«Ученик», «Мученик» или «Одержимость»?

О фильме Кирилла Серебренникова в контексте православной культуры и подросткового кино последних лет рассуждает писатель Алексей А. Шепелёв.

1. Достоевский, Толстой и отрицательный имидж РПЦ

Скажу сразу, что фильм мне понравился, хотя и буду его критиковать. Критиковать, смею надеяться, конструктивно, с позиции здравого смысла и кое-каких деталей, связанных с православием, с религиозным содержанием вообще. На мой взгляд, авторы фильма, если так можно выразиться, наступают на свои же грабли, и это ещё полбеды (преднамеренно ли они это делают или нет), вопрос в том, что вольно или невольно они заставляют наступить на них так называемого массового зрителя, благодаря чему картина автоматически записывается в разряд «антиклерикальных» - так же незаслуженно, как и «Левиафан» Звягинцева. Но всё по порядку.

Как в плане эстетическом, так и в плане смысловом фильм имеет западнический вектор. Думаю, понятно, что не только потому, что поставлен по иностранной пьесе. О самом Майенбурге, а особенно о его пьесе «Мученик» можно найти не так много сведений. Зато без особых усилий отыскивается её первоисточник – роман Поля Бурже «Ученик» (1889). Чтобы приблизительно понять, о чём в нём идёт речь, можно сказать, что Максим Горький, включивший роман в серию «История молодого человека XIX столетия», справедливо отметил, что самая знаменитая книга Бурже имеет и свой первоисточник - «Преступление и наказание» Достоевского.


Кадр из кинофильма «Ученик»


Таким образом, у пьесы и фильма находится концептуальная основа, но с точки зрения реалистичности его проблематика так же надуманна, как, например, в самой скандальной части трилогии У. Зайдля «Рай: Вера» (2012) или в триллере Ф. Озона «В доме» (2012). Название «Ученик», как и название спектакля «Мученик», представляются вполне условными. Здесь нет ни ученика, ни тем более мученика (не называть же таковым убиенного главным героем мальчика, самого Южина или учительницу биологии), и даже классическая тема «учитель и ученик», если разобраться, в фильме Серебренникова никак не выражена. Учиться ученику, как оказывается, не у кого и особо нечему, и именно в этом-то идейно-социальном вакууме и происходит его «сдвиг по фазе» на почве религии, бунт против всего, что «от мира сего», зарождается странная грёза о собственной исключительности. При этом понятно (в том числе и из массы кинофильмов о подростках, к которым мы будем обращаться), что у современных отроков в нынешней глобалистичной вселенной на чём угодно едет крыша, только не на религиозности, а точнее, только не на христианстве. Куда проще было бы снять проблемную картину о чрезмерном увлечении компьютерными игрушками, соцсетями, хакерством (как, например, динамичный немецкий фильм «Кто я?», 2014), айфонами, покемонами, чем угодно. Но именно в таком контексте авторы «Ученика» отталкиваются от голого теоретизирования в стиле «А что если…», а изобретённая ими проблема как бы затискивается в ряд действительно существующих: проблема взросления и вступления в жизнь, образования и воспитания, школьного насилия, подростковой сексуальности и т.п., а с другой стороны – фанатизма, сектантства, терроризма и т.д.

Сразу приходит на ум сопоставление с недавно выпущенной и посвящённой как раз вышеупомянутой триаде социальных недугов лентой «Рядом с нами» (2015), снятой, как это ни странно звучит, православным священником из Новосибирска Александром Новопашиным по заказу соответствующего антитеррористического управления. Герой картины, похожий на Данилу Багрова, на несколько лет старше героя «Ученика», уже работает каким-то юристом, попадает в типичную тоталитарную секту, самого, прямо сказать, низшего пошиба, а затем вовлекает туда и свою девушку. В итоге любовь их рушится, а девушка становится террористкой-смертницей. При всём уважении к труду создателей этого фильма (я был на встрече со съёмочной группой – батюшка действительно вменяемый и харизматичный), перед нами неплохо сделанная и нужная агитка, а не художественное произведение со своим особенным киноязыком, которое хочется не раз смотреть и обдумывать.

В начале «Ученика» режиссёром даётся очевидный намёк, что главный герой Веня Южин – вполне себе нормальный подросток, а отношения его с матерью можно назвать доверительными (он мочится, не закрыв дверь в туалет, продолжая диалог с матерью, она за ним смывает и т.д.). И вдруг бац – и происходит подростковый слом - взрослеющему Вениамину самый близкий для него человек, мать, отказывает в наличии у него религиозных чувств. Неконтролируемая эрекция – пожалуйста, а религиозные чувства – чушь собачья! Ситуация, повторяем, довольно искусственная, гипотетическая, но мы следуем за автором, погружаемся в его талантливое произведение. (Погружение здесь не такое всеобъемлющее и необратимое, как в «Возвращении» А. Звягинцева, до сих пор не превзойдённом образце кино на тему взросления и воспитания, но всё же при первом просмотре довольно сильное.) Фильм как художественное произведение берёт тем, что фактически всю его первую половину (если, допустим, выделить её по хронометражу, или тематически - пока герой не предлагает своему «ученику» прибегнуть к насилию) мы можем вполне солидаризироваться с исканиями бунтующего подростка. Показано всё выпукло и ярко: школьная рутина, людское равнодушие, двойные моральные стандарты, разврат. Кривое зеркало нашей жизни, и тут же - прямой луч христианского этического учения… Юный герой сыплет цитатами из Библии – как будто вбивает обойные гвозди в гроб полуразложившегося от многочисленных пороков нынешнего общества. Причём борьба его, как ни удивительно, довольно успешна – его слушают!..

Думается, любому человеку православной культуры бросается в глаза изображение священника и его действий. Эти вопиющие ошибки вообще своеобразная болезнь нашего кинематографа. Мало кому, например, приходит в голову сэкономить на военном или историческом консультанте, а достоверностью показа священства порой не озабочиваются в фильмах даже высококлассных. Так, например, в сериале Николая Досталя «Штрафбат» (2004) введён колоритный образ воющего с оружием в руках батюшки. «Прокляну!» – пугает он солдатню чем-то для православного священника совсем несусветным. Типичный простонародный поп, такой дородный и проч., он мастерски стреляет из винтовки и орудует прикладом во время рукопашной, при этом объясняя: «Я и десять лет готов быть без причастия!» (это обычные воины по канонам не допускаются до причастия в течение трёх лет, а священник после участия в смертоубийстве вообще не может служить). Затем он вдруг представляется начальству монашеским именем (монах уж тем более не может воевать!) или рассказывает о «Сергее Радонежском» и что в лавре, основанной этим святым, «сейчас молятся» (лавра была в 1919 г. закрыта); офицеры и солдаты обращаются к нему совсем не характерным для русского обихода обращением «святой отец» и т.д.

Со «Штрафбатом», правда, случай особенный: здесь и действительно по воле авторов не было военного консультанта, а режиссёр, как известно, через несколько лет «реабилитировался» масштабным историческим сериалом «Раскол» (в качестве консультанта по церковным вопросам выступил специалист по истории старообрядчества).

Образ священника в «Ученике», важный в смысловом плане, снижен. Действия его в фильме предстают как карикатурно-смехотворные. Вместо того, чтобы говорить с обратившемся к нему за помощью человеком на его языке, вникнуть в суть проблемы, опытный пастырь, как себя рекомендует матери героя отец Всеволод, сразу прибегает к чисто формальным сакральным действиям: «сложи руки», «целуй руку» - вряд ли так поступил бы настоящий священник. В изображении Серебренникова ведущий курс основ православной культуры иерей (кстати, этот курс, насколько я знаю, в основном ведут обычные учителя) - хорошо устроившийся бюрократ, ничем не отличимый от окружающих его школьных педагогов-формалистов. Перемени батюшка подрясник на спортивный костюм – и перед нами тот же физрук Олег Иванович! Выпрастывание брошюрки из шуршащего пакета против цитирования Святого Писания – это, конечно, остроумно, но вообще весь, так сказать, православный антураж картины не выдерживает никакой критики. Чего стоит, например, не раз ставшая центром мизансцены инсталляция: импровизированный алтарь из гимнастического «козла», на который водружается Евангелие (его вообще нельзя класть на подобные предметы, обычно, за отсутствием складного аналоя, его держат в руках; что это – какой-то особый символизм?!), слева - зачем-то! - водружается зажжённая свечка, а справа – зачем-то – крест на ножке! Мало того, что такой, казалось бы, далёкий от физкультуры предмет, как ОПК, преподаётся почему-то в спортзале, тут ещё запечатлено некое странное священнодействие типа освящения этого спортзала и находящегося в нём инвентаря, при коем ёмкостью для святой воды служит не специально предназначенная для этого водосвятная чаша, а таскаемое уборщицей пластиковое ведро, а за спиной священника для чего-то толпятся «православнутые» школьники с иконой в руках и проч. Крест и свечка, окропления всего и вся - видимо, таковы представления о православной церкви создателей фильма и их целевой широкой аудитории… Детали, может быть, не так и важны, но не бросает ли автор фильма кость именно той части аудитории, которая заранее настроена на негативное восприятие веры и верующих, тотальную ругань «продажной РПЦ», огульное отождествление фанатизма с «мракобесием (всех) православнутых»?

Хотелось бы в рамках заявленной темы сказать несколько слов о новом фильме Досталя по сценарию Юрия Арабова «Монах и бес» (приз за лучший сценарий на фестивале «Киношок»-2016). Здесь ещё чувствуются отголоски мрачного гротеска предыдущей работы сценариста («Фауст», 2011), но по направленности авторских усилий это уже шаг к зрителю, некая попытка «православной комедии». Нужно отметить, что в массовом восприятии неким прообразом этого жанра (кажется, никем не обозначенного) целое десятилетие является фильм П. Лунгина «Остров» (2006, тоже, кстати, изобилующий неточностями и неоднозначностями). Как и «Остров», картина имеет жанровое обозначение «драма», но уже «с элементами комедии». В качестве сюжетной основы используются перенесённые из XII века в XIX мотивы жития святителя Иоанна Новгородского. Посмеяться есть над чем, православное и вообще здравое зерно картины в том, чтобы напомнить «из какого сора» происходит иногда святость (а если это юродство, то и подавно), что лики в золотых рамках тоже когда-то были живыми людьми, такой критически-романтический агиографизм. Но с другой стороны, в пресловутом массовом восприятии, о котором мы уже упоминали, натасканном на расхожее «лёгкое» и «критическое» отношение к религии, это смотрится как очередная, едва ли не в духе «Сказки о попе и работнике его Балде», карикатура на духовенство, чем, на самом деле, смысл фильма не исчерпывается.

Мы уже вспоминали Достоевского, теперь же вспомним, что был ещё один человек – даже целый человечище! – который с такой же практически прямолинейностью и буквальностью, как протагонист «Ученика», отрицал существующий человеческий миропорядок. Это Лев Толстой, если обратиться к его позднему творчеству, называемому философским и антирелигиозным, например, к трактату «В чём моя вера?» (1884). Толстой, несмотря на, так сказать, известную литературную аллюзию краха подобной стратегии – образ князя Льва Мышкина, пытается не только теоретизировать, но и воплощать все обоснованные постулаты в жизнь… В настоящее время острейшая для конца XIX – начала ХХ столетий проблематика эта успешно позабыта, и невольная заслуга нового фильма в её своеобразном воскрешении. (Отличие, скажем в скобках, в том, что тогдашние русские люди, по Толстому, ходили в церковь, называли себя христианами, а заповедей Христа не соблюдали; большинство теперешних же вообще не интересуются никаким вероисповеданием даже формально.) Исследователи утверждают, что Толстой, при всей его самобытности мыслителя, по сути, двигался в общем европейском интеллектуальном русле того времени, то есть воплощал на русской почве то, что на Западе сделал чуть раньше протестантизм. В результате он остался в своей философии заблуждения, отпал от Церкви, что большинство православных деятелей, и современников Льва Николаевича, и теперешних оценивают как трагедию.

Современный «реформатор», старшеклассник Веня Южин, в отличие от испытавшего глубокий внутренний кризис пожилого всемирно знаменитого писателя, не философствует, не изучает древние языки и не занимается каким-то другим самоусовершенствованием. Он нашёл уже готовые ответы на все вопросы – стоит только открыть потрёпанную книжицу карманного формата и процитировать. Казалось бы, чем не истинный (идеальный?) христианин, не мудрствующий лукаво. Но на самом деле такое же порождение массовой культуры, как и считающий себя интеллектуалом мастер разгадывания кроссвордов и сканвордов или фанат телеигры «Поле чудес». В Святом Писании, конечно, важна буква (вспомним историю церковного Раскола русской церкви), оно часто цитируется, но главное в нём всё же понимание сути, не всегда буквальное. Не зря Библия или Евангелие с толкованием текста – книги очень толстые и увесистые.

От всплывающих на экране указателей цитат (а порой и от смысла самих цитат) у малосведущего в священных текстах зрителя создаётся впечатление культурного шока – парадоксальное, гнетущее, а на самом деле ложное и обманчивое. Цитируются вперемешку различные книги и места Святого Писания: Ветхий Завет, Евангелие, Послания и Деяния святых апостолов, Откровение Иоанна Богослова. Все цитаты выдраны из контекста, свалены в кучу, в некое постмодернистко-бесовское калейдоскопическое круженье, в котором нет и намёка на какую-то иерархию смыслов. Для православного человека это прописи, например, что сказанное в Новом Завете (Евангелии) гораздо важнее изложенного в Ветхом (и во многом его перечёркивает и отменяет), или что послания св. апостолов писались к конкретным лицам или раннехристианским общинам, часто по конкретному поводу. Повергающие в ступор слова Христа «И враги человеку – домашние его» или «Не мир пришёл Я принёсти, но меч» невозможно понять в рамках привычной, земной логики. Нужно иметь представление обо всём учении в целом; существует также специальная богословская наука толкования текстов – экзегетика. Человеку в таких материях невежественному, как и герою, сразу становится «всё ясно»: «Вот оно, мракобесие и средневековье!». И вина авторов, на мой взгляд, здесь в том, что и они воленс-ноленс игнорируют феноменологический закон разных регистров зрительского восприятия, не отделяя зёрен от плевел, уподобляются своему юному и недалёкому герою, этим откровенно манипулируют.

Есть и такое: среди библейских цитат вдруг прорывается голос самого героя (а на самом деле автора – скорее всего, автора пьесы немца-лютеранина (?) Майенбурга, которого не захотел отредактировать Серебренников): «У Господа на тебя большие прекрасные планы, - напоминает Вениамин матери, как будто цитирует Св. Писание, - пожалуйста, помни об этом». Такая словесная формула скорее из арсенала протестантских проповедников. Кстати сказать, батюшка приглашает Вениамина «приходите на наши проповеди», но православную проповедь, мягко говоря, не на каждом-то углу и услышишь, даже далеко не в каждом храме (если не считать довольно короткого и формального напутствия, которое бывает после литургии); в современном православии как раз и ощущается нехватка талантливых и грамотных проповедников, из-за чего, в том числе, наверно, и возможны «проповедники» вроде Вениамина.

И уж совсем абсурдными выглядят пассажи «Ученика» об антисемитизме (что опять же можно понять как намёк на наличие его в православии). Всё это на уровне подросткового бреда о том, что отчество Львовна выдаёт еврейское происхождение «свободолюбивой учительницы» (так она названа в аннотации на некоторых сайтах). По слову апостола Павла, в новом человеке (отринувшем человека ветхого, прежнего, и принявшего Христа) «нет ни эллина, ни иудея, ни обрезания, ни необрезания, варвара, скифа, раба, свободного, но все и во всех Христос» (Колос. 3:11). Цитата же, которой биологичка якобы побивает Вениамина («спасение от иудеев»), тоже нерелевантна: если не вдаваться в тонкости вышеупомянутой экзегезы, Христос объясняется с женщиной, да ещё иноплеменницей (самарянкой), для неё Он сам и Его ученики – представители иудейского народа и вероучения. Невольную комедийность обретает и момент, когда батюшка предлагает «разрядить обстановку» и приводит ряд бронебойных цитат (причём заранее заготовленных – откуда он знал, что речь пойдёт об антисемитизме?!) в духе «собраний евреев и синагог надо избегать». Надо ли объяснять, что здесь имеются в виду иудеи, даже, по-моему, цитируется неточно (вместо «иудеев» поставлено «евреев»). Звучит, конечно, для сегодняшнего нашего слуха резко (но это вообще-то 386-387 годы н. э., а хвалёная политкорректность есть изобретение «сравнительно» недавнее, и православные святые говорили то, что думали), но суть тут в том, что исповедующие иудаизм не принимают Христа и христиан, так зачем же христианам идти в синагогу?! Не говоря уже о том, что не все евреи иудеи, да и иудаизм имеет массу течений и градаций. То есть, к большому огорчению, опять получается невольное метание бисера или намеренный камень не в тот огород.

2. Свободолюбивая училка – сталинистка с пистолетом?

Более-менее разобравшись с проблематикой веры, её авторским препарированием и зрительской рецепцией, перейдём в несколько иное тематическое русло – к проблемам образования, воспитания и взросления.

Церковь, нам попытались доказать, такой же бесполезный институт, как и школа. Как и всё вокруг в нашем обществе. Но она, получается, ещё более цинична: знания в школе обещают, но всё-таки дают, а обещанную веру «за так» нигде не получишь. И там и там должны ещё воспитывать. Но церковь лишь внешне связана с земным, а воспитывают прежде всего всё же в семье. (Имя главного героя выбрано удачно: Вениамин – «счастливый сын».) Семьи же, как мы видим, нет; вместо Отца Небесного – отец земной (это мастерски показано в фильме), который покинул семью. А в школе в основном женщины…

Как было отмечено, уже в аннотации учитель биологии Елена Львовна противопоставляется главному герою как «свободолюбивая учительница». «Пафос» (надеемся, что К. Серебренников понимает и не отрицает эти кавычки) этого образа не так легко сбить даже абсурдиско-дурацкими изысканиями её в Святом Писании в духе Дэна Брауна или неосведомлённостью о существовании современных научных концепций креационизма. Создаётся иллюзия, что это не только поборница всяческой научности (некоего школьного позитивизма), но натура ищущая; в действительности же она уже ответы на все вопросы нашла – так же, как и ученик Южин. Моральную победу, которую, вполне может показаться, одерживает Елена Львовна в конце картины, это победа ложная, победа вопреки – вопреки своим ошибкам и здравому смыслу, главное – эффектно прибить кроссовки. Поскольку либерализм и позитивизм также глубоко сидят в нынешних головах (особенно в женских головках), как настоящие средневековые заблуждения и суеверия.

Полукомедийная сцена с морковками в презервативах заставляет вспомнить одну из лучших картин о подростках и школьном насилии последних лет – дебютную работу Ивана И. Твердовского «Класс коррекции» (2014), в которой есть аналогичная сцена, только с бананом. Кстати говоря, фильм снят по мотивам одноимённой повести Е. Мурашовой, при этом книга настолько кардинально перелопачена кинематографистами, что в результате мы имеем, по сути, совсем другое произведение; а одну из главных ролей здесь играет актёр Гоголь-центра Никита Кукушкин, сыгравший Южина в спектакле Серебренникова «[М]ученик». Картина смотрится современно, жёстко, актуально и художественно убедительно. Что же касается упрёков «Ученика» в театральности, во многом, конечно, обоснованных, то не менее театрально смотрится посвящённая той же теме «Училка» Алексея Петрухина (2015). Если в «Ученике» сделаны какие-то попытки разбавить театральность (например, после самой театральной сцены в конце, когда учительница прибивает свои кроссовки к полу, следует сильная кинематографичная сцена финала с лежащим на бетоне под сдуваемым ветром чёрным полиэтиленом трупом мальчика), то у Петрухина на протяжении всёго фильма будто нарочно соблюдено классицистское единство места, времени и действия. Поражает также искусственная мажорная концовка ленты, когда герои – распущенные и равнодушные ко всему и вся ученики, которых престарелая училка вынуждена учить уму-разуму с помощью пистолета в руках, в одночасье «стремительно умнеют» и под занавес душевно поют песни у костра.


Кадр из кинофильма «Училка»


Вениамин же, пока не скатился к насилию и лжи, борется против своей училки самым что ни на есть эффектным и эффективным методом – с помощью перформанса (переодевание в обезьяну, прибивание креста). Здесь уместно провести параллель с очень необычным и выразительным фильмом «Тряпичный союз» (2015). Герой этой истории – отрок совсем заторможенный и туповатый, попав под влияние дурной компании, иначе выражаясь, неких свободных философов-перформансистов, в конце концов и сам обретает творческую мощь и разум, сам становится философом. Невозможно не упомянуть и недавно вышедшую в прокат картину «Хороший мальчик» Оксаны Карас (один из сценаристов – режиссёр «Тряпичного союза» Михаил Местецкий), блестящую комедию, заставляющую вспомнить лучшие образцы советского кино, а также самые талантливые фильмы о юношестве последних лет «Свободное плавание» (2006, реж. Б. Хлебников) и «Шапито-шоу» (2011, реж. С. Лобан). (Из недавних любопытны, при всех недостатках, комедия «Выпускной» В. Бродского и мелодрама «14+» А. Зайцева.) 

В отличие от «Ученика», где мир взрослых откровенно враждебен, а мир школы непременно связан с насилием (так же, как, например, в работах Валерии Гай Германики), основная идея «Хорошего мальчика» (несмотря весьма откровенное изображение школьного буллинга как бы на бэкграунде), куда как педагогичней: мир взрослых порой просто сложен для понимания вступающего в жизнь подростка, ещё полуребёнка.


Кадр из кинофильма «Хороший мальчик»


Но вернёмся к «Ученику», к его учителям. То, что перед нами произведение большого художника, доказывает эпизод отдыха в кабинете директрисы. Тут, в отличие от многих других киноопусов, показана человечность, их чувство иронии, чувство жизни вообще. Оказывается, не монстры и не автоматы эти злые тётки – директрисы-завучи, а обычные, как у нас водится, довольно преклонного возраста женщины, что называется, на своих плечах всю жизнь несущие тяготы педпроцесса и прочей жисти… Но чувство и человечность эти несколько странные. «Разве ты не видела на руках наручники» - напевают они за коньячком, и в этом задушевном пении через непонятную на первый взгляд блатную эстетику нам как бы раскрывается их бессознательное, в котором, ржавым гвоздём засело не такое уж далёкое в масштабе истории сталинское время. Как ни странно, именно оно ещё расхлёбывается – и может быть, не одними тётками-столпами, а во многом ещё всеми нами, всей нашей страной.

Мать героя, в чём-то напоминающая (если копнуть, то, возможно, и не только внешне) Елену из одноимённого фильма Звягинцева, имеет в руках убойный, по её представлениям (надо сказать, крайне распространённым), козырь: «Я на трёх работах работаю!». Это достоверно; но будет ли обычная мать-одиночка, не на крутом джипе подкатившая к порогу школы, так рьяно «наезжать» на учителей? Это матерей-одиночек таскают в школу за проступки их нелепых чад.

Вообще же и Вениамин Южин, и герои сериала «Школа», и детки из «Училки», мне кажется, вышли из шинели Алексея Иванова (из романа, по которому, с некоторым упрощением оригинала, позже снят фильм «Географ глобус пропил», 2013). Целый класс развязных Митрофанушек – это, может быть сейчас и не редкость, но то, что все они подают голос – этому виной, первичной причиной, наверное, был не совсем настоящий педагог Служкин. Мужик, неудачник, а заодно и тоже философ. Буквально вся драматургия в названных фильмах на этом и держится: что ученики могут бросать реплики с места, а учителя на них реагируют совсем не так, как было в наше время, - выслушивают и собеседуют. Понятно, что любой недоросль тут же во всеуслышанье изречёт: «Да нам нас…ть на вашу историю!» (в фильме «Училка»), а другие подхватят: «на математику!», «на географию!» и т.д. Не могу добиться от знакомых, насколько, так сказать, официально принята в сегодняшних школах эта практика, насколько она тотальна.

«Ненавижу школу» Инны Завалишиной (aka Зинна или Zinna) или «Russian Disneyland» (пардон за моветон отсылки к собственному творчеству) – всё же, наверное, такие книги зря не рождаются. Очень возможно, что именно то, что в наступающем мире либеральных ценностей распоясавшихся недорослей никак нельзя окоротить, как раз и приводит к эксцессам, изображаемым в достаточно большом уже числе современных книг и кинофильмов. Пожилая училка берётся за пистолет, направляя его на «самое дорогое и святое». Либеральная биологичка совсем нелиберально влепляет ученику Южину пощёчину и хватается за ветхозаветную цитату - не либеральных также стилистики и толка, а прямо домостроевских: «Не оставляй юноши без наказания; если накажешь его розгою, он не умрёт» (И кажется оставшееся за кадром пояснение: «…ты накажешь его розгою и спасёшь душу его от преисподней», Пр. 23:13-14.) Пороть или не пороть, сечь или не сечь, бить или не бить? – тема тоже в русской культуре знаменательная. Вседозволенность порождает насилие, насилие – совсем по Толстому - ответное насилие, как бы невзначай происходит возврат репрессивности, к знакомым историческим методам, всё к тому же «сталинизму».

В «Училке» пистолетом завладевает по очереди почти весь класс, и самое примечательное, что и единственная отличница тоже. Наставив дуло на своих одноклассников, она произносит обличительный монолог примерно в таком духе: «Вы, раздолбаи и уроды, не даёте учиться мне и таким, как я!» Трудно не заметить, что поначалу бунт другого «примерного мальчика» (Вениамина Южина) – в принципе почти того же рода: за что-то хорошее и подлинное, против плохого и злого. Против системы - её формализма, принуждения и лицемерия. Возможно, тут мы имеем дело с некоей социальной метафизикой или ловушкой языка, общим местом, но и реальные школьные проблемы остаются. Советская система образования была заточена под троечника, в 90-е мало что изменилось к лучшему, скорее наоборот, а на что нацелено система сегодняшняя – вообще сказать затруднительно, разве только на «натаскивание на ЕГЭ». («Натаскивание» – какое красивое поэтичное слово, лучше только «педобраз»!)

История о подростках, о вступающих в жизнь молодых людях – это всегда история взросления, инициации, перелома (подчас «пограничной ситуации»), ученичества и эволюции. В фильме Серебренникова эволюции нет, вернее, она схематична, если таковой считать единственный этап приобщения героя ко лжи и насилию. Для мегаполиса механистичность бытия, конечно, не редкость. К примеру, в картине Н. Хомерики «Сердца бумеранг» (2011) герой чуть старше, работает в метро, и мы как будто всюду ежедневно за ним следуем… Вообще картина очень камерная, практически весь фильм, почти как в «Коллекторе», строится на игре Александра Яценко, но вопрос в том, что в фильме как будто ничего не происходит. Вроде бы всё объясняется опасной болезнью героя, но если убрать пару коротких эпизодов, в которых о ней говорится, то повествование на самом деле мало что потеряет. Или пример холодного, художественно немотивированного (характером персонажа, его классовой ненавистью, ещё чем-то?) насилия в фильме «Хардкор-диско» (К. Сконечны, 2014). Другое дело – провинция: это уже всегда Одиссея (например, уже упомянутое нами «Свободное плавание» с тем же Яценко или «Перемирие» С. Проскуриной)…

Но самый интересный и значительный герой – тот, кто не попугайничает цитатами, не движется в русле рутины, а действительно ищет, учится, хочет кем-то стать. Это совсем иная философия, совсем другое кино. Один из самых ярких образцов разработки проблемы ученика и учителя - выдающаяся в художественном отношении психологическая драма Д. Шазелла «Одержимость» (2014). Тут действительно есть и ученик, и учитель, и их напряжённое, проблематичное взаимодействие, целью которого является «преодолеть пределы ожидаемого» - преодоление в искусстве, преодоление посредством искусства. Этот фильм действительно можно было бы назвать «Ученик» или даже «Мученик», а творение Кирилла Серебренникова, скорее, очередная «Одержимость».


Фото: allbestmovies.ru, mosbiz.ru, kinonews.ru.
Автор
Алексей А. Шепелёв
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе