- Хлестаков – это мой ребенок в каком-то смысле. Я не знаю, насколько спектакль за это время изменился, но что касается Хлестакова, я только укрепился в своем концепте персонажа: Хлестаков - поэт. Его поэтичность требует от меня какого-то развития, но поскольку спектакль уже сложён, то развитие я могу дать только в тех рамках, которые были придуманы во время репетиций. В первом акте Хлестакову не хватает поэтической «слабости», и во втором акте он требует от меня «продолжения банкета», и это внутри меня расходится настолько, что я пытаюсь его как-то урезонить, чтобы это было хоть в каких-то рамочках.
- Действие «Ревизора» перенесено в тридцатые годы двадцатого века, в нем возникает тема сталинских репрессий. Вы сразу приняли концепцию режиссера Сергея Голомазова? Не показалось вам это неудобным, непривычным?
-Нет, меня совершенно это не резануло. Времена в России действительно не меняются. Читая Гоголя, ты понимаешь, насколько он современен. Визуализация всего этого перенесена в тридцатые годы, найдено удачное костюмное и сценическое оформление (сценография Веры Никольской, художник по костюмам – Наталья Каневская – прим. С.Г.). Это позволяет зрителю, избавившись от созерцания кринолинов и париков, воспринимать текст с минимальной дистанцией от себя. И одновременно быть на расстоянии для того, чтобы получше это рассмотреть. Это зеркало, в котором зритель должен увидеть себя и свою любимую страну. Такая полумера – удачно найденный ход, когда режиссер смог соблюсти две величины – дистанцированность и приближенность.
-Мне показалось любопытной краска в вашем Хлестакове, когда он, увлекаясь игрой, начинает допрашивать чиновников как следователя НКВД.
-В данном случае вы пошли на поводу и у эпохи, и у других сыгранных мною ролей, может быть, у "Детей Арбата". На самом деле, если говорить о встречах с горожанами во втором акте, я – Хлестаков - лишь зеркало их. С чем они ко мне приходят, то я им возвращаю обратно. Если один из них приходит ко мне с доносом, то он и получает адекватную тому реакцию.
-Мне бы хотелось поговорить о вашей работе над документальными фильмами. Очень любопытная струя в вашем творчестве появилась – вы были ведущим в документальных фильмах «Генералы против генералов» и «Москва-Берлин» режиссера Юрия Кузавкова. В последнем "свидетели времени" откровенно делятся своими воспоминаниями о нацистской Германии, описывают семейный быт, отдых, увлечения. Мне показалось, что они оправдывают это время, потому что о нацистской Германии рассуждали как о вполне обыденном государстве с нормальными людьми, с повседневными заботами. Однако я поймала себя на некоем отторжении, поскольку из фильмов, хроники, увиденных в советском детстве, я помнила образ врагов, творящих немыслимые беды на нашей Родине.. А у вас при работе над материалом не было отторжения?
-Нет, отторжения не было, при том что я все-таки продукт советской эпохи, и долгое время меня самого от немецкой речи дергало. Во мне срабатывал какой-то неизведанный механизм народной памяти, вложенной советскими военными картинами, парадами, и вообще всей той мощной советской пропагандой, правильной, необходимой для того, чтобы маленький гражданин понимал, благодаря чему он живет на этом свете, и что такое хорошо, что такое плохо. С моей стороны нет никакого недоброжелательства к результатам этого воспитания. Однако теперь я понимаю, что подход к истории, подобный тому, что есть в фильме, не мог возникнуть даже десять лет назад, а уж пятнадцать лет и подавно. Это не попытка объективно взглянуть, но та точка зрения на историю, которая подразумевает в том числе милосердие по отношению к проигравшим. (Видите, даже отвечая на вопрос, я уже называю их всего-навсего проигравшими.)
История не только перемалывает наши чувства, которые всем нам близки, потому что каждый потерял кого-то на войне, но заставляет взглянуть на события прошлого по-другому. Сейчас мы уже спокойно говорим о том, что жестокими были не только немцы, мы тоже хорошенько прошлись по Европе. И как бы это не было неприятно нашим ветеранам, но это факты, которые задокументированы, зафиксированы горем семей, которые приняли на себя этот удар при освобождении оккупированных территорий. Я патриот своей страны, но уже начинаю странно формулировать эту проблему. Фактом истории является количество немецких военнопленных, погибших в наших лагерях. А с другой стороны чего иного могли ожидать от наших солдат немцы после четырех лет такой жестокой войны? Война вскрывает не только сильные стороны человека, но и показывает свое уродливое лицо, грязное, жестокое.
-Сходная тема была затронута и в белорусском сериале «Немец», где вы сыграли одну из ролей - Антона Ушакова. В картине сделана одна из первых попыток показать солдата, воевавшего на стороне фашистов, как вполне доброго, совестливого человека, которому не чужда жалость, и который из любви к русской девушке остается в стране, с которой воевал. Вам была так же близка эта тема?
-Я рассказывал историю другого персонажа, уже современную историю. И как раз это мостик к пониманию того, что история у нас одна, и надо, сложив копья, оплакивать всех. Но тема сложна и опасна. Из какой-то передаче я узнал о том, что пришло письмо от одного из ветеранов войны: «Дайте нам всем уйти, а там уж занимайтесь сведением счетов в один реестр.» Конечно, это крайне болезненная тема.
Но с моей точки зрения, не исторической, не профессиональной, в Советском Союзе и Германии было много похожего. И то, что только с помощью фанатизма можно было поднять две страны из руин и сделать сильнейшими государствами Европы, мира – это факт. Но в общем, тема сложная, очень сложная.
-От столь непростой темы перейдем к вашим киноработам, к фильмам, которые уже сняты, но еще не вышли на экран. Один из них – сериал «Цезарь».
- Это современная история про блоггера- оппозиционера под ником «Цезарь». Волею случая он включается в работу полицейских и становится одним из тех, об кого он точил свое «интернет-перо». Все это завязывается на расследовании каких-то частных уголовных дел, но все восемь серий содержат одну большую детективную историю, которая в конце получает неожиданную развязку. Чем это все заканчивается для него и для всех остальных, я раскрывать пока не буду. Скажу только, что моя работа – я играю капитана Звягина - вызывает во мне какое-то озорство и легкость. С одной стороны это попытка скакнуть от самого себя в сторону, с другой – все равно приход к самому себе: я не надевал маску, не лепил себе из гуммоса нос, не оттопыривал уши. Это тот я, каким бы мог быть, если бы вырос не в Измайлово, а в соседнем Гольяново, и не поступил в театральное училище, а пошел бы в милицию. Вполне возможно, что получился бы и такой персонаж.
Продолжаются съемки сериала про летчиков «Обнимая небо».
Лежит на полке фильм «Апофегей» по Юрию Полякову. Еще одна работа – «Инкассаторы», которых показали в Украине, но до сих пор они никак не найдут себе места в российской телесетке.
-«Инкассаторы»- из всех увиденных мной за последнее время сериалов – одна из самых сильных работ: это и крепкий сценарий, построенный вокруг вашего героя, и как мне показалось, есть отсылки к фильму Скорсезе «Отступники».
-Вообще там много отсылок к голливудскому кино как таковому, картина сделана по хорошим, правильным, четким лекалам голливудских стандартов. А дальше все цепляет одно за другое: есть герой, есть противостояние, внутренняя тема преодоления своей слабости, а не только внешних обстоятельств.
-Эту тему преодоления собственной слабости вы проводите и через других своих героев?
- Чтобы сыграть живого человека, нужно найти его слабости и полюбить их, тогда он приобретает объем, а играть условно говоря «алые паруса» можно, но не очень интересно.
-По-моему, в работах последних лет вы довольно далеко ушли от образа романтического героя.
-Это вам как зрителю так кажется, а если говорить про профессиональный мир, то он не перестает меня удивлять своей инертностью.
-Вам случалось в последнее время отказываться от предложений только потому, что они повторяли то, что вы уже играли?
-Вы знаете, качество предложений стало настолько слабым, что ценз «повторяется ли предложение или нет» уже не работает. Предложения все настолько однобокие и однотипные, что выбирать становится все сложнее и сложнее.
-Чем тогда руководствуетесь?
-Сиюминутными обстоятельствами, не более того. Потому что иначе ты просто замордуешь себя и без того повышенными требованиями к себе и к мирозданию и просто не выживешь.
-Вернемся к вашим театральным работам. Когда «Варшавская мелодия» вернется к зрителю?
-Когда Юлия Пересильд благополучно вернется в театр. С сентября месяца спектакль стоит в репертуаре.
-А можно ли ожидать какие-то новые спектакли с вашим участием?
-Пока нечего ждать. Пока планы Театра на Малой Бронной и мои не совпадают.
-Вы только что вернулись с гастролей в Белоруссию. Каков зритель там, отличается ли от московского, и есть ли у вас определенные ожидания от ярославской публики?
- Про ярославскую пока ничего не скажу, надеюсь, она достаточно образованная и искушенная, по крайней мере, мне на это хочется надеяться. Что касается минской публики, то она довольно внимательна, лояльна, в ней чувствуется ностальгия по той русской культуре, которая нас всех объединяет, но в силу обстоятельств имеет ярко выраженный географический характер. Что касается московской публики, то она с одной стороны все чаще и чаще бывает случайна, ибо каким макаром наполняются залы, ты иной раз и сам не понимаешь. С одной стороны много приезжих, с другой – много москвичей, которые не приходят адресно на спектакль, и каким ветром заносит московского зрителя на спектакль, один случай знает. Московский зритель с одной стороны всегда капризен и непредсказуем, с другой стороны, если ты заставил их замолчать и выключить мобильные телефоны, то значит, спектакль идет в нужном направлении.
-Театральная карта Москвы довольно разнообразна, предлагается множество самых различных режиссерских эстетик, высказываний. Есть что-то, близкое для вас, или то, что вы категорически не принимаете?
-Мне кажется, что театральная карта Москвы – это во многом видимость деятельности. То, что отличает псевдотворчество московское – много шума из ничего. Я даже не скажу, что это прямо так плохо, это просто качество времени, сегодняшнего момента. Потому что все уже, не стесняясь, говорят о том, что театр – это в первую очередь менеджмент, касса, зритель, а уж во вторую и третью голову - творчество или уж тем более какие-то поиски. Разные формы театра, искания все равно укладываются в прокрустово ложе коммерческого расчета и являются лишь формой речи. По крайне мере мне так кажется. Это не плохо, не хорошо. Это говорит о том, что старый театр умер, а новый еще не родился, и родится ли – еще большой вопрос. Что нужно сделать, чтобы все то хорошее, что было в нашем русском театре сохранить, - это вопрос к размышлению. Все понимают: не может существовать в Москве пятьсот репертуарных театров в старом режиме. И непонятно никому, что со всем этим делать. Все мечутся между Сциллой и Харибдой и занимаются псевдоисканиями, а на сам деле попытками завоевать своего зрителя.
Вопросы – Светлана Гиршон
На фото Даниил Страхов в спектакле "Ревизор" Фото с сайта Театра им.Ф.Волкова
Ярославль, май 2013
Сайт «Культурная эволюция»