Вдруг в поле зрения появляются какие-то селянки, Михалков их стремительно окатывает речной водой из-под борта, после чего меняет добродушный вид на дьявольски-лукавый. Появляется титр «Живет такой барин».

Потом в течение еще пяти минут Никита Сергеевич рассказывает абсолютно неправдоподобную историю из своей юности. Про то, как он, рисуясь перед генеральскими детьми, свесился с высокого балкона Дома на Набережной.
И так целый час.

Коллега Ямпольская в своей статье на Polit.ru предложила не иронизировать над классиком. В ее глазах, солидарных с глазами тысяч других россиянок, Михалков – один из последних представителей редчайшего вида русских бар. Барина, дескать, нужно охранять, таких ведь больше не делают. Все, что вас так в нем не устраивает (и что так точно описывается многозначным словом «барство») – следствие его породы, генетически далекой от российского большинства. На барина можно только любоваться, с него нельзя брать пример или тем более мерить обычными человеческими мерками. Как нельзя равняться, скажем, на Гильгамеша или судить Человека-паука. Весовые категории у нас слишком разные.

Поэтому же, видимо, некорректно вспоминать великому человеку машину с мигалкой, выданную министерством обороны – чтобы не задерживался на съемки. Или процент с продажи видеотехники, который организации Михалкова поручено собирать и распределять – в том числе и на свои нужды. Или изуродованный по его воле исторический Малый Козихинский. Или туфельку, которой режиссер в сердцах отоварил хулигана. Коллега Ямпольская это пропускает, но об этом пишут другие исследователи творчества Михалкова.

Им, конечно, следовало бы знать, что такое поведение вполне вписывается в наши культурные стереотипы, сформулированные еще Некрасовым. У поэта уже тогда было и про быструю «троечку», и про усы, «седые длинные», и про «удар скуловорррот».

Перелистывая «Кому на Руси жить хорошо», точнее, главу про помещика, вообще как-то очень легко представляешь себе не какого-то исторического, а нынешнего, живого барина. Видимо, в какой-то момент он сам настолько слился в своем сознании с некрасовским образом, что написал то, о чем сейчас с недоумением говорит весь народ: «Манифест Просвещенного Консерватизма». Именно так, заглавными буквами. Называется манифест эпически: «Право и Правда». И хотя сам текст, откровенного говоря, несколько недотягивает до романов Жюля Верна, он увлекает больше, чем дежурные фильмы к юбилею режиссера.

Увлекает, увы, не богатым языком и не глубоким смыслом. И даже, как это иногда бывает с великими людьми, не болезненными, но яркими прозрениями. Михалков (или его помощники) нагородили целых шестьдесят страниц прописных истин, ценность которых становится еще менее очевидна из-за напыщенного тона автора. Согласно этому тексту, Россия – консервативная страна, и все ее нормальные жители – консерваторы. Как «душа человеческая по природе своей – христианка», так и любой человек с «устойчивой психикой» - консервативен.

Консерватизм понимается режиссером очень широко: у него в одной куче и православие-самодержавие-народность, и военно-патриотическое воспитание, и обязательное почитание ранга, и объявление России сакральным центром мира.

Власть надо чтить, но Конституцию нужно переписать (на консервативный манер). Православие – основа российской государственности и всего остального. Лжедемократы поставили Россию на колени, но наша, честных консерваторов, задача – страну с колен поднять. Рыночные реформы нужно грамотно замещать государственным планированием.

Впечатление от текста такое, будто тебе в течение часа в рот туфлями заталкивали полезную и вкусную пищу. Все добро мира внезапно монополизируется консерватизмом; в консерваторы записали даже Пушкина. Консерваторы обязываются продолжать творить добро и воспроизводить консервативный порядок. Все прочие (кто, к примеру, не верует в православного Бога, не желает служить в армии или, скажем, симпатизирует собственному полу) молчаливо объявляются людьми не совсем полноценными, с которыми страна дальше пойдет врозь. И все это по пунктам.

Хочется повторить слова Карда Радека, которые тот как будто рискнул однажды сказать Сталину: «Коба, перестаньте нумеровать ваши глупости». Сталин, как и Михалков в его манифесте, тоже очень любил порассуждать о народе и в своих выступлениях тоже подолгу все пережевывал, для солидности нумеруя абзацы.

Но Михалков не так уж похож на Сталина. Человек, который возникает в памяти при чтении «Права и Правды», простирал над страной не усы, а «совиные крыла». Это Константин Петрович Победоносцев, Обер-прокурор Синода, видный консерватор, ушедший в отставку через два дня после обнародования манифеста 17 октября 1905 года, учреждавшего в стране парламент и гарантировавшего свободу слова, совести и собраний. Вот чье сердце бы порадовалось, перечти он манифест Михалкова, написанный в XXI веке, но запчасти к которому делались еще в веке XIX. Обер-прокурор одобрил бы и сакральную геополитику, и декларируемую «мистичность» консервативной традиции, и призывы противостоять «ложной культуре». Как и Победоносцев, Михалков, конечно, знает, где искать культуру истинную.

Есть подозрения, что если манифест Михалкова вдруг получит какое-нибудь политическое признание, не поздоровится сперва именно мастерам культуры. Даже не уточняя у автора «Права и Правды», можно догадаться, какую культуру консерваторы объявят ложной. Впрочем, не каждому еще захочется что-то выяснять у человека, который на вопрос интервьюера «Что вы имеете в виду?» по-гусарски отвечает «Что имею, то и введу!». И с дьявольским обаянием улыбается в усы.

Михаил Шиянов

РИА Новости