья, он сам совершил непоправимое? Откровенно говоря, решение сцены Ада казалось мне слишком поверхностным: что-то вроде греческого театра или стадиона, Аид и Персефона выступают с незатейливыми гимнастическим упражнениями. Не помогали делу ни объяснения сюжета, ни цитаты из Мамардашвили. Пожалуй, только вчера, глядя на игру Руслана, я нашла ответ на мучивший меня вопрос. Я поняла, что все это – просто театральная декорация. Это не Аид. Настоящий ад открывается в те несколько минут, которые нужно пережить Орфею, когда открывается путь, когда поднимается завеса, отделяющая мир живых от мира мертвых. Когда легкая тень Эвридики оказывается совсем рядом, за его спиной. И отовсюду надрывно звучат призывы – не оборачивайся!
Сцена из спектакля
Орфей был почти страшен в этот момент: на наших глазах душа его корчилась в муках и сгорала. Что боролось в ней? Неодолимое стремление переступить запрет, как у самоубийцы, которого притягивает край крыши? Страсть, которая оказалась сильнее осторожности и доводов рассудка? А может быть, в его собственной душе Танатос оказался сильнее Эроса? Может быть, подсознательное стремление к смерти оказалось сильнее инстинкта жизни? И последующие годы одиночества, смерть от рук поклонников-«вакханок» - даже они оказались не так страшны, как миг осознания темной стороны себя самого.
Спектакль «Орфей и Эвридика» оставляет надежду. В пространстве мифа жизнь людей и богов перемешана. Здесь человек перестает быть игрушкой в их руках. В эпилоге влюбленные соединяются после смерти в Элизиуме. В черное пространство ночного неба уходят рождающиеся слова. Поэт Орфей оставляет потомкам стихи, в которых слышно дыхание Космоса.
Фото - Татьяна Кучарина