Миссионерия etc.

Внимание, религия 

Трагическая гибель православного священника-миссионера Даниила Сысоева, кроме сострадания к погибшему, породила и очень странную – более того, откровенно тревожную «миссионерскую» истерию совершенно особого склада. «Общественное мнение», этот виртуальный флюгер современного мира, однозначно повернулся в сторону, маркируемую деятельностью покойного. Первые – ожидают посмертных чудес, признания мученичества и скорейшей канонизации. Другие сетуют на отсутствие реакции властей. Третьи бояться начала конфликтов и религиозных войн. Последние – просто ждут. 

И вот пришло время расставить все точки над i – по крайней мере, в той степени, в которой это ещё возможно, и в той степени, в которой мы на это способны. 


Миссионерство и его предмет 

Приступая к размышлению над проблемой, порожденной смертью православного миссионера Даниила Сысоева, практически невозможно обойти сторой банальный вопрос определения предмета разговора. Суть миссионерства, самое его сердце – в истории, рассказе, предметом которых служит Истина, Истина в последней инстанции, a priori не подлежащая сомнению. 

Миссионер отличается от реципиента своих проповедей тремя чертами: во-первых, он онтологически выше своего слушателя, так как ему известна Истина, а слушателю – нет. Во-вторых, весть миссионера не может быть подвергнута сомнению, и любой сторонний скепсис в глазах миссионера предстает не реализацией права на собственное мнение, а невежеством – в лучшем случае, – или же непосредственно бесовским наваждением. Наконец, третья черта миссионера, возможно, наиболее для него самого непостижимая – это информационное и мировоззренческое насилие, кое он осуществляет по отношению к слушателю, не желающему быть восприемником религиозных истин. 

Итак, миссионер – это гуру (ему известна Истина), его весть несомненна и должна быть принята, наконец, миссионер полагает, что его весть не может быть воспринята как мировоззренческое насилие, хотя по факту нередко им и является. 

Кто же слушатель миссионерской проповеди? Их также три, и они совпадают с тремя типами миссии: это погрязший в пороках грешник, репрезентирующий интеллектуальную богему свободомыслящий либеральный интеллектуал и, разумеется, «простой русский человек». Первого следует убедить, что он пребывает в пороках и заслуживает наказания, от коего, впрочем, он ещё может спастись принятием вести Христовой. Второму подавай на-гора мистических тайн и разнообразных откровений, с опорой на авторитет и рациональную аргументацию, которая, вне всяких сомнений, убедит интеллектуала в том, что выхода нет, и если ты не в лоне истинной веры – то попросту пропускаешь поезд подлинной темы, тренда и бренда. Простой русский человек, как и прежде, убеждаем не «плетением словес», а ссылкой на традицию. 

Миссионер vs.постмодерн 

Современный мир, на весьма глубоком уровне затронутый постмодерном, делает миссионера фигурой почти цирковой, фарсовой: тирания Истины, олицетворяемая миссионером, обращается в современном полипарадигмальном мире претензией на исключительность собственной вести – но почему мы должны отдавать предпочтения именно этому конкретному миссионеру? Почему не его соседу справа? Слева? В ситуации признанного равенства религиозных организаций перед законом, онтологическая исключительность одной, претендующей на истинность, традиции логически не может быть обоснована. 

Почему миссионер, убеждающий нас в истинности собственной вести, должен приниматься нами всерьёз? Чем формально он отличается от политика, убеждающего нас в истинности своих политических заявлений? Культурмейстера, убеждающего нас в ценности произведенного им продукта? Никаких причин, по которым мы должны поверить именно миссионеру, не существует. 

Слабая система аргументации, свойственная современному миссионерству, указывает нам на его истоки – средневековое мышление, с его опорой на традицию и линейно рациональную, «кондовую» аргументацию. Современного человека невозможно убедить средневековыми способами – но никакого «нового миссионерства» религиозные традиции нам еще не предоставили. 

Существует и иной пример, образец миссионерской деятельности. Это известный нам, в частности, из недавней печальной истории, образец обличительного миссионерства. Обличитель не указывает на истинный путь и не призывает к подлинной вере, нет! Он указывает на ложный путь и ложную веру, и, не щадя живота своего, без устали обличает «их». Нормальная в средневековом мире модель обличительного миссионерства, в современном мире отражается исключительно разжиганием религиозной розни. Удивляет, что до сих пор этот момент многим остается непонятен. 

Пришествие миссиофила 

Тем не менее, в современном мире идея миссионерии для определенного круга людей выглядит крайне притягательно. Можно констатировать широкое распространение миссиофильских настроений: уставшие от постмодернистского полипарадигмализма, люди обращаются к вере – той или иной, отцов или же заезжих мудрецов (например, гималайских). Непонятно другое: по какой причине новообращенный считает необходимым немедля обращать всех окружающих? 

Новый миссиофил путает личное с общественным. Например, ограничение миссионерской деятельности религиозных организаций, предлагаемое последним законопроектом о внесении изменений в «Закон о свободе совести и о религиозных объединениях» (более подробно об этом сказано в статье «Новый религиозный порядок, или Умная религиозная политика»), воспринимается миссиофилом как ограничение его личных, неотчуждаемых религиозных свобод – хотя личную религиозную деятельность Закон не вообще никак не ограничивает, она, разумеется, остается вне области его компетенции. 

Новый миссиофил путает личное с общезначимым. Например, коли он полагает, что Россия верою спасётся, или считает, что к вере отцев надобно вернуться (это не цитаты, но, скорее, афоризация наиболее типичных миссиофильских тезисов), то его личное мнение кажется ему обязательным для всех. В мире мировоззренческих свобод новый миссиофил, как всякий неофитствующий субъект, видит лишь один правильный путь – собственный. 

Наконец, новый миссиофил путает свое представление о задачах государства и властей с реальными их задачами, прописанными в законах и подзаконных актах. Именно так перспективная идея («я считаю, что следует делать то-то и то-то») превращается в ретроспективное обличение («не сделано то-то и то-то, и все негативные последствия суть результаты того, что моя точка зрения не была реализована»); мир миссиофильской активности – это мир не столько объяснения или проповеди, сколько мир обличения. 

Без вины виноватые 

Для миссионера те, кто не разделяет его взглядов (вспомним, равных Истине) – виновны. Всё, что с ними произойдет (именно здесь проявляется свойственное неофитам и некоторым миссионерам магическое понимание религии) – на их собственной совести. Ведь «мы» их предупреждали, пророчествовали от имени Истины, единой и неделимой. Не вняли – результат для редуцированого религиозного сознания один: расплата неизбежна, и наказание неотменяемо. 

Независимо от того, что произойдет с миссионером – виновен, в этой логике, не он (как может быть виновен вещающий от имени Истины?), а, конечно, мы. В этом смысле развернувшаяся по трагической гибели миссионера Даниила Сысоева полемика, к сожалению, весьма показательна. 

Резким диссонансом на фоне поддержки миссионерской деятельности оказался короткий комментарий «Контроль над миссионерской деятельностью», опубликованный на сайте «Русского журнала» 20 ноября. Предельно не совпав с миссиофильской настроенностью общественности, он, в свою очередь вызвал критику в статьях Глеба Павловского («Ещё о логике убийств») и Андрея Шишкова («Поможет ли контроль над миссионерской деятельностью сохранить жизнь священникам? – Размышления над одной статьей»). 

Подробный анализ Павловского посвящен феномену прочитывания ретроспективной предсказуемости межконфессионального конфликта, порождаемого обличительным миссионерством (в комментарии) как фактического оправдания конфликта и его результатов. Действительно, противопоставить такому прочтению текста нечего, точно так же, как нечего противопоставить астрологическому комментарию прошедших событий – всякий квалифицированный астролог всегда может постфактум описать ситуацию как вытекающую из реально существующего положения звёзд. 

Смешивая в одном концептуальном пространстве факт трагической гибели отца Даниила и предположительные законодательные выводы по этому поводу, Павловский не может не прийти к выводу о недопустимости такого смешения. Парадокс заключается в том, что в анализируемом тексте критикуемое смешение отсутствует и, таким образом, критика не достигает своей цели – критикуется не текст, а выводы из него, которыми завершает предмет сам критик. 

Критика Шишкова нацелена на тезис, лично у меня не вызывающий ни малейшего сомнения: секулярность современного мира. Несмотря на повсеместное распространения различных вариантов постсекуляризма, мир, на мой взгляд, был и остается секулярным, прежде всего, юридически (Конституция России, Статья 14: «1. Российская Федерация – светское государство. Никакая религия не может устанавливаться в качестве государственной или обязательной. 2. Религиозные объединения отделены от государства и равны перед законом»). Каким образом эту секулярность можно поставить под сомнение – мне не вполне ясно; ведь она закреплена на уровне высшего закона государства. 

Шишков пишет: «Очевидно, что для мира, в котором религия не имела общественного голоса и была вытеснена в частную сферу, все это прошло бы. Но разве это мы видим сейчас? Общий рост религиозности населения, кризис секулярной идеи и появление ведущих религиозных институтов в общественно-политической жизни страны позволяют исследователям говорить о наступлении постсекулярной эпохи». Сразу же возникает ряд вопросов: где автор видит рост религиозности населения? В чем он усматривает кризис секулярной идеи? Как религиозные институты связаны с религиозностью населения? Ответов на эти вопросы мы, к сожалению, от него не слышим. 

P.S. Перспектива есть 

Для меня является в достаточной мере очевидным, что религия современности, которая может быть определена, по меткому выражению Полины Колозариди, как «миф, ритуал и ожидание сакрального» (вместо вероучения, культа и переживания сакрального), сегодня перешла в свою наименее постижимую на данный момент форму. Является ли эта форма религией вообще, не утеряла ли она самую суть религиозного, превратившись в некую пост-религию – вопрос открытый. 

С другой стороны, ничуть не менее убедительной предстает позиция, согласно которой современный мир преодолел заразу секуляризации – своеобразную антитезу гольбаховской «священной заразе», – и отныне возвращается в новое средневековье, снова ставя во главу угла религиозное. 

Есть ли будущее у постсекулярного мира и воссоздания миссионерства? 

Как возможна – и возможна ли, – государственная регламентация миссионерской деятельности? 

Как удержаться на тонкой грани между сохранением светского характера государства – и уважением к религиозным традициям современного мира?

Павел Костылев 

Russian Journal
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе