Но к христианской ортодоксии это в любом случае не относится. Можно сколько угодно обличать ортодоксальную иерархию как институт самозваных посредников между человеком и высшим началом (претензия эта весьма старинная, и — в силу гордыни человеческой — она первая, которая приходит в голову), но только следует помнить, что без иерархии — значит без догмата, точнее, каждый сам себе догмат, а при таком положении дел изверженный из сана Диомид с его сомнительными учениями еще редким образцом смирения и благоразумия покажется.
Гордому человеку нестерпимо признание необходимости догматических и иерархических скреп, тем более что скорбный опыт расколов и ересей гордому человеку, как правило, в подробностях неизвестен. Между тем нет даже надобности поминать ереси первых веков по Р. Х., которые удалось избыть той самой крепостью догмата. Достаточно вспомнить историю русского раскола, наглядно показавшего, что раздробление на все множащиеся толки и согласы, не сообщающиеся между собой ни в еде, ни в питье, ни в молитве, и впадение уже в самое дикое изуверство (вплоть до хлыстовства и скопчества) — процесс неостановимый.
При том что идейных и психологических оправданий для тогдашнего раскола можно найти несколько больше, чем для аналогичных по сути учений Диомида. Сегодняшняя культурно-цивилизационная ломка (глобализация тож) в высшей степени небеспроблемна, прогрессивная идеология нынешнего Запада, почитающего неприличным само упоминание христианства, вполне апостасийна, но для русского человека XVII-XVIII веков тогдашняя ломка было стократ болезненней, тем более что между той эпохой и нынешней была одна важная разница. Тогда государство выступало жестким и неумолимым проводником новшеств. Жесточайшие гонения на староверов (которые, впрочем, возьми они верх, скорее всего, явили бы такую же, если не большую жестокость при восстановлении древлеправославной старины) и нынешняя расхлябанность (когда и кого власти РФ принуждали к отступничеству и принятию глобализационного причастия?) — вещи несопоставимые. Максимум претензий, которые приверженец старины (какой, впрочем? советской? до 1917 г.? до никоновой порухи?) может предъявить власти, — это непротивление соблазнительным новшествам, включая интернет и мобильную связь. Претензии к РПЦ, соответственно, сводятся к тому, что в части новшеств она занимает позицию «все мне позволительно, но не все полезно», что, впрочем, еще ап. Павел говорил, а в части сношений с государством склоняется к сотрудничеству с ним, не считая нынешнюю власть ни богоборческой, ни тем более — сатанинской.
Что лишний раз подтверждает: раскольническое умонастроение не зависит от пороков государства и господствующей церкви. Эти пороки могут быть тяжкими, жестокости и преступления могут вопиять к небу и могут быть куда более умеренными, сводясь скорее к лености, алчности и теплохладности. Дух раскола порождается другим: болью от культурного слома, которая усугубляется неспособностью духовно-творчески освоить новшества. При такой боли и такой неспособности к освоению вещи вполне технического свойства, в равной мере могущие служить как спасению, так и погибели — те же мобильники, интернет, ИНН, общегражданские паспорта, да и сама демократия (в нашем случае к тому же не сказать, чтобы до безобразия безграничная), — приобретают вероучительное и даже мистическое значение. Когда до ума и сердца является совсем недоходным завет «Возненавидь грех, но не грешника», возникает желание возненавидеть не только грешника, но еще и предметы и инструменты, которыми грешник пользуется. Сам по себе мобильный телефон грешен в той же мере, что и картофель, но закоренелый раскольник будет иного мнения.
Срыв в хилиазм и готовность всюду искать — и тут же находить — признаки пришествия антихриста есть соблазн, сопутствующий христианству на протяжении всей его истории, а уж с нашей историей русского раскола соблазн актуален сугубо и трегубо. Диомид — в епископском ли сане или каком ином — просто обязан был появиться на очередном изломе эпох. В смысле способов борьбы с язвой раскола и со срывом в хилиазм тоже ничего нового придумать невозможно — проповедь, увещевание, если же не послушает, то будет тебе, как язычник или мытарь. На то и догмат с иерархией.
Если что и есть неожиданного, то реакция внешних, выразившаяся в защите гонимого Диомида. Атеисту подобало бы вообще безразличие к распрям между попами, представителю иной деноминации — благожелательная осторожность (представим себе для примера распрю в ватиканской курии — стал бы православный тут же туда лезть?), сыну РПЦ — как минимум уважение к священноначалию. Не было явлено ни то, ни другое, ни третье, а возобладала точка зрения, не лишенная парадоксальности: «До чекистов в рясах и ихней РПЦ нам дела нет, а Диомида в обиду не дадим». При том, что ждать ответной любезности от Диомида довольно сложно. Трудно отделаться от впечатления, что уж очень кстати было бы появление православного аятоллы, который уж тридцать лет как используется в качестве страшного жупела, но которого все никак не удается предъявить urbi et orbi. Аятолла Диомид был бы чрезвычайно хорош в этом качестве, но проклятая иерархия все испортила. Оттого и злоба.
Максим Соколов, колумнист журнала «Эксперт»
Эксперт