"Без Церкви Россия существовать не может"

Сегодня у нас в гостях давний знакомый, Юрий Михайлович Кублановский. С ним беседует председатель братства "Радонеж" Евгений Константинович Никифоров. Начали с обсуждения "Диалогов без протокола" между писательницей Улицкой и заключенным Ходорковским, напечатанных в "Новой газете" и привлекших внимание читающей публики. Затем круг обсуждаемых тем расширился. Интеллигенция, культура, "русский путь", прошлое и будущее России...

К. – Я с интересом прочитал эти "Диалоги". Они довольно любопытны. Но то, о чем говорят эти люди, достойно удивления. Например, заявляют, что Солженицын – сторонник системы тюремного воспитания.

Н. – Я тоже читал и был немало удивлен вопиющим невежеством Ходорковского по отношению к Солженицыну. Очевидно, он никогда не вдумывался ни в солженицынское мировоззрение, ни в его книги. Удивляет также и Улицкая, все больше претендующая на мировоззренческое, гуманитарное звучание в нашем обществе. Вот, что, например, говорит Ходорковский: " Солженицын считал авторитарный, а значит, тюремный способ управления страной допустимым" – и собеседница не возражает ему! То есть, получается, что тысячу лет наша страна жила при тюремном способе управления. И Древняя Русь, и Российская империя. И только в 90-х годах прошлого века Ельцин и его команда решили нашу многострадальную Родину из этой тюрьмы вывести.

Н. – Но это же традиция "леваков", которые когда-то привели к революции!

К. – Да. Леваков, мировоззрение, которых подхватила НТРовская советская интеллигенция. Удивительно все это читать через 20 лет после того, как столько было напечатано, столько прошло всяких дискуссий. И вот опять повеяло этим интеллигентским "освободительным" душком! Я с уважением отношусь к каждому человеку, но не считаю, что его позиции нельзя оспорить. Нужно спорить, в каком бы положении твой оппонент ни находился. Так вот эти двое господ рассуждают, как будто и не было Великой криминальной революции в 90-е годы. Не было всей этой "прихватизации", когда страна наша попала в руки "грязнохватов", как точно определил тот же Александр Исаевич. Ничего эти люди не осмыслили и говорят так, будто они то ли небожители, то ли очень наивные, примитивно мыслящие существа.

Н. – Ну, ни того, ни другую в этом заподозрить нельзя. Ходорковского жизнь испытала, он сидит в тюрьме, без всяких поблажек.

К. – Он оказался нонконформистом, и это вызывает уважение. Но, при всем уважении к его нонконформизму, Михаил Ходорковский в чем-то очень наивный человек, судя по его письмам к Улицкой. Так что остается только развести руками.

Н. – Улицкая – одаренный писатель, публицист. А в чем ее идеология?

К. – Ее основа – диссидентское богоискательское направление 60-70-х годов. Все-таки литература требует духовно-религиозного измерения. И что они говорят? Будем-де искать Бога, но без посредников. Церковь во все века была прислужницей власти, от попов ждать нечего. Я буду напрямую вести диалог с Господом Богом, а уж там – как получится. Вот, такой полуагностицизм, полубунтарство в духе западной интеллигенции 50-60-х годов. Я имею в виду экзистенциалистов типа Камю, отчасти Сартра, и так далее.

Н. – Это же так давно, это прошлый век.

К. – А что делать, если эта модель возобновляется с каждым новым поколением? Вот, есть люди, для которых Церковь – это что-то чужое и неприемлемое. Как они считают, всегда находящееся в состоянии компромисса с государством. А государство – зло. А Запад – это свет в окошке. Довольно примитивное, на мой взгляд, мышление, проявившееся в последних книгах Улицкой. При этом она претендует на свое слово в утверждении некоей новой религии, основанной на общегуманистических принципах.

Н. – А что это за книги?

К. – Вот, например, "Даниэль Штайн, переводчик". Роман о священнике – экуменисте, получивший Букеровскую премию. Он произвел в интеллигентских кругах старшего поколения определенное впечатление. Я, правда, не стал читать. Посмотрел критику – и сразу мне скучно стало. Замечательно с этим романом полемизировал превосходный современный прозаик Юрий Малецкий на страницах "Нового мира", журнала "Континент". Но эта критика носила отчасти богословский характер и, конечно, Улицкой просто не по зубам было отвечать. Так вот, нам предлагают весь стандартный набор экуменических, гуманистических представлений. Отрицается Таинство. Религия превращается в свод моральных правил. В чем-то даже возможно и толстовство. Люди считают, что они готовы говорить с Богом без каких бы то ни было посредников. Для них исповедь, причастие – какие-то жреческие ритуалы.

Н. – В таком случае, очень интересно, как действует механизм воспроизведения подобных идей? Эта фабрика по изготовлению интеллигентских грабель, на которые мы постоянно наступаем?

К. – Это тот бродильный грибок, который развивается в человечестве еще со времен Просвещения. Недаром тот же Михаил Ходорковский говорит в интервью: "Я – вольтерианец". Он, конечно, вряд ли до конца понимает, что говорит. Но, в принципе, он прав, и процесс секуляризации мира, ведущий к технотронной самодостаточной цивилизации, а в итоге к финишу, развивается вовсю. И есть много разного рода идиотов, которые из самых лучших соображений этому процессу служат. Являются его идеологической, мировоззренческой обслугой.

Н. – Но, если им не нужен Бог, если они вольтерианцы, и говорят, что Бог мертв, Бога нет, что же их подталкивает все время размышлять о Боге?

К. – Очевидно, рудиментарное представление, которое живет в душе всякого неглупого, неплоского человека. В душе, которая имеет еще одно измерение, но это измерение в течение многих лет было задавлено, а потом стало проявляться в виде такого вот доморощенного богоискательства.

Н. – Но это характерно только для России, для русской интеллигенции, или это всемирное явление?

К. – Да, нет, конечно. Это мировая составляющая современной секулярной идеологии.

Н. – А вот, что это за идеология? Понимаете, иногда она как бы настолько однотипно себя проявляет, что начинаешь предполагать какой-то действительно всемирный заговор. Насколько справедливы эти опасения? Что это действительно какая-то мировая закулиса?

К. – Вы правы, над этим невозможно не задумываться. В прошлом году, когда грузины развязали войну и убили много и наших солдат, и мирных жителей, я находился во Франции. И как там реагировали СМИ? Как по свистку, стали твердить ровно противоположное, и, как с матрицы сошедшие интеллигенты, стали это повторять. То же самое было во время бомбежек Белграда, Сербии, Косово. Кажется и в самом деле, будто либеральным средствам массовой информации Запада даются указания из единого Центра. И что это скрытый род тоталитаризма, и так далее. Возникает некий конспирологический соблазн. Однако лично у меня какая-то трезвость и чувство юмора все-таки сохранились. Они мешают мне представлять, что есть какие-то кабинеты, есть какой-то параллельный Белый дом, "овальный кабинет", где инкогнито принимаются мировые решения от уничтожения башен-близнецов до бомбежек Белграда и уничтожения православной Сербии. Мне кажется, что это какая-то общая идеологическая конъюнктура. Которая выдрессировала сознание либерального западного интеллигента, также, как и нашего. И они, как Каштанки по звоночку, делают одну и ту же стойку. Мне кажется, это так. Хотя солидарность в заблуждениях, такая массовая в разных странах одновременно, не может не удивлять и не заставлять соблазняться разными конспирологическими сценариями.

Н. – Вы примерно полгода живете во Франции, полгода в России. Францию очень хорошо знаете. Это левая, либеральная страна, по крайней мере, ее интеллигенция.

К. – В стране главный праздник – День взятия Бастилии. Это примерно то же самое, если бы у нас главным праздником страны оставался День взятия Зимнего дворца.

Н. – Но французы знают свою историю. Кровавейшая была революция, – и никаких выводов?

К. – Хотя в XIX веке были попытки реставрации, все-таки победила республиканская составляющая. Возможно, потому, что идеология Просвещения, уходящая корнями в XVII век, больше соответствует "острому гальскому смыслу", как его называл Александр Блок. Очевидно, это национальная черта – республиканство. Хотя власть бюрократии там страшная, и все это прекрасно понимают. В то же время и власть меньшинства невероятная. Группка экстремистов, студентов-лоботрясов может на несколько месяцев блокировать работу огромного университета, выгонять из аудитории учителей. Я говорю даже не про 68-й год, а про эту весну. Мои знакомые преподаватели по три месяца не могли работать. Все аудитории были заблокированы! А это едва ли не 5% студенчества. И ни власти университета, ни власти вообще, ничего не могли сделать. Перед меньшинством, отстаивающим свои права, которые совершенно не соответствуют государственным интересам, общество пасует. Вот в таком режиме они и живут.

Н. – Но ведь культура-то все-таки является для этой интеллигенции идолом? Если не Бог – то хотя бы культура? Развивается ли в таких условиях культура?

К. – Ну, разумеется, нет. Вся культура сосредоточилась, во-первых, в исполнительном искусстве. Залы, где исполняется хорошая симфоническая музыка, полны, и меломанов много. Ну, и что еще? На ретроспективных выставках больших художников очередь выстраивается, как в советские времена. В дождь люди стоят по два часа, чтобы посмотреть своих же Ван Гога, или Гогена. В этом смысле культура сберегается. Но она не воспроизводится. Новых достойных художников давно уже нет. И не только во Франции. Мы знаем, что безобразие, выдумка победили живопись.

В литературе столь же страшный кризис. Лучший тут для этого барометр – поэзия как рафинированная часть литературы. Так вот, поэзии сейчас нет. Она разложилась. Так же, как и музыка, и живопись. Сначала на ряды абстрактных элементов, а теперь просто на какие-то выкрутасы. Нет, технотронная цивилизация не предполагает ни культуры, ни творцов. Такие люди, такой штучный товар, как у нас, например, Александр Солженицын, или во Франции Андрэ Жид или Марсель Пруст, в цивилизации XXI века не предусмотрены.

Н. – Но у этих мастеров кунштюков есть ли какая-то аудитория? Ведь поэт, художник, музыкант без аудитории, собственно, ничто.

К. – Либеральная пресса вербует им сторонников. И нет того мальчика, который бы крикнул: " А король-то голый!". Это заговор культурологической мафии, имеющей много элементов, включая даже и гомосексуальность. Я рад, что в последние три года мог много времени проводить в одной из крупнейших стран западного мира. И еще раз, во-первых, насладиться Францией, как страной великой культуры. И большой социальной дисциплины. А, во-вторых, еще раз увидеть те отрицательные механизмы, которые толкают нашу цивилизацию к какому-то неизвестному финалу.

Н. – Финал мы знаем на самом деле. Недавно патриарх Кирилл окончательно сформулировал позицию. "Торжество либеральной идеологии – заявил он, – это начало апокалипсиса". То – есть для Церкви-то понятно, куда эти дорожки ведут. Но, все-таки, чтобы не идти этими дорожками, не наступать на грабли, нужно видеть, где эти грабли лежат, и куда эти дорожки ведут. Вот, не могли бы Вы описать эти направления деструкции? Направления этих ложных путей?

К. – Это направления, которые противоположны таким наиважнейшим вещам, как самоограничение человека, взаимопонимание, раскаяние, стыд, совесть. Вот это вымывается, побеждает какой-то релятивизм. Самая главная, опасность, мне кажется, не аморальность даже – аморальных все-таки сажают в тюрьму – а имморальность, понимаете? Все относительно, все условно. Все имеет право на существование. Казалось бы, благое дело – права человека. Но когда с 8 – 10 лет в школе преподают права ребенка и говорят, что ребенок может написать на своих родителей жалобу, за то, что они повышают на него голос, или чем-то ему угрожают, это уже приобретает гротескный характер. Согласны?

Н. – Да, это та самая ювенальная юстиция, которой у нас все боятся. Православные ужасно обеспокоены введением Социальной хартии прав человека, подписанием ее в нашем парламенте. Эта хартия, в частности, подразумевает введение ювенальной юстиции. Во Франции, насколько я знаю, она уже действует. И вот, хотелось бы, чтобы Вы поподробнее рассказали об этих примерах, которые нам грозят. Международное законодательство у нас по Конституции является приоритетным по отношению к национальному и эти законы уже имплицитно введены в России. Просто они, слава Богу, пока не действуют. Но для того, чтобы сопротивляться этим опасностям, нужно их знать

К. – Главная идея здесь – отсутствие культурной, религиозной и человеческой иерархии, понимания, что такая иерархия существует, и она задумана Богом. Задача либералов – на атомы раскатать любую иерархию – культурную, моральную, историческую, национальную. Ведь, что происходит в той же Франции? Вспомните 1968-й год. Щенок, студент Клод Бендит, скинул, можно сказать, Де Голля. Он поднял своей демагогией сначала университет Нантерр, потом из Нантерра перекинулось на Сорбонну и через полгода Париж, фигурально говоря, запылал! Он полностью оказался во власти анархии. Этот лоботряс Клод Бендит, с тех пор так и подвизается в политических структурах. А сейчас стал представителем Франции в Евросоюзе! В 68-м году они ходили по Парижу с пением Интернационала, а теперь выступают под маркой экуменистов. Они способны опрокинуть даже таких политических гигантов, как Шарль де Голль. Ничтожество может одолеть большого, выдающегося человека, пользуясь самыми примитивными и демагогическими приемами, которые будет поддерживать либеральная пресса и аплодировать интеллигенция.

Н. – Но это потрясает. Интеллигенция, в принципе, должна мыслить, это ее задача, это ее профессия – мыслить. А иногда я спрашиваю, своих либеральных друзей: "Каков ваш источник информации?" – " В "Московском комсомольце" прочли". Удивляешься, потому что это не источник информации. Информации, как в "Московском комсомольце" просто не бывает. Развлекать – никаких других задач у нее нет. Но люди опираются на эту информацию, как на источник, на основании которого они, как им кажется, мыслят.

К. – Также и на Западе. Опираясь на газетные сообщения все, как попки, интеллигенты трубили, что в Югославии происходит геноцид этнических албанцев, и аплодировали бомбежкам столицы независимого государства в Европе. Вы помните, как у нас интеллигенция отнеслась к вводу войск в Чехословакию? Да, конечно, на площадь вышли пять – шесть человек. Но возмущены были все. Не было ни одного интеллигента, который бы не плевался на кухне. А тут, от души приветствуют бомбежки столицы независимого европейского государства. Что это такое? Это же, действительно какой-то мировоззренческий апокалипсис!

Н. – Но есть ли еще люди? Есть ли какое-то сопротивление?

К. – Есть, но они заключены в определенные маргинальные кружки. У них нет финансовой подпитки для пропагандирования своих идей. Это малое стадо, оно пасется. Оно, может быть, и спасется, но не оно, ни в коей мере, не определяет общую гуманитарную атмосферу французского общества.

Н. – Какие выводы нам нужно сделать, чтобы не попасться в этот силок?

К. – Трудно давать рецепты, поскольку никакой уверенности нет, что они будут услышаны. Слишком уж велико у нас засилье шоу-бизнеса, масс – культуры, которые глушат любые здравые, культурные голоса. Мощнейшее средство культурного воспитания народа – телевидение. Но поскольку оно превратилось в бизнес, многого от него ждать не приходится.

Н. – Кстати, насколько я знаю, во Франции телевидение не является бизнесом. Там государственные каналы не дают рекламу вообще. Власти во Франции решили, что проще заплатить телевизионщикам денег, чтобы они не гнались за доходами от рекламы.

К. – Там телевидение в этом смысле чище, конечно. Этой омерзительной, назойливой, безвкусной, аляповатой рекламы, которая нас превращает в дебилов, там нет. Но есть свои большие проблемы. Там телевидение скромнее, скучней и намного, кстати, целомудренней, чем наше. Кто бы там допустил эти бесконечные сериалы с постоянными убийствами и мордобоем? А почему они у нас проходят? Именно потому, что это повышает рейтинг. Играют на худшем. Сами воспитывают обывателя, который, как на игле, сидит, на всей этой дряни. А потом ссылаются на рейтинги, которые сами же обусловлены вкусами этого обывателя! То есть, сами воспитывают аудиторию и сами же от нее впадают в зависимость. Порочный круг.

Н.Все так уж беспросветно? А что же в нашей жизни хорошего?

К. – Я думаю, что лучшее в нашем обществе, при всех "но", это приходская жизнь. А в культурном плане – это краеведение, это музейная, усадебная жизнь, куда все больше и больше едет народу. Два таких очага, конечно, по сравнению с многомиллионными телевизионными аудиториями они крохотны, еле заметны. Но все-таки можно начинать через приход, музеи, краеведение формировать какую-то здоровую часть молодежи, христианской, русской, патриотической молодежи. Свободной от сервильности, меркантилизма, заразы масскультуры и шоу-бизнеса.

Н. – Конечно, рецепт Ваш покажется экзотическим. Скажи какому-нибудь чиновнику, что одним из направлений оздоровления нашего общества является приход, организация приходской жизни – он и не поймет, о чем речь. У нас-то и приходов таких живых почти нет. И форма эта никак не отработана. Она не влияет на общество.

К. – Вы знаете, я не могу с Вами согласиться. В провинции много живых приходов. Они никак не афишируют себя, но их все больше. Я вижу бескорыстнейшее служение по 24 часа в сутки провинциальных батюшек. Я вижу замечательных иерархов, и их активную деятельность. Достаточно вспомнить моего друга, владыку Кирилла, Ярославского и Ростовского, который столько делает для духовного возрождения Ярославской губернии. Для чиновника, конечно, это терра инкогнита, что поделаешь. Но все-таки уже многие чиновники, глядя на Кремль, крестят лоб. Они видят, что власть поощряет Церковь, а чиновник чуток к подобным вещам. Очень хорошо, что наш Святейший часто появляется с высшими лицами государства. Я убежден, что это заставит местных чиновников с большим уважением относиться и к нуждам приходов, и к нуждам православных вообще.

Н. – Ну что же, Юрий Михайлович, Вашими устами бы да мед пить. Надеюсь, что действительно то, что Вы говорите, как-то вдохновит и наших батюшек, и наших прихожан. Покажут им, что на них большая ответственность.

К. – Спасибо, спасибо. Господи, благослови.

РЕЛИГИЯ и СМИ

Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе