Так почему же сегодня этот конфликт возник? Наверно, потому, что обе стороны говорят о собственности. А значит – не о главном. Главное для священника – это евангелизация общества, приведение паствы ко Христу. Главное для музейщика – сохранение объектов искусства, а также обеспечение их доступности для как можно большего числа людей. Для обеих этих целей вопрос о том, кому принадлежит данная икона или отдельно взятое здание, не имеет большого значения. Пусть принадлежит кому угодно – лишь бы люди могли приходить и молиться. Или приходить – и любоваться боговдохновенным искусством. А лучше всего – делать и то и другое. Собственность в этом процессе – дело десятое. 

Но вот для общества, которое сформировалось на обломках советской системы, вопрос о собственности является главным. Как для Ильича в 1917 году – вопрос о власти. Мое – значит, могу делать что угодно. Поливать водой, прятать в музейных запасниках и монастырских рухлядных, увозить за границу на неопределенное время в какой-нибудь филиал в Лас-Вегасе или отдавать в церковь закрытого «новорусского» поселка. По-купечески – «ндраву моему не препятствуй». Хотя неверующим участникам этого конфликта неплохо было бы вспомнить фразу из конституции новой Германии - «собственность обязывает». А верующим – евангельское изречение: «Кому много было дано, с того много и спросится». Становиться на одну из сторон в явно далеком от нестяжательства споре не хочется. Не очень верится и в закон 118 ФЗ, обязывающий собственника культурных ценностей обеспечить доступ к этим ценностям всех желающих, а также их физическую сохранность. Пока в обществе нет согласия и осознания ответственности за наследие, закон этот скорее всего просто не будет исполняться. Остается то, что раньше называлось «критикой положительным примером». 

Перестроечный жанр «а как у них?» в последние годы вышел из моды, но есть сферы, в которых европейский опыт и в самом деле не стоит игнорировать. Например, опыт Италии. Так вот, в Италии 70 процентов национального художественного наследия имеют религиозный характер. Такую цифру дает итальянская Служба содействия экономической помощи церкви (есть в Италии такая организация, объясняющая гражданам, на что идет часть их налогов, полагающаяся разным религиозным конфессиям). В России эта цифра не меньше. «Вплоть до новейших времен житель провинциальной России мог проявить себя как меценат почти исключительно на благо церковного искусства – других вариантов просто не было», - объясняет Уильям Брумфилд, профессор университета Тулейн (США), с 1970 занимавшийся сохранением на фотопленке древнерусской архитектуры, за что и был избран почетным членом Российской академии художеств в 2006 году. Итак, огромная часть искусства России, как и других стран Европы, включая Италию, вполне естественно имеет христианский характер. Но значит ли это, что все это искусство должно принадлежать только церкви?

Чтобы ответить на этот вопрос, надо обратиться к истории и рассмотреть смежную проблему – всегда ли церковь и монархия берегли национальное художественное достояние? Увы, так было не всегда ни в России, ни в других странах Европы. По приказу духовенства в Западной Европе была уничтожена почти вся монументальная скульптура первого тысячелетия нашей эры – ее использовали как строительный материал для новых церквей. Для священников предметы искусства не были ценны сами по себе – они были лишь бледным отражением иной, божественной реальности. Что же касается монархов, включая династию Романовых, то они, как правило, рассматривали великие произведения как часть своего домашнего интерьера или дорогой товар – не больше. Не было уважения даже к символам королевской власти – перед тем, как отдать венчальную корону французских монархов на хранение в аббатство Сен-Дени, Людовик Пятнадцатый (тот самый, что увековечил себя фразой «После нас – хоть потоп»), повыковыривал из нее все драгоценные камни, заменив их стекляшками.  

В восемнадцатом веке первые образованные государи и римские папы стали открывать свои собрания для публики. Но музеи в строгом смысле этого слова появились в Европе только после Французской революции 1789 года. Они появились в трагических обстоятельствах – во Франции революционеры, наложив руки на имущество церкви и аристократов, уничтожили множество предметов искусства. Пик вакханалии пришелся на период после казни короля в 1792 году, часто памятники гибли просто потому, что на них были нанесены христианские символы или знаки королевской власти. Ситуация, хорошо знакомая нам по периоду с 1917 по конец тридцатых годов. И тогда французский аббат Грегуар, «обновленец» и противник монархии, предлагает ввести уголовное наказание за определенное им самим преступление – вандализм. Революционерам идея понравилась, надо было уберечь награбленное от новых грабителей. Конфискованные у эмигрантов ценности свозятся в старый королевский замок – Лувр, который превращается в музей. Когда революционный консул Наполеон громит итальянских феодалов-католиков в девяностые годы восемнадцатого века, он вывозит награбленные у них статуи и картины все в тот же Лувр, а также в первый итальянский «республиканский» музей Брера в Милане. В Париже в 1795 году открывается Музей французских памятников, в котором исполнилась первая мечта музейщиков – создать коллекцию, которая иллюстрировала бы историю искусства в его развитии. Еще бы! Походы Наполеона позволяют завезти сюда памятники древнего Египта, сокровища римской античности.

Грабеж? Да. Но параллельно с грабежом – спасение! Все по Писанию – где умножается грех, там преизобилует благодать. Так и в России в революционные годы музеи спасли вещи, хозяев которых убили или дочиста ограбили. Стоит ли сегодня ставить им это в вину? И может быть, хватит нам считать свою историю исключительной по своей ужасности – в другие эпохи судьба французских или итальянских священников и аристократов, а заодно и принадлежавшего им искусства складывалась не лучше.

А что было потом, когда революционная волна в Западной Европе схлынула? В советское время об этом периоде европейской истории у нас говорили скупо – мол, церковники «ничего не забыли и ничему не научились». Да нет, научились. И в Италии, и во Франции сразу после свержения Наполеона был взят курс на национальное примирение, на залечивание ран революции и устранение тех социальных болезней, которые в свое время к этой самой революции и привели. Одно из лекарств – ликвидация пропасти между церковью и народом. Церковь стала открывать свои собрания для далеких от религии посетителей, а государство стало оказывать финансовую помощь церкви в реставрации принадлежащего ей искусства.  

Сегодня в Италии, заходя в музеи или церкви, которые здесь часто совмещены в одном здании, люди часто и не задумываются, кому принадлежат висящие перед ними картины. Церковная собственность, как правило, чуть удобнее для просмотра: храмы открыты дольше музеев, а плату за вход не берут – вот и вся разница. Есть, впрочем, и 141 епархиальный музей, где за вход надо платить, - для посетителей эти музеи ничем не отличаются от государственных, кроме того, что представленное в них искусство черпает свои сюжеты из Библии. Есть и механизмы совместного управления важными объектами. Например, знаменитый флорентийский собор Санта Мария деи Фьори управляется специальным комитетом из семи человек, двое из которых назначаются местным епископом, а пятеро – представляют министерство внутренних дел. 

Есть еще 151 епархиальный архив и такое же количество библиотек, есть 388 «культовых зданий». На реставрацию и поддержание всех этих объектов в приличном виде государство выделяет последние 5 лет по 50-70 миллионов евро в год. Отчисления делаются из специального налога. Получается совсем немного – приблизительно по одному евро в год на каждого итальянца. Результат: сегодня в Италии проблема дележа собственности между церковью и музеями просто не стоит. Пресса спорит о том, что надо показывать в музеях, почему мало людей ходит в музеи, да и в церковь тоже. Но о судебных тяжбах, об изгнании директоров музеев или, наоборот, священников, о гнусных историях с выселениями и врезаниями новых замков – обо всем итальянская пресса не сообщает, что называется, за отсутствием состава преступления. 

А может, и нашим музейщикам и священникам относиться друг к другу поуважительнее? Ведь «моль и ржа», о которых говорит Христос в Евангелии от Матфея, призывая не собирать себе сокровищ на земле, – это как раз о тех опасностях, от которых должны защищать искусство музейщики. А для музейщиков сотрудничество с церковью могло бы открыть огромный резерв актуализации искусства. Ведь цель искусства – это не просто сохранившийся памятник, а встреча – великая встреча ценителя и творца. Как гласит знаменитая надпись на Музее Человека в Париже:

От тебя, прохожий, зависит,
Буду ли я мертвым грузом или живым сокровищем,  
Буду ли я говорить или молчать –
Решение за тобой.
Друг, не входи сюда без желания!..

Дмитрий Бабич

РИА Новости