Русская боль Рубена Гонсалеса Гальего.
Почему американский интернат оказался для будущего писателя страшнее советского детдома.
Рубен Гонсалес Гальего и его книга "Белое на черном"
Давно собираюсь с духом написать о нём. С того момента, когда на рубеже начавшегося ХХI века появилась его исповедальная повесть "Белое на чёрном", и "Русский Букер" признал её лучшей книгой года.
Паралич, "учителки" и "нянечки"
Она переведена теперь на десятки языков. Недавно переиздана в России. Гальего признан одним из самых выдающихся современных авторов. Его мучительное жизнеописание некоторые критики присоединяют чуть не к "Архипелагу ГУЛАГ" - хотя рассказано тут не о лагерях Сталинской эпохи, а о детском доме для калек эпохи Брежневской. Самых легендарно-перестроечных 90-х годов, когда Демократия стала наследницей Диктатуры...
У младенца диагностируют церебральный паралич. Неизлечимо. Матери говорят, что ребёнок умер. Начинается его страдальческое детство. Оно описано без тени "разоблачительства" - просто так, как запомнилась реальность. Равнодушные от усталости "учителки", остервенелые от усталости "нянечки". Безжалостные драки калек. Безнадёга.
Болезнь щадит душу и разум: у мальчишки уникальный литературный дар и неистовое желание учиться. А вот тела - не щадит: один лишь палец на левой руке работает...да ведь удобного компьютера в надо ещё дождаться...
Где положено - знают о его происхождении: по матери он внук вождя всех испанских коммунистов. Он ждет, что дед отыщет его в детдоме, посетит, облегчит участь. Не дождался. И отрезал память о деде.
А вот мать разыскал, когда вышел из детдомовских скитаний с аттестатом зрелости. Познакомились. Сроднились. И, прежде, чем переехать на родину предков, в Испанию, попробовали пожить в Соединённых Штатах Америки.
Внутренний нерв исповеди Гальего - сопоставление миров, нравственных базисов, образов жизни. Американского и русского. Это и заставляет меня вчитываться в страдальческое жизнеописание.
"Выписываю неправильные английские глаголы..."
Я процитирую поразительный фрагмент исповеди: переброс воспитанника из советского детдома в американский интернат ("Дом престарелых"): там уже не лечат и не учат, а дают помереть своей смертью. От болезни, от тоски, от безысходности.
Прошу помнить, что это не перевод: родной язык Гальего - русский. Виртуозно работает интонация. Ирония то прячется в потаённость, то жалит неистово.
Вот этот текст:
"Интернат. Дом престарелых. Дом последнего моего убежища и пристанища. Конец. Тупик. Я выписываю в тетрадку неправильные английские глаголы. По коридору везут каталку с трупом. Дедушки и бабушки обсуждают завтрашнее меню. Я выписываю в тетрадку неправильные английские глаголы.
Мои сверстники-инвалиды организовали комсомольское собрание. Директор интерната зачитал в актовом зале приветственную речь, посвященную очередной годовщине Великой Октябрьской социалистической революции. Я выписываю в тетрадку неправильные английские глаголы.
Дедушка, бывший заключенный, во время очередной пьянки проломил костылем голову соседу по палате. Бабушка, заслуженный ветеран труда, повесилась в стенном шкафу. Женщина в инвалидной коляске съела горсть снотворных таблеток, чтобы навсегда покинуть этот правильный мир. Я выписываю в тетрадку неправильные английские глаголы.
Все правильно. Я - не человек. Я не заслужил большего, не стал трактористом или ученым. Меня кормят из жалости. Все правильно. Так надо. Правильно, правильно, правильно.
Неправильные только глаголы. Они упрямо ложатся в тетрадку, пробираются сквозь шелест радиопомех. Я слушаю неправильные глаголы неправильного, английского языка. Их читает неправильный диктор из неправильной Америки. Неправильный человек в насквозь правильном мире, я упорно учу английский язык. Учу просто так, чтобы не сойти с ума, чтобы не стать правильным".
Вы уловили это горестное качание мелодии между "правильностью" и "неправильностью"?
А суть американского мирообраза уловили?
У них там есть "Билль о правах", статуя Свободы и "Макдональдс". Гарантированное право каждого гражданина на место под солнцем. Демократия. Всё продаётся и покупается по реальной цене. Чтобы крепкий работник, выдержавший конкурентную борьбу, получил всё! А остальных куда? А остальных, чтобы не мешали, на тот свет, и чем скорее, тем лучше.
Гальего знает (из рассказов ветеранов Великой Отечественной войны): если в дальней разведке кто-то задерживал движение группы и ставил под угрозу выполнение задачи, - он должен был самоустраниться. То есть покончить с собой. И в этом должны были помочь ему товарищи. Этого требовала негласная инструкция. Рационализм военного времени...
Но это - в смертельно опасной ситуации. В военное время. А ещё... в гитлеровской Германии. Где в любое время недееспособных детей и инвалидов планомерно и быстро умерщвляли.
"Фашисты всех инвалидов убивали, а вы издеваетесь?" - кричит наш неизлечимый мальчик американской медсестре.
Мой ответ Рубену
Вкусив от американского образа жизни, воспитанник советского детдома возвращается в Россию. Он целый месяц "жрёт водку, плачет по ночам, в пьяном виде пытается нащупать джойстик управления несуществующей инвалидной коляски".
И озадачивает нас вопросом: это все же правильный или неправильный выбор?
Я отвечу Рубену Гонсалесу Гальего.
Я не думаю, что западный образ мысли так уж укладывается в торжество сильных и успешных - хватает и там несчастий, - но образ мысли действительно ориентирован на сильную и безжалостную особь.
В России и почва другая, и история другая. Наш путь вымощен могилами, полит слезами, соткан сочувствием слабым и беззащитным.
Я не могу и не хочу быть свободным от создавшей меня родной реальности. Это буду уже не я.
Надо ли объяснять, почему читая Гонсалеса Гальего, вместе с ним терпя неизбывную нашу горечь и бессильную веру в счастье всех, - я выбираю русскую правду?