Спектакль «Отморозки» Седьмой студии, показанный в Волковском театре, трудно даже назвать театральной игрой, поскольку само понятие театра предполагает условность,то есть вымысел, неправду. А неправды в «Отморозках» не было.Конечно, многослойность смыслов, многозначность образов, отсылки к сюжету Гамлета, идеологические споры, сходные с теми,что вели герои «Бесов» Достоевского, - все это было в режиссерском решении. Как были и документальные монологи настоящих участников митингов, реальные факты, о которых писал Прилепин. Не буду в сотый раз вслед за другими описывать суровую сценографию спектакля - заградительные решетки, темноту, скудный свет, исходящий из редких ламп дневного освещения,от трогательных новогодних гирлянд и… из гроба.
Мне было очень тяжело смотреть на происходящее. Не от ненависти, которые герои - члены некой радикальной партии, выплескивали на площадях. Даже не от жестокости,царящей на сцене. Больше всего хотелось отвернуться от идей,которые их герои так неистово и убежденно исповедовали. Так легко выключить телевизор,когда по нему показывают сюжеты про митинги. Так просто не читать газет, так весело и легко трепаться в интернете ни о чем. Еще проще спокойно отвернуться и не смотреть на то, как молодых и наглых анархистов охаживают дубинками омоновцы, разделяя в душе их убеждение, что порядок и мирный сон граждан надо охранять. Но когда театр ставит тебя лицом к лицу с теми,кто выходит на площадь, когда он переливает в тебя боль – боль их и за них, вот таких мальчиков, которые ищут справедливости, тогда отворачиваться нельзя, нечестно.
В общем-то вымысел, игра воображения, условность – все, что тоже входит в понятие театра, в эту минуту для меня и закончилось, потому что я уже не думала, как сыграно, как поставлено. Передо мной беспощадно встало осознание того,что время сделало очередную петлю. Двадцать лет назад среди молодых студентов, протестующих против советского тоталитаризма, была я. Сейчас, через двадцать лет, среди тех, кто бросается на заградительные решетки, оказался мальчик, который по возрасту мог быть моим сыном. Значит, за двадцать лет ничего не изменилось? Да, я помню, как нами владела тогда жажда свободы, я помню, как мы требовали такой же правды, справедливости. Горячность, бескомпромиссность, - лучшее,что есть в главном герое Грише Жилине,которого так искренне,не щадя себя сыграл Филипп Авдеев. Его герой идет до конца, погибает во имя своих убеждений. Каких? Ведущих к хаосу?
Спектакль Серебренникова не дает ответов, он с болью, дерзким вызовом бросает в зал вопросы, которые раздражают и злят, как свет слепящих фонарей,направленный в глаза.
Не обличение или напротив пропаганду определенных политических взглядов увидела я в «Отморозках», а вопросы, от которых отворачиваться стыдно. Сам Кирилл Серебренников на встрече со студентами Ярославского театрального говорил о причинах, толкающих молодых на бунт. Почему молодые здоровые люди обречены на убожескую жизнь в заштатных городках, в умирающих деревнях? Есть ли у них другие выходы кроме как податься в бандиты, безнадежно спиться годам к тридцати? Правда, в последние годы появился еще один шанс – пойти по партийной линии. Вне зависимости, разделяешь ты взгляды партии или нет. Но ведь кушать хочется. А если они – другие? Или в обществе, где все поделено на уровни и каждый из них жестко охраняется системой, им места нет?С этим трудно не согласиться.
А больше всего меня ранит то, что их искренними порывами добиться справедливости манипулируют. И сторона нападающая, и сторона охранительная. Одни бросают их как щепки в разжигаемый костер, другие – ломают души или уничтожают в тюрьмах.
Спектакль начинается криками молодых на площади «Ре-во-люци-я». Но разве поэт, под чьи песни начинались 90-е, не сказал тогда:
«Революция, ты научила нас
Верить в несправедливость добра.
Сколько миров мы сжигаем в час
Во имя твоего большого костра».
Для меня в «Отморозках» главной стала мать Гриши (Татьяна Владимирова).Ее глазами я смотрела на страшный омут, который затягивал ее сына, на его гибель. И контрапунктом всему происходящему стал плач по мертвому сыну, который пел женский голос. Пел не по-оперному, срываясь, иногда словно захлебываясь невидимыми слезами:
«Тень моего мертвого сына
Вселяет в меня ужас,
И кровь стынет в венах.
И печаль все сильнее,
Когда вижу,что жесток был
К невинной душе,
К сердцу сердца моего.»
…Почему же гибнут наши сыновья? Возможна ли у нас справедливость без революций? Хотелось бы в это верить.Потому что через двадцать лет мне уже есть кого терять, есть за кого бояться.
На фото сцены из спектакля
Фото Маргариты Ваняшовой