День сурка или распад общества? Как россияне проживают самоизоляцию

Впрочем, публичность соцсетей помогает многим справиться с растущим напряжением, превращая личные тревоги в общие. «Нож» вместе с Центром новой философии и Synopsis Group продолжает исследовать общество в период пандемии и наблюдает за тем, как обычные работники превратились в кризис-менеджеров, а выход на улицу — в столкновение с новым непредсказуемым миром.


У карантина два лица: одно показывается в новостной ленте Facebook, второе спрятано за стеной соседней квартиры. Нельзя сказать, что первое полно оптимизма, саморазвития, солидарности и взаимопомощи, а второе — безразличия, злости, ужаса и апатии. Обе реальности пугают одинаково, но практически не имеют общих черт.

Большинству читающих этот текст ближе образ социальных сетей с психологическими проблемами, срывами, саморазвитием и бесконечными обсуждениями «новой постковидной реальности». Несмотря на то что другая повседневность располагается практически в паре метров, за непрочной стенкой, она кажется бесконечно далекой.


Первый мир центрирован вокруг коронавируса: его обсуждают, переживают, выстраивают жизнь вокруг карантина и солидарности. Во втором COVID-19 практически не существует — экономические и семейные проблемы давно вышли на первый план и пандемия является поводом для шуток и спонтанных вспышек ярости. Мы опросили респондентов о повседневности в ситуации карантина и сравнили их с данными анализа социальных сетей.



День сурка

С начала объявления режима самоизоляции в Москве и других городах прошло больше полутора месяцев. Так или иначе необходимость оставаться в квартирах, выходя из дома в основном за покупками или чтобы вынести мусор, видоизменила привычное течение повседневности для большинства россиян. Число дел не уменьшилось, «выходные» превратились в круглосуточную работу, совмещенную с необходимостью оставаться в квартире, делать уроки детям, искать случайные заработки, общаться с сожителями, а борьба с прокрастинацией утомляет сильнее, чем всё перечисленное выше.

Как воспринимают время наши респонденты?


Ничего не меняется. Каждый день похож на предыдущий. Люди путают дни недели и месяцы — возникает ощущение, что апреля не было, а сейчас 80 марта. Так респонденты описывают собственное чувство времени.


«Такое впечатление, что время течет, а жизнь остановилась. День сурка надоел!» (Ж, 36–45, Москва)

«Совсем не иногда, а постоянно забываю, какой день недели и число…» (Ж, 66+, Москва)

«Почти забыла, что апрель… для меня всё еще март…» (Ж, до 25, город 250 тыс.+)

В чем причина такой темпоральной дезориентации? В тот момент, когда почти вся страна ушла на самоизоляцию, случился крах гражданского времени. Гражданское время позволяет синхронизировать ритмы жизни отдельных людей. Если человек оказывается запертым в квартире, у него исчезают значимые маркеры совпадения личного времени с внешним, с повседневностью окружающих людей.


Когда человек находится в подобном безвременье, даты теряют для него смысл, так как от них не зависят события — протяженность собственной жизни становится замкнутой в отдельно взятой квартире, с такими же потерянными сожителями.


Чувство времени устроено таким образом, что безвременье приводит к психологическим проблемам, так как лишает человека фундамента собственной повседневности — исчезают стабильные точки, вокруг которых можно выстраивать события. День сурка опасен именно своей бессобытийностью — когда ничего не происходит на самом деле, а социальная жизнь не имеет смысла. Поэтому возникает страх перед чувством матрицы и нереальности происходящего. Стабильных дат в турбулентности не осталось — даже выход из «режима самоизоляции» перестал быть устойчивой переменной, постоянно сдвигаясь в неопределенное будущее.

Когда социальные взаимодействия ограничены, привычное течение повседневности ломается, а ожидания и прогнозы — поездок, заработных плат, дня выходя на работу и снятия режима «повышенной готовности» в Москве — рушатся, эти инструменты становятся ненужными. Они повисают в безвоздушном пространстве и перестают работать: практики и отношения, которые их обрамляли и придавали смысл, — сломались. Календарь стал подобен микроскопу, перенесенному в каменный век: штука интересная, но абсолютно бесполезная. Узнать день недели и день месяца всё еще можно, посмотрев на экран смартфона, только зачем — неясно.


«Просыпаясь, смотрю на экран телефона, чтобы понять, какой сегодня день недели, ну а про числа напоминают письма и SMS от банков». (Ж, 66+, город до 250 тыс.)

«Сейчас же приходится смотреть в компьютер или смартфон, чтобы узнать день и число. Конечно, нет необходимости следить за этим, день на день похож как близнецы-братья». (Ж, 66+, Москва)

Всё еще не теряются во времени те, кто сохранил связь с внешним миром. Необходимость работать (если не предполагается удаленный формат), учеба детей и школьный curriculum, даже непогашенные кредиты и приближающиеся сроки арендных платежей — мостик, который связывает самоизолированные квартиры с «реальным» миром, в котором существуют институты, обязательства, ожидания и отношения.

«Учеба ребенка не дает забыться. Всё под контролем». (Ж, 36–45, город до 250 тыс.)

«Кредиты и квартира сами себя не оплатят. Сложно расслабиться». (М, 26–35, Москва)

«Не случается [забыть], есть кредиты и аренда за квартиру, помню постоянно». (М, 26–35, Москва)


Неожиданно, но репрессивные институты — школы и кредитные организации — удерживают социальный мир в целостности.


Реальность социальных сетей справляется с безвременьем несколько лучше, в первую очередь потому, что медиум позволяет самостоятельно производить устойчивые точки во времени, склеивая распадающуюся повседневность. Рутинный опыт, превращенный в публичное высказывание, наделяется общественным смыслом.

Проговаривание собственной повседневности: готовки, занятий спортом, чтения, психологических проблем и апатии — позволяет не только зафиксировать переживания, но и сделать их социально значимыми, «выйти» за пределы запертой квартиры. Подобные практики «заземления» опыта собственной повседневности характерны для большинства пользователей: появляются карантинные дневники, обсуждения книг, споры о значимости вируса в повседневности и т. д.

Коронавирус и карантин — два ключевых элемента реальности медиа, так как именно они стабилизируют социальную реальность. Когда мы говорим о большинстве населения, не являющимся производителем контента, на первый план выходит безвременье, лишенное фундамента: коронавирус становится ругательством, которое поминают как плохую погоду или злой рок, в отличие от первостепенных проблем — где достать денег и как не сойти с ума.



Общество параноиков

В нашем случае — жизни в самоизоляции больше месяца — было бы опрометчиво говорить, что социальности больше нет, макросоциальные структуры впали в кому, а общество распалось на отдельные домохозяйства.


Важно другое — резко сокращается число привычных каналов, которые в обычной жизни позволяли нам почувствовать явление общества — через силу принуждения.


Классик социологии Эмиль Дюркгейм писал:

«Социальный факт узнается лишь по той внешней принудительной власти, которую он имеет или способен иметь над индивидами. А присутствие этой власти узнается, в свою очередь, или по существованию какой-нибудь определенной санкции, или по сопротивлению, оказываемому этим фактом каждой попытке индивида выступить против него. <…> Социальным фактом является всякий способ действий, устоявшийся или нет, способный оказывать на индивида внешнее принуждение».

Истончение гражданского времени и поломка привычных режимов синхронизации приводят к социальному вакууму. Устоявшийся социальный порядок не то чтобы рушится на глазах — мы теряем его ощущение. Если бы «силу» социального факта можно было определить по степени его принудительности, то самым заметным социальным фактом сейчас стало бы требование со стороны властей оставаться на самоизоляции.

Социальный порядок структурирует фоновые ожидания. Привычность, рутинность и повторяемость действий позволяют вынести за скобки вопрос о том, как работают социальные институты. Обычно мы не задумываемся, почему в обмен на деньги продавец в магазине должен нам выдать товар, как именно положенное в почтовый ящик письмо через некоторое время оказывается у адресата и за счет чего набор цифр на экране банкомата, отражающий баланс банковской карты, может быть быстро конвертирован в материальные, осязаемые купюры.


Синхронность, бесперебойность, взаимная настроенность действий множества людей — о существовании которых мы даже не задумываемся — позволяют чувствовать себя привычно и безопасно в комплексном мире повседневности. Но в момент кризиса ситуация меняется. Во время карантина привычный социальный мир сломался — и наши респонденты чувствуют глобальную нестабильность и неопределенность ближайшего будущего.

«До начала эпидемии было обычное состояние, но, конечно, возможностей было больше и виделось их больше для реализации. Сейчас понимание, что нужно меняться и приспосабливаться к новым условиям. И что эта ситуация приведет к глобальным изменениям во всех сферах жизни во всем мире». (М, 26–35, Москва)

«Я даже не представляю, можно ли в этом году будет поехать на дачу? Сомневаюсь. Будущее представляется очень мрачным». (Ж, 66+, Москва)

«Полностью изменился привычный образ жизни. У семьи небольшой бизнес, рассчитанный в большей своей мере на иностранцев, соответственно, всё остановилось. Кредиты банки не дают, чтобы хоть как-то держать всё это на плаву…» (Ж, 26–35, Москва)

Слом привычных ожиданий, растущее ощущение десинхронизации с внешним миром делают привычные операции проблематичными. Взаимная настройка с другими дает сбой. И в этот момент другие люди становятся проблемой, а поведение — менее предсказуемым.

«Больше всего меня тревожит, просто кричать хочется о том, что я теряю зрение. Мне в начале апреля надо было пойти к окулисту и получить направление на операцию по катаракте. Теперь всё в подвешенном состоянии. Первое, что я сделаю после снятия карантина, пойду к окулисту. Дальше опять опасения: если отправят на операцию, какая обстановка в больнице, нет ли угрозы заражения?» (Ж, 66+, Москва)

«Какой-то там спец прогнозирует, что экономика не будет прежней еще как минимум 2–3 года, будут огромные сокращения рабочих мест. Вот послушав это, у меня возникло очень сильное чувство тревоги, опасения. Как всё будет, недавно взял ипотеку, смогу ли я ее оплачивать?!» (М, 26–35, город 250 тыс.+)

«Моя девушка хотела сделать рефинансирование [в начале карантина], и банк даже дал добро, но утром следующего дня отказали!» (М, 26–35, город 250 тыс.+)

Респонденты отмечают растущее чувство страха из-за неопределенности собственной повседневности, которое проявляется в самых разных практиках, начиная с тревожности и нарушений сна, заканчивая турбулентностью экономических ожиданий и хаотичным поиском работы.

Потеря ощущения предсказуемости социального мира, аритмия повседневности влекут за собой общее повышение тревожности. Безусловно, страхи связаны с будущим — здоровьем и экономическим благополучием. Уже сейчас можно зафиксировать, что одним из самых распространенных «социальных» прогнозов является рост преступности и произвола со стороны силовых структур.


Трансформируются ожидания и стратегии поведения. Обыденный поход в магазин у дома в темное время суток становится потенциальным источником опасности. Привычная городская и социальная среда разрушается.

«Ожидаю, что будет рост безработицы, а следовательно, рост преступности. Это страшно!» (Ж, 36–45, Москва)

«Начнутся грабежи. Из дома вечером будет страшно выйти. Хорошего ничего уже не жду и не надеюсь». (Ж, 36–45, город 250 тыс.+)

«Иногда ловлю себя на том, что есть страх вечерних выходов в магазины, вернее, когда идешь обратно, наблюдаешь: нет поблизости подозрительных личностей. Поэтому стараюсь выходить в светлое время суток». (Ж, 36–45, Москва)

Защиты от органов правопорядка, по мнению наших респондентов, ждать не приходится. Скорее, они сами представляют опасность. Правила игры слишком быстро меняются и зачастую остаются непрозрачными (можно/нельзя гулять с собакой, режим самоизоляции является рекомендательной или обязательной мерой, индивидуальные предприниматели то могут, то не могут получать электронные пропуска и т. д.), к ним банально не все успевают приспособиться — причем это касается не только населения, но и представителей силовых структур.

Ситуация общения гражданина с полицейским становится проблемной с точки зрения порядка взаимодействия, когда ни та, ни другая сторона до конца не понимает правил игры. Как и любая повседневная практика — беспроблемная за счет силы синхронизации фоновых ожиданий, — сейчас она требует взаимной работы по ее «нормализации».


Опасение «произвола» со стороны органов защиты правопорядка сейчас — это не столько проявление недоверия к институту, сколько страх столкновения с повседневностью, ставшей непредсказуемой.


«Я думаю, грядет революция (хотя мечтаю, что мы ее избежим)… произвол полиции может настать уже сейчас (штрафы), но это зависит от полицейского и „пойманного“… умному ничего не сделают». (Ж, до 25, город 250 тыс.+)

«Стал бояться/опасаться полицейского беспредела…» (М, 36–45, город 250 тыс.+)

Анализ социальных сетей показывает обратную картину: при схожей тревожности ожиданий и волнениях ситуация выглядит намного более стабильной. Медиа создают ощущение сообщества (несмотря на реальность чувства «дистанцирования» — отвыкания от контактов с другими людьми) — тревоги выносятся на суд общественности. А страх, ставший публичным, перестает быть личным делом гражданина, запертого в квартире.

Благодаря вынесению собственного беспокойства на уровень сообщества людям удается скорректировать не только психологическое состояние, но и обозначить другим изменения, произошедшие за последнее время. Публичное проживание травмы карантина формирует обобщенное доверие, так как посвящает виртуальных «друзей» в наиболее искренний и болезненный опыт.




Мой дом — моя тюрьма

Для большинства респондентов мир съежился до пределов собственной квартиры: внешнее практически прекратило существование.


Впрочем, домашние и рабочие обязанности никуда не делись, только исчезла граница между мирами — люди невольно превратились в кризис-менеджеров, выживающих на круглосуточной работе.


Респонденты говорят, как сложно выстроить персональную работу со временем в ситуации, когда внешние принуждающие факторы ослабились. Сбивается режим, частное постоянно пересекается с публичным, с трудом получается сохранить хотя бы минимальную продуктивность — речь о саморазвитии даже не идет.

«С одной стороны, времени [для работы] вроде больше, на дорогу не надо тратить, но его как-то сразу и нет — то готовка, то мужу, то дочери что-то надо». (Ж, 46–55, Москва)

«Моя продуктивность в режиме самоизоляции значительно упала, так как находятся другие „важные“ дела, а также проявляется лень и желание всё отложить на потом». (Ж, до 25, город 250 тыс.+)

Почему так происходит? Основная причина — в уплотнении повседневности. Приходится одновременно решать множество задач, связанных с работой, уборкой, подготовкой ребенка к школе, приготовлением еды. Всё в одном времени и пространстве.

«Да, стараюсь разграничивать рабочее время и остальные дела, но в большинстве случаев это сделать очень трудно». (Ж, до 25, город 250 тыс.+)

«На самом деле есть это смешение, конечно, оно неудобно. Нужно просить близких меньше находиться рядом в рабочее время». (Ж, 26–35, город 250 тыс.+)

Современное общество устроено так, что разные социальные активности разведены во времени и пространстве. Приходя на работу, мы обычно не задумываемся о том, сделал ли ребенок уроки и не решаем проблему приготовления ужина на всю семью. Разнородные события социальной жизни — рабочие и домашние, приватные и публичные — разделены.

Границы между разными типами социальных активностей распределяются по пространственно-временным «ячейкам», в том числе за счет использования множества нематериальных объектов. Благодаря этому строятся «стены», защищающие от неконтролируемого проникновения одной социальной активности в другую. На деловую встречу не может ворваться ребенок, поскольку она происходит не дома, а в переговорной или в ресторане. Домашнее животное не может прервать репортаж журналиста в прямом эфире, поскольку оно физически отсутствует в студии.

«У людей <…> взаимодействие четко ограничено множеством перегородок, фреймов, ширм, противопожарных разрывов, которые позволяют перейти от комплексной ситуации к ситуации сложной. Когда я покупаю на почте марки и обращаюсь к кассиру через окошко, рядом со мной нет моей семьи, коллег или начальников, дышащих мне в затылок. И, слава богу, официант в этот момент не рассказывает мне историй о теще или зубах своей благоверной!»

Границы так или иначе воплощены в физическом пространстве-времени. Поэтому обычно нам не приходится выполнять «работу» по отделению одного рода активностей от других. Сейчас респонденты лишились опоры в виде «материальной оснастки», в результате чего столкнулись с необходимостью самостоятельно выстраивать «перегородки».


«Пространства не смешиваются, а разрушены полностью». (Ж, 66+, Москва)

«Сейчас нет четкого разделения! Всё в каком-то коме!» (Ж, 36–45, Москва)

«Я четко слежу: понедельник — пятница. В выходные я реально не притрагиваюсь к работе и очень бешусь, если мне кто-то пишет по работе. В выходные я отдыхаю, валяюсь, смотрю телевизор или занимаюсь другими делами, например что-то читаю, изучаю, планирую». (Ж, 46–55, Москва)

«Стираются грани: дома, где ешь, дома, где спишь, дома, где досуг, дома, где спорт… Это, конечно, угнетает». (М, 36–45, город 250 тыс.+)

Сейчас, когда весь комплекс разнородных отношений, обязательств и практик, в которые мы вовлечены, сжимается до пространства одной квартиры, люди не находят ресурсов, чтобы самостоятельно четко выстраивать границы между разными зонами социальной реальности. Комплексность нашего общества стала возможной за счет сложной, многовековой работы с пространством и временем. В тот момент, когда результаты этой работы обнуляются, комплексность оборачивается хаосом.

Общество переживает то, что философы называют zoe — голым телом, низведенным до животного состояния. Когда повседневность истончилась настолько, что не существует границ, сообщества, ритмов, ценностей.


В реальности социального нужно постоянно убеждаться, иначе наступает состояние аномии, турбулентности.


Картина, которую мы видим в собственных социальных медиа, отличается от жизни большинства россиян, потому что Facebook стал одним устойчивым сообществом, сохранившим ритуалы, ценности и горизонт событий, пусть и вокруг пандемии COVID-19. Люди, привыкшие жить «настоящей, аналоговой» жизнью, не привыкли наделять повседневность смыслом — поэтому выгорают тяжелее и быстрее. Пределы терпения истончаются, страх перед коронавирусом испарился, россияне начинают восстанавливать прежний жизненный уклад, несмотря на пандемию и ограничения.

Поделиться