История как цепь катастроф

Фредерик Джеймисон: «Мы все подавлены потребительством и товароманией»

Фредерик Джеймисон – крупнейший социальный теоретик США, сумевший осуществить синтез марксизма и постмодернизма, выступающий с глобальной критикой позднего капитализма. По духу американский шестидесятник, он является автором двух десятков фундаментальных работ: «Политическое бессознательное и постмодернизм» (1981), «Культурная логика позднего капитализма» (1991), «Теорема языка: критический обзор структурализма и русского формализма» (1972), «Поздний марксизм» (1991), «Геополитическая эстетика: кино и пространство в мировой системе» (1992), «Культурный сдвиг: избранные работы о постмодерне» (1983–1998) и др. Под его редакцией вышла основополагающая «Культура глобализации» (1998).

«Фредерик Джеймисон – живое свидетельство, что в теории случаются чудеса, что то, что казалось невозможным, может быть совершено, а именно: соединение марксизма с наивысшими взлетами французского структурализма и психоанализа. Это достижение делает его одним из немногих мыслителей, кто действительно сегодня важен», – так пишет об американском философе Славой Жижек.

Недавно по приглашению Института философии РАН Фредерик Джеймисон принял участие в московской конференции «Современные медиа: теория, история, практика» и любезно согласился ответить на вопросы профессора МГИМО Владимира Миронова.


– Как вы оцениваете, с философской точки зрения, сущность и последствия процесса глобализации?

– Наиболее интересные философские последствия глобализации заключаются в потребности пересмотра пределов национальных культур и феномена их взаимодействия. В каком-то смысле национальные культуры и языки усилились, и их распространение, и ценность интенсифицировались с началом глобализации. Но поскольку у нас нет удовлетворительной модели международного права, у нас нет адекватной рабочей концепции международной культуры, которая преодолевала бы индивидуальные языки и культуры, двигаясь к некоему новому универсализму. Поэтому сегодня самая острая, сугубо философская проблема состоит в борьбе универсальности против сингулярности, причем люди страстно выступают как на той, так и на другой стороне.

– Сегодня СМИ оккупируют сферу нашего воображения. Как массмедиа формируют образы глобализации?

– Образ глобализации, продвигаемый массмедиа, – преимущественно образ терроризма и заговора. Правильно, поскольку это действительно черты, которые глобализация придает нашей жизни. Но в то же время терроризм и заговор, эти два идеологических наваждения, также показывают сегодняшние пределы в осмыслении и репрезентации той грандиозной и труднопредставимой реальности, которую являет собой глобализация.

– В докладе на нашей конференции вы сказали, что сегодня образ стал главным выражением восприятия товаров. Не могли бы вы прокомментировать эту мысль.

– В каком-то смысле сегодняшнее господство визуальной культуры является ответом на ограниченность национальных языков: например, реклама в известной мере преодолевает лимиты языка и использует довербальные силы тела и жеста, ставя их себе на службу. Мы ежедневно подвергаемся бомбардировке тысячи образов, и это явление не ограничивается развитыми странами, а распространено на весь мир технологиями, которые необходимы любой стране. Ясно, что культура образа и «общество спектакля» (термин Ги Дебора) требуют совершенно другого взгляда на динамику культуры и даже саму природу мышления и идеологии в сравнении с тем, что мы имели в лингвистически центрированных обществах.

– Сегодня главная проблема настоящего — это проблема будущего. Могущество капитализма проявляется в способности нейтрализовать любые антикапиталистические, даже контркультурные движения, перемалывая их рыночной логикой. Капитализм блокирует крупные творческие проекты и прежде всего – проект преобразования общества. Но в мире зреют точки разрыва, в которые может войти новое социальное качество.

– Очевидно, что принципиальная политическая проблема всякого сопротивления лежит в плоскости опосредования. Даже там, где проявляется серьезное сопротивление в рамках национальных ситуаций – против безработицы, молодежное сопротивление, профсоюзный протест, – тем не менее, не происходит комбинации, связующей это сопротивление с силами протеста в других странах. Мировой Социальный форум возник именно с целью облегчить такую комбинацию. Региональные блоки государств могут также служить этой цели. В то же время международное рабочее движение сталкивается с уникальными историческими проблемами, проистекающими из неравномерного развития между странами и технологическими сдвигами. Также должно приветствоваться международное взаимодействие между интеллектуалами.

– Вы считаетесь ведущим теоретиком постмодернизма и рассматриваете его как культурную логику позднего капитализма. В чем, на ваш взгляд, суть этого культурного состояния? Можно ли говорить о постмодернизме как своего рода культурной формации? Что придет на смену постмодерну?

– То, что я называю постмодернизмом, или капитализмом после Тэтчер и Рейгана, означает агрессивную экспансию частного (приватизации и частной собственности) во все сферы культуры, традиционных прав, городского пространства, природы, общества в целом, которые до сих пор были защищены от этого вторжения. Оно обозначает продвинутую фазу дезинтеграции и дезагрегации всех сообществ, которые начались на ранних стадиях капитализма (сначала в работных домах, затем в индивидуальных городах и в процессе империалистической колонизации). Конечно, постмодернизм имеет множество культурных последствий, но наиболее существенным в социальном отношении является перманентная массовая безработица, окончательное исчезновение занятости и стабильного дохода.

– В одной из бесед вы определили историю как цепь катастроф, оговорившись, что мы способны понять суть катастроф и, возможно, овладеть историей. Новое входит в мир через катастрофу. В известной мере окно в будущее пробивают утопии. Какова их историотворная функция в современном мире? Каковы условия воплощения утопий в жизнь?

– Я доказывал, что различные попытки измыслить утопии являются важнейшими политическими актами, нацеленными на прорыв однообразия и стандартизации позднего капитализма, который внушает, что «никакие альтернативы невозможны» и что никакая другая социальная система не жизнеспособна. Необходимая функция утопии сегодня в том, чтобы вообразить иные социальные системы.

– Как вы оцениваете идейную и духовную ситуацию в США?

– Я полагаю, что мы все подавлены уровнем коммерциализации в США и подавляющей экзистенциальной ролью потребительства и товаромании. Кроме того, нарастают милитаристские настроения и проявляется явный тренд к полицейскому государству. Но экономическая хрупкость нашего капитализма такова, что этот тренд, уже ослабленный военными поражениями, не может стать преобладающим. В любом случае можно порадоваться растущему числу молодых людей, испытывающих отвращение к товарному обществу как таковому. В сфере же идеологии сегодня господствуют неоконсерваторы, хотя уже очевиден износ их идеологического багажа.

– Вы приехали в Россию после долгого отсутствия. Какой вам видится сегодня наша страна?

– Я, по сути, видел только Москву, и это чудесный город. Очень живой в интеллектуальном и культурном отношении, который приходит в себя после эксцессов 1990-х годов. Я полагаю, что Москва сыграет еще свою роль в мировой культуре и политике в будущем. Меня беспокоят только два момента: первое, я хотел бы надеяться, что вы не снесете под корень ваш старый город, как это сделали китайцы, и не нагромоздите бесчеловечные небоскребы. И второе – разрыв между богатыми и бедными, который столь разителен в США, всегда опасен и требует неотложных мер для своего преодоления.

– Растет и разрыв между правящими элитами, которые концентрируют в своих руках всю власть, и большинством населения. К тому же демократия нивелирует и стандартизирует индивида, что является сегодня главным условием господства капитала. Как вы оцениваете судьбу демократии в современном мире?

– Я пришел к выводу, что неверно идентифицировать демократию с любой политической системой (включая и парламентскую). Демократия трудно достигается, к ней ведут разные пути. Наверно, демократия – это когда люди сами принимают решения, но это никогда не бывает продолжительным. И в то же время из демократии также ведет множество дорог (даже когда, как в США, поддерживается видимость избирательной системы).

– И в заключение я хотел бы задать достаточно личный вопрос. Кто из мыслителей оказал на вас решающее воздействие?

– Моим главным философским ментором был Сартр. Ницше же оказал на меня косвенное влияние. Я воспринял ницшеанство через Сартра, чье ницшеанство было весьма сильным, хотя и приняло необычные формы. Я прочитал «вечное возвращение» через Сартра как отчаянную попытку избежать будущего. В то же время я сейчас услышал бы великий профетический голос Заратустры как глубоко утопический, как призыв к переустройству человеческой жизни как таковой. Конечно, делезовское прочтение Ницше было важно для меня, как и для многих других. И я полагаю, что до сих пор не до конца признано, до какой степени его оппозиция активного–реактивного обязана диалектике активности и пассивности у Сартра. Люди воспринимают полемику Делеза поверхностно, буквально. Но для меня важно видеть, как она реально действует. И я думаю, что речь идет о философском продвижении деятельности и праксиса, которые доминировали в мысли и Делеза, и Сартра, чем оба обязаны Ницше (больше, чем Спинозе, не говоря уже о Гегеле или Канте).

Владимир МИРОНОВ
НЕЗАВИСИМАЯ ГАЗЕТА, 27.07.2006
 
Оригинал материала

Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе