ВЗГЛЯД: А она действительно исчезла?
В. Д.: Это интересный вопрос. Как она существует сегодня? Каким образом тот просвещенческий проект, отсылающий к утопиям еще XVIII века, все еще мыслится как возможный? То, что Путин принадлежит большой Утопии, – это несомненно. При всем очевидном реализме проводимой им политики.
ВЗГЛЯД: В чем эта утопия?
В. Д.: Хотя бы в том, что любая нация, сводимая к совокупности своих характеристик и прав, – это позор. Для мышления Путина национализм – это позор. Он никогда не употребляет термины национальной идентификации без оговорок – если националист, то обязательно в "хорошем смысле слова", но это отнюдь не тот даже национализм, который хвалят некоторые политологи-эмигранты.
Путин мастер двойной игры. Он любит искать узкие дефиле, через которые можно совершить прорыв - где один шаг считается за два. Его "национализм в хорошем смысле слова", квинтэссенцией которого является программная статья от 23 января, – это двойной жест. Одна его составляющая – сигнал элитам, которые начинают страдать от вмешивающихся в их отношения "вопросов национализма". Путин им говорит: да, сегодня если ты не националист, то тебя выметают с доски. Но есть национализм как бы "правильный", который предоставляет возможность быть националистами и не разбегаться. Именно такой национализм – русский. И его Путин пытается достроить до возможности обеспечивать новый межкультурный диалог.
Но это - лишь одна сторона медали, на которой изображена вся нынешняя постмодернизированная символика российского государства. На другой стороне - которая не столь публична, которая примыкает к кителю, и за которой бьется сердце советского патриота - там иная символика. Путин остается патриотом той страны, которой не смог стать Советский Союз. И это очевидная проблема в той ситуации, когда патриотизм оказывается присвоен националистами.
Вторая сторона национализма Путина - это незавершенный проект. Это часть того политического творчества, с которым вообще ассоциируется креативность этого поколения, пережившего развал страны, победившей нацизм.
ВЗГЛЯД: Например, Дмитрием Рогозиным?
В. Д.: Рогозин – административный авангард национализма. Ему пришлось разменять свой радикализм на статус респектабельного политика, но там, дальше, не в словах пока и делах, но в душе, национализм Рогозина родом из позднего СССР, из наивного национализма военной и технической интеллигенции. Путинский альянс с Рогозиным – попытка отдать дань именно этому просвещенному национализму модели "за державу обидно", в отличие от национализма "русских пробежек". Этот национализм - с бутылкой водки после боя, а не в рубашке от Fred Perry.
ВЗГЛЯД: Но ведь раскол на "путинских" и не "путинских" проходит вовсе не по линии "национализм – интернационализм", а по какому-то другому водоразделу.
В. Д.: Нет никакого больше интернационализма, кроме как в ячейках троцкистов. А есть мультикультурализм и глобализация. Путин двигает страну туда, куда его избиратель, возможно, и не хотел бы двигаться. Его избиратель прагматичен, а Путин – реалист, его политическое мышление определяется невозможными фигуративностями.
Например, прописка. Тезис Путина "живите по прописке" – это именно то, как он видит требования националистов. Он им говорит: вы хотите решать проблемы именно так? Тогда и сами живите по прописке. Не вопрос. Но о прописке Путин говорит уже как год с лишним, после 11 декабря 2010 года, а ужесточения режима прописки нет – Путин не настаивает. Он просто показывает тот политический товар, который ему принесли националисты. Разворачивает эту упаковку про "хватит кормить" и выкладывает ее содержимое на стол.
ВЗГЛЯД: Интернационализма нет, а с националистами можно ли договориться?
В. Д.: Путинское неприятие национализма имеет вполне прагматические причины. Представим себе такую ситуацию: к начальнику на разговор явились представители конфликтующих сторон. Начальник, он же посредник, пытается найти компромисс, но вдруг одна из сторон рвет диалог по причине того, что представители противоположной стороны - "чурки", "жыды", "грязные русские" и т.д. И все, на этом все заканчивается. Поиск если не консенсуса, то хотя бы компромисса интересов заходит в тупик, поскольку упирается в нерационализируемые аргументы.
Теоретически диалог возможен вообще с кем угодно, потому что путинская политика – это политика ограниченного консенсуса. Реалист Путин прекрасно понимает, что полного консенсуса добиться нельзя. Но, с другой стороны, практика консенсуса требует постоянной договороспособности и запрета на использование инструментов, готовых подорвать сам диалог. По отношению к таким игрокам путинская политика вела себя достаточно жестко, но вполне гуманно и корректно. В поле принятия решений оставались лишь те, кто был договороспособен. Остальные оказывались вне политики.
Например, Интернет. Он оставался полностью свободным полем при двух сроках президентства Путина не потому, что не был ресурсом, а потому, что, условно говоря, с Интернетом нельзя договориться. Его нельзя сажать за стол переговоров. Никого из интернет-гуру в том виде, в котором они присутствуют в ЖЖ, нельзя выпускать за его пределы, поскольку по ту сторону ЖЖ начинается ответственность, а в Сети ее нет. Ни условного Антона Носика, ни условного Константина Крылова. Последний обнаруживает редкий дар адекватного политика, но этот Крылов на Болотной площади никакого отношения к юзеру Крылову не имеет. Первый – прекрасный ритор, знающий цену словам и не оперирующий при настоящих переговорах националистическими аргументами.
Но это еще хорошо, если диалог хотя бы смог состояться, если национализм был хотя бы предъявлен. Нынешний национализм – новоизобретенный, придуманный в интеллектуальных лабораториях когда-то прирежимных групп. Он готов отказываться от предъявления себя в любом публичном поле, в котором его прерогатива может быть поставлена под вопрос. Этот национализм, который уже знает себя и знает условия договора и того, когда и как договор можно нарушать. Поэтому с националистами, как и с интернет-гуру, договориться нельзя. Неизвестно, когда из их кармана вылезет "право наций на самоопределение".
В отношении националистов возможна лишь одна политика - политика недопуска к политике. Так был оформлен дискурс нулевых. Президентство Медведева предлагало большие режимы включения в политику с одновременной эрозией, как ни парадоксально, механизмов учета мнений и выработки решений консенсуального толка.
Именно отсюда – из этой перспективы – возникает предложение о создании Миннаца. Потому что Миннац – это отказ власти от разговора с националистами, эффект разрушения коммуникативной ситуации. Это только так может показаться, что Путин рад легитимировать "национальный вопрос", – националистам веселиться не стоит. Ведь если раньше вопросы, которые маркировались сторонами конфликта как национальные, могли попасть на разбор к верховной власти, то с созданием Миннаца любые жалобы с националистическим душком могут спокойно идти ко дну в рутине министерской работы. Но разве этого хотят те, у кого национальный вопрос "назрел"? Вряд ли.
ВЗГЛЯД: Но вот этот путинский проект – он не слишком ли архаичен? То есть XVIII век – это все-таки не Сингапур и даже не штат Техас.
В. Д.: Главное в статье Путина – это утопия, которую маскирует Путин. Утопия, для которой нашелся неудачный эвфемизм о гражданской нации. Очевидно, что у нас нет сегодня настоящего решения национального вопроса, но нам, тем не менее, нужно научиться жить с ненайденным ответом. Путин не американский политик, его политическая теория унаследована от большого европейского проекта, который сама Европа в меру своих способностей пытается реализовать. Между идеей Европы, выразившейся не вполне удачно в утопии Евросоюза, и путинскими проектами евразийского диалога есть глубинные коммуникативные связи.
Путинский проект не менее архаичен, чем проект европейский. Эта псевдоархаика – ценностное преимущество перед "модернизмом" националистических проектов, предлагаемых интеллектуалами из националистического лагеря.
Путин, в том числе в своей статье, показал наличное место консенсуса по национальному вопросу, но при этом предложил список того, как можно этот консенсус оформить, и заодно обозначил опасности такого оформления. Но оказалось, что "гражданскому обществу" по существу ответить Путину нечем.
ВЗГЛЯД: Гражданское общество отвечает протестами.
В. Д.: Да неужели. Оно не отвечает, оно Путина не видит, оно не хочет его видеть, кроме как на плакатике кустарного производства. Оно не читает его статьи, оно вообще мало что читает – этот гигантский дурак под названием гражданское общество.
ВЗГЛЯД: Бросьте. Умные же столичные люди.
В. Д.: Они же не читают, они – пишут. Если не книги, то статьи, если не статьи, то посты в блог. Или в твиттер. Им некогда читать, у них уже есть мнение.
ВЗГЛЯД: Поэтому как-то потерялась динамика протеста?
В. Д.: Динамика замораживается, и в этом холодильнике может храниться сколь угодно долго. Протест же пока не нужен, во всяком случае, до тех пор пока нет способа воспроизводить его как ресурс. А пока этого способа нет – все участники игры рады засунуть его в морозилку. Пока еще нет политической силы, которая репрезентирует политически новый средний класс. И против его запроса выступают в равной степени и консерваторы из Кремля, и лидеры неформальной оппозиции. Причем неизвестно, кто больше.
ВЗГЛЯД: Средний класс устами блогера Алексея Транькова говорит, что хочет все как-то сам.
В. Д.: Да, и это его заблуждение. Как кусок скорлупы на пухе цыпленка. Он вылупился из яйца кукушки-Кремля и пока вообще не понимает, где он: родителей он не признает и хочет все сам, как подросток. Это нормально. А Траньков и ему подобные – это же часть старого интернет-истеблишмента. Он такой же, как Удальцов, только скромнее и трусливее.
ВЗГЛЯД: И режим вполне себе стоит, не шатается?
В. Д.: Удар пришелся по обороне режима, заранее построенной и эшелонированной. Удар она выдержала. Это недешево обошлось многим, даже таким, как я, "охранителям". И "ЕР", вопреки всем рассуждениям, себя чувствует абсолютно нормально. Она, как потрепанная дивизия, выведена в резерв для пополнения и переформирования. Пусть пока повоюет ополчение, коли уж его собрали и назвали Фронтом. Вообще же, Народный фронт – это намек Путина народу о том, что он не царь. Что Путина, вообще-то, если он народу нужен, необходимо регулярно выбирать. Но народ не понимает этого. Народ понимает выборы как кризисный механизм, ему нельзя объяснить, как можно выбирать власть, если она уже власть?
ВЗГЛЯД: Есть ли вообще альтернатива? Прохоров?
В. Д.: Электоральный смысл кандидата Прохорова неясен. Его политические перспективы равны нулю. Но Прохоров – градусник, который крупный бизнес засунул в задницу народа. Это политический эксперимент со ставкой на неожиданность.
ВЗГЛЯД. Хорошо. А кто вообще включен в этот упомянутый выше диалог-то? С одной стороны есть Путин – это монолог, с другой – Болотная – это тоже монолог.
В. Д.: Проблема Болотной в том, что она не разговаривает, она – свистит. И это свист в том числе является ответом на эрозию форм включения в политику.
Путин же не монологичен. Он создал каналы включения в диалог - причем именно тогда, когда главный инструмент такого диалога оказался насквозь коррумпирован. Парламент в первый путинский срок, да и раньше, превратился в систему с перехваченной репрезентацией. Ты приходишь говорить с коммунистом, а он неожиданно начинает отстаивать интересы отнюдь не избирателя, а того, кто его перекупил, и хорошо, если это не интересы конкретной ОПГ.
Путин создал "Единую Россию" как инструмент такого диалога и, одновременно, как блокиратор тех политик, которые не могут в обозримой перспективе приводить к консенсусу или хотя бы компромиссу. Задача ЕР была - проводить политику по устранению из политики того, что ныне собирается делать "политическая полиция" - центры "Э" и 282 статья. Будет ЕР слабая - станет сильная полиция. Это взаимосвязано. Диалог как эффективный поиск консенсусных решений необходимо защищать.
ВЗГЛЯД: Со включением все ясно, а как насчет выключения?
В.Д.: К сожалению, политика - это не телевизор. Ее не выключишь. Вообще же - это вопрос, почему же Путин вообще не устранил партии Зюганова или Жириновского? Почему все не превратилось в одну "Единую Россию"? (Хотя многие считают, что превратилось - и имя этому превращению - система).
ВЗГЛЯД: Но если Зюганов, Миронов и Жириновский вечно сидят, как и Немцов с Каспаровым, то "ЕР" ротируется же.
В. Д.: Естественно, поскольку "ЕР" строилась в том числе как кадровый лифт: а замкнута на систему исполнительной власти. Кадры в партии проходят тест на лояльность, затем получая право на кадровый шаг в сторону или вверх. Было бы странно, если бы не было так. Но претензии именно к "ЕР" со стороны "среднего класса" по большому счету состоят не в том, что она где-то там плохо лидеров меняет. Это просто не их партия, которая, с их точки зрения, необоснованно правит ими.
ВЗГЛЯД: Но она правит вообще не ими.
В. Д.: Но в стране, которую средний класс считает своей. Вообще же, появление изобретенного когда-то нами в Центре модернизационных решений термина "новые сердитые" – это ведь требование возвращения идеологии. Мы когда-то придумали их, в сезон-2009–2010, как другой способ объяснить "начальству", да и публике, что с деидеологизированной политикой пора завязывать.
Дело в том, что построение "ЕР" как политической машины мыслилось по модели эффективности учета интересов, которые тем лучше себя представляют, чем меньше в них от собственно политики, то есть идеологическая составляющая политического процесса должна исчезнуть ради эффективности управления.
Эта деидеологизация - общее место в политиках после уничтожения СССР.
Соответственно, казалось - и это было до времени правдой - что та же ЕР тем лучше представляет национальный запрос, который одновременно и содержательный и основа любого консенсуса, то есть - перформативный запрос, чем в меньшей степени он искажался идеологическим языком.
Поэтому и шло такое устранение ярких политиков из периферии легального политического процесса под кличками популистов - они перехватчики и реинтерпретаторы социального запроса, который сам по себе считается аутентичным.
ВЗГЛЯД: Но идеологизация пока не то чтобы очень возвращается.
В. Д.: Да. Феномен Путина – это феномен власти, которая верит людям. И это не пропагандистский лозунг – это ее реальность и одновременно ее проклятье. Путинизм верит в то, что люди знают, чего они хотят. Людям не нужно навязывать мнение. Поэтому невозможна никакая "путинская пропаганда", ведь любая пропаганда только сбивает с толку. Это – популизм, но не в скоморошеском российском варианте, а в респектабельном европейском.
Отсюда же - из такого рода понимания социальной онтологии - растут ноги у деградации государственного агитпропа. Путинизм радикально против агитпропа, поскольку любая пропаганда с точки зрения Путина лишь навязывает принципиально чужие ценности ради подмены реального социального интереса и искажения запроса в отношении властных политик.
У Путина нет ярких лозунгов - у него есть путинизмы. Псевдонародные афоризмы - брутальные, телесные и чуть ли не физически осязаемые, исполненные так, как будто ими говорит народное тело. То есть буквально - у Путина нет своего языка, который бы мог переводиться в язык агитпропа. Путинский агитпроп невозможен. Любой политтехнолог, работавший на путинских кампаниях, знает, что рядом с образом Владимира Владимировича очень трудно что-то написать содержательное. Путин превосходит любой контент - написать рядом с образом Путина слово - это его ослабить. Или дискредитировать, как сделал журнал "Тайм", опубликовавший на обложке инфернальное фото Путина с подписью "Новый царь родился!"
Возвращаюсь к идеологии. Идеология требует открытого признания интересов ограниченной группы в качестве интереса национального. Путинский консенсус не мог позволить себе воспроизводить какой угодно идеологический проект из всех тех, которые предлагались вплоть до Болотной площади. Каждый из идеологических пакетов был уже порван как тот презерватив, который нацепили на одежду пришедшим на Сахарова. Путинская идеология сводилась доселе к простому тезису из его первой статьи от 99 года - давайте подождем. Например, того момента, когда новый гегемон родится. И мы его видели - на Болотной и на Сахарова.
Мне интересна параллель между Путиным и Марксом - их неприязнь к политике носит общий характер. Как марксистские партии 20 века импровизировали с политикой - у них же не было инструкций от отца-основателя - так и Путин остается таким же импровизатором, в особенности Путин первого срока. Отсюда же недоверие к различным утопическим проектам, осторожное отношение к модернизации и дистанция от практик политической экзальтации, столь любимых иными политиками
Возвращаясь к началу разговора – к теме путинского национализма. Тот национализм, который приписывают Путину, имеет очень интересный генезис. Он носит даже марксистский, если угодно, характер. Почему путинизм полагает, что народ сам "лучше знает" (хотя "лучше знает" – это из теории свободных рынков)? Не потому ли, что Путин мыслит народ революционно, как просвещенный класс-для-себя, обладающий полным сознанием своих интересов, а потому не нуждающийся в политике? Такова была утопия советского общества, которая все еще работает и заставляет Путина в каждом своем политическом решении действовать так, как будто у него под началом самый лучший народ из всех возможных в мире и всех, которые только и могут существовать. И разве это не национализм?
Беседовал Михаил Бударагин
liberty.ru