«Я горда за свою дочь. Всесторонне талантлива моя девочка.
Если пересмотреть все мои записи с самого ее рождения, я волновалась: кем она будет? Слава Создателю — полноценный человек!
Людмила Лядова
Красива, великолепно сложена, отличный музыкант и талантливый композитор, спортсменка, рыбак, хорошая жена и дочь, прекрасная хозяйка, добрая, но…», — писала в своем дневнике мать известного композитора, пианистки и певицы Людмилы Лядовой.
Мордой об стол
— Людмила Алексеевна, что стояло за этим маминым «но»?
— А то, что со мной трудно жить, я — непредсказуема.
— Не из-за этой ли непредсказуемости вас в расцвете творческой карьеры выгнали из комсомола?
— Все было гораздо прозаичнее. В 1957 году я вступила в жилищный кооператив от Союза композиторов, квартира по тем временам стоила громадных денег — 150 тысяч рублей! Поэтому мне пришлось очень много работать, и я совсем перестала ходить на собрания. А ведь была членом горкома комсомола!
Меня пригласили на комсомольскую конференцию, вызвали на сцену и спрашивают: «Почему товарищ Лядова игнорирует все совещания горкома?» Я начала заикаться, оправдываться, что-то лепетать: «Вы знаете, мне было некогда, я все время работаю — мне надо квартиру строить». Но этим только подлила масла в огонь. Потом я узнала, что решение пропесочить меня по полной программе было принято на самом верху: мол, ты такая популярная, так получай «мордой об стол»!
— Однако впоследствии вам присвоили премию Ленинского комсомола.
— В этом и заключается парадокс нашей жизни. Однажды меня исключили и из консерватории. Как вы думаете, за что? Нет, не за прогулы и не за неуспеваемость по профильным предметам. Я просто сдала экзамен по марксизму-ленинизму на «два». Но это, может быть, и сошло бы мне с рук, если бы не мой поступок. Я подошла к доске, на которой красовалась моя фамилия, а напротив нее — «двойка», сняла туфель и каблуком стерла оценку.
В результате мне пришлось распрощаться с консерваторией. Правда, ненадолго. На мое счастье, из Москвы к нам в Свердловск приехал начальник учебных заведений при Министерстве культуры Александр Иванович Живцов и попросил показать ему нечто талантливое и яркое. Все единодушно решили — Лядову. Я играла перед серьезной комиссией труднейшие «Симфонические этюды» Шумана. В результате меня восстановили.
Я всегда была оптимисткой. Да и мама приучала меня быть бодрой, мажорной. Она все время говорила, что в жизни может быть много трудностей, но на то они и существуют, чтобы их преодолевать.
«Ох уж эта девчонка»
— В детстве вам тоже приходилось сталкиваться с трудностями?
— И еще с какими! До сих пор помню, как я поступала на детское отделение консерватории. Тогда мне было десять лет. Перед самыми экзаменами я приболела, у меня поднялась температура, но так как конкурс был только один день, мы с мамой все же решили пойти. До сих пор помню, какой ужас я тогда пережила.
— Неужели не приняли?
— «Они надо мной просто издевались…» — именно эти слова я сказала маме, когда вышла из кабинета. Меня, конечно же, приняли, но, задавая элементарные вопросы по детскому отделению и получая исчерпывающие ответы, экзаменаторы не в меру увлеклись и перешли к вопросам, которые, как правило, задают студентам первого курса консерватории!
— С этого момента, наверное, и начался ваш путь в музыку?
— Мой путь в музыку начался с рождения. Я родилась в Свердловске 29 марта 1925 года в семье профессиональных музыкантов. Отец — скрипач и певец (тенор), мать — певица (меццо-сопрано) и хормейстер. Иной — немузыкальной — судьбы у меня просто не могло быть. Ведь я выросла в звуках, нотах, скрипичных, басовых ключах, бемолях и диезах.
В 4 года меня ставили на рояль, и я пела колыбельную Моцарта: «Спи, моя ладость, усни…». Меня начали учить музыке с самого раннего детства. Где-то в 6–8 лет я уже сочинила первые опусы — песенки на стихи Агнии Барто.
— А обычные детские забавы?
— И на это времени хватало. Часто, позабыв о гаммах и канонах, я заигрывалась во дворе с ребятами.
— И тогда?
— Открывалась форточка, и слышался строгий мамин голос на весь двор: «Мила! Домой!» Но это не мешало мне совершать невероятные поступки. Я обожала танцевать и часто бегала в детский парк им. Павлика Морозова, в котором были качели — такие железные лодки на двоих. Как-то покатались с одной девочкой и сошли. Потом мне снова захотелось. Билетерша меня остановила, сказав, чтобы я стала в очередь. Но меня же не удержишь. В это время железная лодка раскачалась и с силой ударила меня прямо по затылку. Я упала, вся голова в крови…
Мне сделали перевязку, врач сказал — не вставать. Так что вы думаете — дня через четыре я уже на заборе висела с перебинтованной головой! Вот такая я была — упрямая и бесшабашная!
«Ох уж эта девчонка!» — часто вздыхала мама. А однажды катались с горы на санках. Делали такие паровозики: семь-восемь саней сцеплялись вместе (первый ложится на санки, ногами цепляет вторые и так далее, и все вместе мчались с горы). Я, как всегда, конечно, первая. А тогда на земле уже начали появляться первые проталинки. И вот мои санки налетают на островок земли. Все валятся, а я лицом проезжаю по снегу. Прихожу домой — у меня левая половина лица ободрана, опухла, глаза не видно. Бедная моя мама! Досталось же ей со мной!
Помню, как первый раз она повезла меня в Крым, где я впервые увидела море. Пока она с кем-то говорила, я, несмотря на запрет, пошла в воду. А когда стала выходить обратно, то меня волной ударило о камни. Я выскочила, и тут меня вторая волна накрыла… Чего только не передумала в тот момент, и боль была невыносимая! Но надо же держаться. Я ведь никогда виду не показывала, что мне больно. Может быть, поэтому жизнь все время мне шишки наставляла.
«Ты уралка, ты выдержишь»
— В ноябре 1943 года в числе двенадцати лучших студентов Свердловской консерватории меня послали в Москву на смотр молодых дарований. К тому времени мною уже были написаны детские миниатюры, несколько хоров, фортепианных пьес, песен о войне и соната для фортепиано, поэтому прибыла туда не просто как талантливая студентка, но и как начинающий композитор. Мое творчество получило высокую оценку.
Мы с Ниной ужасно волновались. Я даже забыла переобуться в новые туфли, которые купила перед этим на Тишинском рынке, так и вышла в каких-то деревянных босоножках. Мы спели негритянскую песню, которую я сама обработала: «Небо, небо, почему ж мы не хотим в рай?» Наше исполнение всем очень понравилось, а Утесов сказал: «Когда вышел этот дуэт, как будто окно распахнулось в вишневый сад». После таких слов исход конкурса был предрешен — мы стали лауреатами.
— О вашем дуэте с Ниной Пантелеевой до сих пор ходят легенды. Почему он распался?
— Это случилось в 1952 году. Нина Пантелеева стала невероятно зазнаваться, это при том, что дуэт организовала я, обработки тоже делала я. Но когда у кого-то нос кверху задирается, все забывается. Увы, мы сами часто рушим фундамент, на котором стоим. Возможно, на наши отношения повлиял и тот факт, что 16 февраля 1951 года меня приняли в члены Союза композиторов.
После того как наш дуэт развалился, я стала выступать одна за роялем: и со своими песнями, и с чужими. Мое счастье, что я не только пою, но и играю, и сочиняю — никому кланяться не надо.
— Неужели так-таки никогда никому не кланялись?
— Я всегда была гордой, независимой женщиной. Однажды ко мне подошел один очень известный композитор и сказал: «Будешь посговорчивее, я решу все твои проблемы». Но «посговорчивее» я не стала, и вскоре про меня поползли грязные слухи, что я пью, не просыхая, что у меня каждый день новый мужик… К тому же я отвергла ухаживания самого Тихона Хренникова.
И он словно в отместку на съезде композиторов «приложил» меня от души, раскритиковав «пошлую песню Людмилы Лядовой» (имелась в виду «Чудо-песенка»). Лишь сокурсник по Свердловской консерватории Слава Ростропович меня поддержал: «Ничего, Милка, ты уралка, ты выдержишь…» И я выдержала! И никогда не торговала ни своим телом, ни своей душой. Пробивалась только трудом, а если были любовные отношения, то они были искренними и отнюдь не с сильными мира сего.
«Любовь мне помогала жить»
— Я БЫЛА натурой увлекающейся и влюбчивой. Может быть, поэтому в личной жизни мне чаще всего не везло. Но даже разочарование давало огромный импульс для творчества.
— Именно таким импульсом стал для вас первый брак?
— Так же, как и второй, и третий, и четвертый… Первый раз я вышла замуж в 18 лет за Василия Коржова, который был душой цыганского семейного ансамбля. Увы, наш брак изначально был обречен. Попытки поднять мужа до своего уровня не увенчались успехом, а опускаться до аккомпаниатора цыганского ансамбля мне не захотелось.
Моим вторым мужем стал артист балета, танцовщик Юрий Кузнецов. В творческом плане наш союз оказался очень плодотворным. Я написала много интересной балетной музыки, в том числе пьесу «Слепая девушка», а также балетные миниатюры «Испанский танец», «Негритянские куклы». Но мы с Юрой оба по натуре лидеры, а два «генерала» в одном доме — это уже слишком. Меня больше устраивает, когда муж «полковник».
Третий мой муж Кирилл Головин был не из музыкальной, а из научной среды. Поначалу мне казалось, что впереди нас ожидает море счастья, но потом, что поделаешь, прошло у меня к нему чувство, и я стала видеть в нем одни лишь недостатки…
Предпоследний мой брак с певцом Игорем Сластенко распался по той же причине, что и дуэт с Ниной Пантелеевой. Он начал зазнаваться, систематически меня перевоспитывать. На этом все и закончилось.
— А вы никогда не пытались любой ценой сохранить отношения?
— Я не была рабой любви. Во всяком случае на первом месте у меня всегда стояло творчество. Конечно, и переживала, и страдала, но предпочитала быть одной, чем с кем попало.
— Существует легенда, что вы по-царски одаривали тех, кого любили, если даже потом и расставались.
— Ну, народная молва всегда преувеличивает, но доля правды в этом есть. Не по-царски, конечно, но одаривала. Я всегда уходила первой и при этом никогда не была мелочной.
— Имея за плечами столь печальный брачный опыт, как вы решились на новый брак?
— Когда мы познакомились с Сашей, он играл на саксофоне в эстрадном оркестре под управлением Александра Горбатых. Это был тихий, скромный молодой человек. Когда Саша первый раз пригласил меня на свидание, я подумала: ладно, встречусь разок-другой, но замуж ни за что. Во-первых, он младше меня на 17 лет, во-вторых, сколько же можно! И вот ведь как сложилась жизнь: 32 года мы уже вместе. Именно в Саше я обрела то, что искала всю жизнь. Он мне теперь дороже всех, потому что он мой родной человек.
«Тот, кто стесняется детства, быстро стареет»
— Людмила Алексеевна, у меня сложилось впечатление, что такие слова, как «уныние», «депрессия», вам просто не знакомы.
— К этому меня с детских лет приучала мама, которой тоже пришлось несладко после ухода отца. Да и характер у меня энергичный, я же маршевая.
— Не случайно многие считают, что вы писали одни лишь марши.
— Так уж у нас водится. Как приклеят к человеку какой-нибудь ярлык, так он его и преследует. Это при том, что я написала оперу «Два цвета времени», пять оперетт, два мюзикла, три вокально-инструментальные поэмы и около 800 песен, среди которых немало песен для детей. Я всегда говорю коллегам: не забывайте о детстве. Пишите хорошие песни для детей. Ведь тот, кто стесняется детства, быстро стареет.
— Поэт Петр Градов сказал о вас: «Это Лядова Людмила — женщина заметная. А в душе у Милы сила атомно-ракетная!» Насколько эти строки подходят вам нынешней?
— Я нисколько не изменилась. Оптимизм, уральское упрямство и воля меня спасают. Мне всегда хотелось быть лучше всех. В этом заключается своеобразный азарт. А силы я черпаю у матушки-природы. И каждый день благодарю Бога за то, что жива-здорова.
— В марте этого года вам исполняется 79 лет.
— Я своего возраста не ощущаю. Мне столько, насколько я себя чувствую. А потому идей и планов у меня как всегда множество. В ближайшее время хочу записать диск со своими романсами в собственном исполнении, а также диск с эстрадными песнями. Продолжаю сочинять музыку (в основном романсы на стихи Пушкина, Лермонтова, Есенина), выступать перед зрителями и по-прежнему люблю гастроли.
Кстати, недавно на одном из концертов в Жуковском произошел забавный случай. Позвонили в артистическую, и я взяла трубку. «Что у вас сегодня?» — спросила женщина. «Концерт Людмилы Лядовой. Приходите!» — ответила я. «Лядовой? — переспросила женщина. — А разве она еще жива?»
Однажды со мной произошел такой случай. В 1956 году мы путешествовали с мамой на теплоходе «Родина». Пассажиры, узнав, что на борту теплохода находится известный композитор, попросили меня выступить. Открыли музыкальный салон, и я стала исполнять свои песни — они принимались на ура. Импровизированный концерт я завершила «Чудо-песенкой», которую попросили повторить. И вдруг возглас: «Все это очень хорошо, но вы бы что-нибудь свое спели!».