Конец света уже был
25 апреля 2016 ● Новая газета
К 30-летию чернобыльской катастрофы.
То, что произошло в ночь с 25 на 26 апреля в Чернобыле, было не аварией, а катастрофой мирового масштаба.
То, что произошло в ночь с 25 на 26 апреля в Чернобыле, было не аварией, а катастрофой мирового масштаба.
Фото: РИА Новости
Но сначала этого не понимали ни жители Припяти, ни Могилева, ни Брянщины — мест, наиболее пострадавших от Чернобыля, ни руководители АЭС, ни ученые-атомщики. Не обладали в первые дни полной и достоверной информацией и члены Политбюро, имевшие монопольное право принятия решений. И в результате 1 Мая в Киеве прошла традиционно веселая демонстрация, которая на этот раз рифмовалась со страшным словом «радиация». А в те дни даже ненадолго покидать свои дома было смертельно опасно. В Чернобыле и Припяти во дворах играли дети: погода-то была хорошая, весенняя. Никому на зараженных территориях не выдали респираторы. Даже членам правительственной комиссии, приехавшим в срочном порядке в Чернобыль и там же заночевавшим.
А потом поползли слухи: и про рыжий лес, и про трехглазых и двухголовых телят, и про каких-то монстров. Народ, как водится, когда происходит непоправимая трагедия, пытается снизить ее градус хотя бы шуткой. Отсюда довольно циничные анекдоты вроде: «Знаете, какой новый герб Украины?» — «Двуглавый хохол!»
Но еще больше Украины пострадала Белоруссия. Из-за розы ветров радиоактивное облако дошло до Брянска, Тулы, даже до Швеции…
Когда стали понятны масштабы катастрофы, глава государства Михаил Сергеевич Горбачев категорически настаивал на открытости информации про нее, назвав случившееся, кроме всего прочего, тяжелым испытанием политики гласности. И, несмотря на сопротивление, эту политику проводил — в том числе в отношении Чернобыля.
На высшем государственном уровне были заклеймены и разгильдяйство, и ведомственный монополизм, и закрытость реальной информации по АЭС. А потом — на уровне народа — начались подвиги: пожарных, спасателей, многочисленных добровольцев. Хотя и мародерство было, и удивительная беспечность жителей, не желавших выезжать из зараженных районов.
Стал ли Чернобыль горьким уроком? И да, и нет — слишком много у нас троечников…
Олег ХЛЕБНИКОВ,
«Новая»
Правительственная комиссия не пользовалась респираторами
РАЗГОВОРЫ О ТОМ, ЧТО ПОЛИТБЮРО УТАИВАЛО ИНФОРМАЦИЮ О ПРОИЗОШЕДШЕМ НА ЧЕРНОБЫЛЬСКОЙ АТОМНОЙ СТАНЦИИ, НЕ СООТВЕТСТВУЮТ ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТИ
— Все наши попытки в первый и даже второй день получить информацию о масштабах катастрофы не увенчались успехом.
Я уверен, что правительственная комиссия и ученые не утаивали правду о случившемся. Они просто ее не знали. Что это так — достаточно убедительно подтверждает тот факт, что члены комиссии высокого уровня, посетив место аварии, где находится реактор, остались на ночлег в гостинице около Чернобыля. Во время ужина им давали обычную воду и пищу. Находясь вблизи катастрофы, они не использовали респираторы, как и все, которые там жили и работали.
Я из этого делаю вывод: если бы местная администрация или ученые знали о действительных размерах катастрофы, они никогда бы не допустили такого риска для членов правительства и всех, кто там находился.
Авария на Чернобыльской атомной электростанции явилась самым наглядным и страшным свидетельством не только изношенности нашей техники, но и исчерпанности возможностей прежней системы. Вместе с тем — такова ирония истории — она тяжелейшим образом отозвалась на начатых нами реформах, буквально выбила страну из колеи.
Теперь мы знаем, какие масштабы приняла трагедия, сколько еще нужно сделать для людей, потерявших здоровье, лишившихся крова.
Случилось это в ночь с пятницы 25‑го на субботу 26 апреля, в 1 час 25 минут, когда на рабочем месте оставалась только дежурная смена и те, кто проводил эксперимент — испытание турбогенератора во время запланированной остановки реактора на 4‑м блоке. Информация об аварии на АЭС поступила в Москву под утро 26‑го. Она прошла по линии Министерства среднего машиностроения, была доложена Рыжкову, а он сообщил мне. В тот же день я собрал членов Политбюро, сообщение сделал Долгих, занимавшийся этими вопросами.
Его информация носила довольно общий характер, не давала представления о масштабах опасности. Было принято решение — немедленно направить на место аварии правительственную комиссию во главе с заместителем Председателя Совета Министров Борисом Евдокимовичем Щербиной. В комиссию вошли специалисты по атомным электростанциям, медики, радиологи, осуществлявшие контроль за средой. Вечером 26 апреля она была на месте. В Чернобыль спешно прибыли ученые из Академии наук СССР и Украинской Академии наук.
Информация от комиссии начала поступать 27 апреля. Она сопровождалась всяческими оговорками, носила сугубо предварительный, констатирующий характер, не содержала каких-либо выводов. Сообщалось о взрыве, гибели двух человек, массовой госпитализации людей для контроля, о мерах по локализации пожара, остановке остальных трех блоков. Сообщалось, что в момент взрыва произошел выброс радиоактивных веществ.
28 апреля Рыжков доложил на Политбюро о первых результатах работы комиссии. Вечером 28 апреля на этой основе было дано сообщение по телевидению, а на следующий день — в газетах. Затем сообщения публиковались регулярно по мере поступления новых сведений. Отвожу решительно обвинение в том, что советское руководство намеренно утаивало всю правду о Чернобыле. Просто мы тогда ее еще не знали.
Учитывая чрезвычайный характер аварии, мы уже 29 апреля создали оперативную группу Политбюро во главе с Рыжковым, которая действовала круглосуточно. Протоколы и другие материалы о ее работе ныне опубликованы.
В первые дни мы интуитивно, поскольку все еще не было полной информации, чувствовали, что проблема приобрела драматический характер и последствия могут быть очень тяжелыми. Нужна была информация из первых рук. Рыжков и Лигачев 2 мая вылетели на место аварии, к ним присоединился Щербицкий. Они посетили район бедствия, заслушали информацию правительственной комиссии, беседовали с жителями.
Масштаб беды день за днем вырисовывался все более отчетливо. Стало понятнее, что надо делать. На первом месте была задача обеспечить безопасность людей. К проведению сплошного медицинского контроля подключили буквально все, чем располагали. Была развернута сеть медицинской помощи, охватившая почти миллион человек, в том числе более 200 тысяч детей. Правительственная комиссия приняла решение о выселении людей из города Припяти. Как только была составлена первоначальная карта радиационного загрязнения и ученые сделали вывод о невозможности проживания там, началась эвакуация населения, сначала из 10-, затем из 30‑километровой зоны. Дело оказалось чрезвычайно трудным: люди не хотели выезжать, пришлось выселять их принудительно. В первых числах мая переселили примерно 135 тысяч человек и установили контроль над всем районом.
Сложнейшей инженерной и научной проблемой стал сам разрушенный блок реактора — существовала опасность его провала. Об этом академик Велихов рассказывал журналистам в начале мая: «Сердце реактора — раскаленная активная зона — как бы висит. Он перекрыт сверху слоем из песка, свинца, бора, глины, а это дополнительная нагрузка на конструкции… Удастся его удержать или он уйдет в землю? Никогда и никто в мире не находился в таком сложном положении».
Принимались меры, чтобы не допустить попадания радиоактивных веществ через грунт в Днепр. Были переброшены войска химической защиты, сосредоточена необходимая техника, развернуты работы по дезактивации. Члены правительственной комиссии работали безвыездно, затем перешли на недельные дежурства. Возглавляли комиссию по очереди Щербина, Силаев, Воронин, Маслюков, Гусев, Ведерников и опять Щербина. Круглосуточно работали научные институты в Москве, Ленинграде, Киеве, других городах, решая десятки необычных проблем. К этому была подключена практически вся страна. В те тревожные дни 1986 года проявились лучшие качества наших людей: самоотверженность, человечность, высокая нравственность. Многие просили направить их в район Чернобыля, предлагали бескорыстную помощь.
Ликвидация последствий взрыва обошлась в 14 миллиардов рублей, потом поглотила еще несколько миллиардов. Организованными усилиями удалось ограничить число пострадавших и локализовать аварию. К июлю была разработана концепция «саркофага», затем в сжатые сроки возведено уникальное защитное укрытие для поврежденного реактора с постоянно функционирующей системой контроля за его состоянием. У экспертов МАГАТЭ не было претензий, они признали: делается все, что возможно и необходимо.
И все же… Считаю нужным сказать со всей откровенностью: в первые дни не было ясного понимания того, что происшедшее — катастрофа не только национального, а мирового масштаба. Представление об ее истинных размерах формировалось по мере накопления информации. Но, как известно, «природа не терпит пустоты», отсутствие полной ясности порождало слухи, панические настроения. И тогда, и сейчас высказываются критические суждения о действиях руководства Украины, Белоруссии, руководства Союза. Исходя из того, что мне известно, я бы не стал подозревать кого-то в безответственном отношении к судьбам людей. Если что и не было сделано своевременно, то прежде всего из-за незнания. Не только политики, но и ученые, специалисты не были готовы к адекватному восприятию случившегося.
Крайне отрицательно сказалась закрытость, секретность атомной энергетики, отягощенная ведомственностью и монополизмом в науке. <…> Свою роль сыграла холодная война, взаимная закрытость двух военных блоков, в том числе в атомной энергетике. Почти ничего не было известно о 151 значительной утечке радиации на АЭС в мире, опыте ликвидации последствий аварий. Академик В. А. Легасов говорил, что вероятность ядерных аварий считалась крайне малой, вся мировая наука и техника не очень-то были к ним подготовлены. Царили самоуспокоенность, даже легкомыслие. До сих пор помню о заявлениях на Политбюро, сделанных сразу после аварии академиками А. П. Александровым и Е. П. Славским. Они стояли у истоков нашей атомной энергетики, были творцами этой техники, люди заслуженные, уважаемые. Но то, что мы от них услышали, больше походило на обывательские рассуждения: ничего, мол, страшного не произошло, такие вещи бывали на промышленных реакторах: стакан-другой водки выпьешь, закусишь, отоспишься — и никаких последствий.
Ведомственность не просто мешала делу. С ней «истончалось» нравственное начало, без которого знание грозит стать источником смертельной опасности. Боязнь проявить инициативу, страх перед начальством и стремление избежать ответственности сыграли крайне негативную роль. Не выдержал проверки механизм принятия решений.
Постепенно начали вырисовываться все последствия аварии. Поначалу наибольшее беспокойство вызывала судьба Киева и Днепра. А самый тяжелый удар пришелся на Белоруссию, особенно Могилев, — из-за розы ветров. Потом обнаружили загрязнение в Брянской области и дальше, около Тулы.
В середине мая я выступил по телевидению: выразил сочувствие пострадавшим, рассказал о принимаемых мерах, воздал должное мужеству людей, участвовавших в ликвидации последствий аварии. Поблагодарил я и всех тех за рубежом, кто откликнулся на нашу беду, протянул руку помощи. Первыми должен назвать американских медиков Р. Гейла и П. Тарасаки, президента МАГАТЭ Х. Бликса. Государственные и общественные организации, фирмы и частные лица из многих стран присылали средства тушения пожара, робототехнику, лекарственные препараты. Это была беспрецедентная кампания солидарности.
В то же время некоторые зарубежные пропагандистские центры выплеснули поток обличений, свидетельствовавший, что они не столько обеспокоены самой трагедией, сколько пытаются ее использовать для дискредитации нашей новой политики. <...>
В Политбюро высказывались две точки зрения. Одна: информацию надо расширять постепенно, чтобы не допустить паники и не нанести тем самым еще больший вред. Сторонники этой точки зрения не были оригинальными: неоперативное оповещение населения и даже своего правительства отмечалось во всех крупных ядерных инцидентах в других странах. Да и сейчас, нет-нет, газеты сообщают о попытках придержать или даже вовсе утаить сведения о неполадках на АЭС. И все-таки у нас возобладала другая точка зрения: выдавать информацию по мере поступления полностью, без ограничений, но она должна быть достоверной.
Моя позиция была однозначной. На заседании Политбюро 3 июля я говорил: «Ни в коем случае мы не согласимся скрывать истину ни при решении практических вопросов, ни при объяснении с общественностью…» Меня поддержали Рыжков, Лигачев, Яковлев, Медведев, Шеварднадзе. Чернобыль стал жесткой проверкой также и гласности, демократии, открытости.
Были отправлены телеграммы руководителям соседних и других государств с исчерпывающей на тот момент информацией. 6 и 9 мая в Москве Щербина, члены комиссии провели пресс-конференцию. В середине мая представители прессы, в том числе зарубежной, посетили Украину, получили возможность убедиться, «вымер» ли Киев, погибли ли «тысячи людей», как сообщается некоторыми средствами массовой информации Запада. В Женеву была направлена делегация во главе с академиком Легасовым. Представленные там доклады произвели впечатление уровнем квалификации, четкостью, откровенностью.
Лично для меня Чернобыльская авария — один из критических моментов в перестроечное время, но не только в этот период, а и в жизни. Многое пришлось пережить, передумать и сделать выводы на будущее. Можно сказать так: моя жизнь разделилась на две части — до Чернобыльской аварии и после нее.
Сейчас проблемы с обеспечением энергоресурсами снова вышли на первый план. Невозобновляемые источники получения энергии — на грани исчерпания. Наука пока не дала кардинальных решений энергетической проблемы. Снова наблюдается бум в строительстве атомных электростанций.
Я долгое время занимал отрицательную позицию на этот счет. Но теперь, когда я знаю ситуацию, можно сказать в деталях, вижу, что мировому сообществу не обойтись без использования атомной энергии. И если уж так, то сооружение атомных станций должно осуществляться с учетом всего опыта, которым мы сегодня располагаем. Это касается и самих реакторов, и систем управления, и систем обеспечения безопасности, и, конечно, в первую очередь компетенции персонала этих необходимых, но очень непростых, опасных объектов. И должна быть гарантирована защита АЭС от возможных посягательств террористов.
Михаил ГОРБАЧЕВ
(из выступлений и статей разных лет)
Как реагировал Кремль
В ПОЛИТБЮРО ЦК КПСС
26 апреля 1986 года
Об аварии на Чернобыльской АЭС
Долгих рассказал, что ему ночью 26 апреля позвонил Фролышев, зам. заведующего Отделом тяжелой промышленности ЦК КПСС, и сообщил, что по докладу директора АЭС Брюханова примерно около 2 часов ночи на 4‑м блоке при проведении каких-то опытных работ произошла авария. Был взрыв, пожар. Разрушены конструкции 4‑го блока. Есть жертвы. Пожар потушен. Но якобы реактор не пострадал, его заглушили. Он (Долгих) сразу поставил в известность Горбачева, Рыжкова. Решили образовать комиссию во главе с Щербиной, заместителем Председателя Совмина. Первая группа специалистов вылетела в Чернобыль (через Киев) в 9 утра, вторая группа — члены комиссии — вылетела в 16.00, а Щербина, находившийся в это время в Сибири, добрался до Чернобыля лишь поздно вечером. Там находятся Майорец, академик Легасов, представители Минсредмаша, проектных институтов и др.
27 апреля 1986 года
Долгих доложил, что ночью на 27‑е в Москве стало известно, что авария значительно тяжелее, чем информировали сначала. Поврежден реактор. Резко возрастает уровень радиоактивности. 27‑го числа принято решение об эвакуации населения из поселка АЭС г. Припяти. Подключены отряды ГО и МВД. Приняли меры для завала реактора — идет его засыпка песком, свинцом…
(Воротников В. И. А было это так… Из дневника члена ПБ ЦК КПСС. М., 1995, с. 95.)
ВНЕОЧЕРЕДНОЕ ЗАСЕДАНИЕ ПОЛИТБЮРО ЦК КПСС ОБ АВАРИИ НА ЧЕРНОБЫЛЬСКОЙ АЭС
28 апреля 1986 года
На Чернобыльской АЭС ночью в субботу произошла тяжелая авария. Выведен из строя 4‑й энергоблок. Об этом стало известно в ЦК и Совете Министров в 5 часов утра 26 апреля. Организована Правительственная комиссия под председательством Б. Е. Щербины, она находится на месте аварии. Информация противоречивая. Слово — Долгих.
СОВЕЩАНИЕ У ГОРБАЧЕВА ПО ВОПРОСУ ЧЕРНОБЫЛЬСКОЙ АВАРИИ
29 апреля 1986 года
Представлена подробная информация о том, что произошло в Чернобыле. В результате обмена мнениями Горбачев формулирует выводы:
Первое. Главная задача заглушить источник радиации.
Второе. Обеспечить тщательный контроль за воздушной средой. Минздраву немедленно развернуть работу с людьми, оказавшимися в зоне радиации. Районы высокой концентрации радиоактивности оцепить и принять меры к эвакуации.
Третье. Создать оперативную группу во главе с Рыжковым, Лигачевым.
Четвертое. Осуществлять строгий контроль за радиационной обстановкой по всей стране.
Пятое. В работе с населением должны быть честность и взвешенность. Шире использовать информацию по местному радио.
Шестое. Составить документ для международной общественности.
Седьмое. Расследовать причины, приведшие к катастрофе. Дело скорее не в оборудовании, а в субъективном факторе.
ПОЛИТБЮРО, 22 МАЯ 1986 ГОДА
О преодолении последствий Чернобыля
Горбачев. Мы столкнулись с эффектом привыкания и поразительной безответственностью. Отнестись надо к этому со всей строгостью. Мы тут под контролем своего народа и под контролем всего мира. То, что произошло, — всех касается. Столкнулись с последствиями ведомственной психологии, когда люди не могут посмотреть шире своих непосредственных технологических обязанностей. Все должны знать: тот, кто проявляет безответственность, распущенность, пусть на пощаду не рассчитывает. Ни от чего не будем уклоняться. Надо нанести самый сокрушительный удар по шапкозакидательству. Всему миру скажем откровенно, что произошло. А сейчас надо прежде всего навести порядок с безопасностью на работающих АЭС.
…Институт (им. Курчатова. — Ред.), который занимается ядерными делами, единственный. Годы работал, и никто тут у нас не знал, что там происходит. А проверили, «приоткрыли» после Чернобыля и увидели опасную монополию. Директор Института и президент Академии наук СССР — товарищ академик Александров в одном лице. Все на себя замкнул и ничего, говорят нам, тут не поделаешь.
Вот теперь он сам нам говорит, что с него и надо начинать. Дорогой наш, уважаемый товарищ, страна ведь за нами. Нельзя так.
ПОЛИТБЮРО, 5 ИЮНЯ 1986 ГОДА
Горбачев. Персонально на каждое ведомство надо возложить ответственность (за преодоление последствий. — Ред.). А то уже начал действовать эффект привыкания. Все будут отвечать по строгости. Чернобыль всех касается: и всех министров, и всех членов ЦК, и всего аппарата ЦК. Очень важна социальная сторона дела. Я очень обеспокоен работой правительственной комиссии, которая занимается причинами катастрофы. На Политбюро будем ставить очень строго и очень широко этот вопрос и не позволим шантажировать нас всякими профессиональными выкладками, а на самом деле — оправданиями.
Совершенно очевидны — безответственность и распущенность. И пусть никто на пощаду не рассчитывает. Должно быть абсолютно исключено повторение чего-либо подобного. Уже сейчас вон какой резонанс, а какие затраты! Потери продукции достигли 1 млрд 800 млн рублей. Затраты на сам объект — около 2 млрд рублей. Словом, речь идет об очень серьезных вещах.
И в Будапеште (на ПКК. — Ред.) генеральным секретарям сказать надо все откровенно. А не то, что у нас в газетах пока пишут. Ведь они же строят АЭС с нашей помощью, по нашим проектам. И посмотрите, какой сигнал! В ГДР на 50% забраковали наше оборудование.
(Обращается к Долгих.) Наведи здесь порядок. Безопасность и порядок на станциях — первейшее дело. То, что работает сейчас, должно быть обеспечено безопасностью по максимуму. И не стесняться общаться с народом на АЭС. Кисель не разводите, говорите откровенно.
СОВЕЩАНИЕ ГОРБАЧЕВА С СЕКРЕТАРЯМИ ЦК, ЗАВОТДЕЛАМИ ЦК, ПОМОЩНИКАМИ, 23 ИЮНЯ 1986 ГОДА
Зимянин. Атомное направление у нас оказалось вне контроля. Велихов (академик-ядерщик. — Ред.) ни при чем с Чернобылем. Легасов (академик-ядерщик. — Ред.) — талантливый человек — тоже. Александров (президент АН СССР. — Ред.) сожалеет, что запустил свой институт и в президиуме Академии ничего не сделал, а я, как секретарь ЦК, не имел доступа в эту закрытую сферу. Средмаш, Энергомаш — стопроцентно закрытые учреждения. Академия наук для них не стала координирующим центром.
ПОЛИТБЮРО, 3 ИЮЛЯ 1986 ГОДА
Горбачев. Кто утвердил размещение АЭС в густонаселенных районах? Помните дискуссию на этот счет в «Коммунисте» (№ 14 за 1979 год. — Ред.) — но тогда рот заткнули академику Доллежалю. Не позволим, чтобы нас, Политбюро, проклинали. Главное сейчас — безопасность АЭС.
Помню и другое: статью в «Правде» к 30‑летию первой АЭС. Там: «Атомная энергетика может служить эталоном безопасности». А что на поверку? Грянул Чернобыль, и никто не готов: ни гражданская оборона, ни медслужбы дозиметрами не обеспечены и по минимуму, пожарная служба не знает, что ей делать.
Свадьбы справляли на другой день поблизости. Дети на улицах играют. Система оповещения никуда не годная! Нет и автоматического отключения.
Облако пошло после взрыва. Его по пути кто-то засек? Меры принял? Нет.
Директор станции Брюханов был уверен, что ничего не могло произойти. Он и его зам не знали, что будут проводиться испытания на блоке. А между тем за последние годы было много аварий на Чернобыльской АЭС. Это вас не насторожило?!
Главный инженер у вас — электрик. Его главная забота — выдать больше энергии.
Вот Мешков (замминистра среднего машиностроения Славского. — Ред.) и сейчас нас уверяет, что реактор надежный. А почему же вы сами подписали недавно проект с предложением — прекратить строить такие реакторы?
Славский. Я не подписывал.
Горбачев. Так можно их эксплуатировать и строить?
Мешков. Можно, если строго выполнять регламент.
Горбачев. Вы меня удивляете. Все, что на этот час собрано по Чернобылю, приводит к единственному выводу: реактор надо запретить. Он опасен. А вы защищаете честь мундира.
Мешков. Нет, я защищаю атомную энергетику.
Горбачев. А какие интересы выше? Мы должны ответить на этот вопрос. Этого требуют миллионы людей у нас и за рубежом. Покончить с положением, когда строят АЭС на уровне мышления 20—30‑х годов. В США после крупной аварии ни одного блока больше не построили!
Мы 30 лет слышим от вас (ученых, специалистов, министров. — Ред.), что все тут надежно. И вы рассчитываете, что мы будем смотреть на вас, как на богов. От этого все и пошло. Потому что министерства и все научные центры оказались вне контроля. А кончилось провалом. И сейчас я не вижу, чтобы вы задумывались над выводами. Больше всё констатируете факты, а то и стремитесь замазать кое-какие.
В том, что произошла авария, виноват персонал, но масштабы аварии — в физике реактора.
Там, где нужна централизация, там ее нет, а там, где просто гвоздь забить надо, там действуют тысячи разных ведомств. Нет более опасного объекта, чем АЭС, ибо там миллионная мощь энергии, она опаснее любого военного объекта. Академик Доллежаль бил в свое время тревогу, но его признали некомпетентным и на пресс-конференции просто осрамили.
Вот к чему приводит монополия и в науке, и в производстве. Энергетическая проблема во всех аспектах — научном, экспериментальном — оказалась вне контроля.
(Зачитывает экспертизу.) Реактор ненадежен. А вы этим не занялись. Это вас не насторожило. Почему теоретические исследования не финансировались? А вы где были? Это ведь сказал сам академик Александров. Но и он кое-что упустил. Сейчас серьезно переживает, хотя на нем — большая вина.
А Мешков все валит на эксплуатационников. Как же вы выглядите перед лицом такой беды! Если с вами согласиться, то что? Продолжать как было? Все, оказывается, не правы, один Мешков прав? Тогда лучше освободиться от Мешкова.
Вопрос размещения АЭС. Вы упорствовали при его решении. Какие же выводы у вас из Чернобыля? С чем вы пришли на Политбюро?
Почему же такая неквалифицированная информация? Значит, не знают, не умеют определять, какие последствия могут быть от такого пожара. Что же там — такие дураки?
Академик Легасов. Реактор не соответствует требованиям безопасности по важнейшим параметрам. В 1985 году в Финляндии физики «по гамбургскому счету» проставили высокие оценки нашей АЭС. Но из нее перед тем вынули автоматику и технологию и заменили шведско-американскими.
Бобков. Диверсия исключается. Но беспечность, неграмотность, неготовность поражают. Люди не знали, с чем они столкнулись. Нельзя отдавать судьбу атомной энергетики в руки одного человека. Опасность АЭС еще и в том, что и там главное — «выполнить» план любой ценой, в ущерб безопасности, за ее счет… как на обычном заводе у нас. И гонка в строительстве АЭС, и с захоронением отходов не решено — на некоторых АЭС «сверхнормативные» запасы. Хоронят по уплотненному варианту. В районе Челябинска заражено озеро. Случись ураган или смерч — беда на всю округу.
Рыжков. Как могло случиться такое у нас? Каковы причины этой крупнейшей в мире аварии? К ней мы шли давно. И накапливали опасность.
Случайность? Но уж больно много совпадений. Нет, это закономерность, которая образовалась в нашем энергетическом хозяйстве. И разболтанность. Если бы не произошла она здесь и сейчас, произошла бы в другом месте. На заре АЭС все было поставлено строго и добротно. <...> Снизили требовательность на всех уровнях, притупилась бдительность. Ведь нет ни одного года без ЧП на АЭС. Авария на Ленинградской — выводов не сделали. Минсредмаш, наука, Минэнерго не на той высоте, какой требует атомная энергия. И ведомственная разобщенность.
Выводы должны быть сугубо объективные. От этого многое зависит.
Решается судьба страны, а тут мы видим на Политбюро стенка на стенку: Минсредмаш, Минэнерго, Академия наук… А что же там внизу?!
Горбачев. Сколько у нас разных вотчин создалось в стране! В результате мы не получали информации о том, что происходит. С такими порядками в стране мы будем кончать. От ЦК все было засекречено. Партийный работник в эту сферу и не смел лезть. Даже вопросы размещения АЭС решало не правительство. И в вопросе о том, какой реактор запустить, диктатура тоже принадлежала не правительству. Во всей системе царил дух угодничества, подхалимажа, групповщины, гонения на инакомыслящих, показуха, личные связи и разные кланы вокруг разных руководителей. Этому всему мы кладем конец. <...>
Щербицкий (член Политбюро ЦК КПСС, первый секретарь ЦК компартии Украины. — Ред.). Что делать с детьми? Их в одном Киеве 600 тысяч. Сейчас вывезли… Но осенью возвращать придется. Что с водой? Недели проходят, а дело стоит. Киевскую АЭС надо прекратить строить…
Горбачев. Мы понесли огромные потери, не только экономические, не только человеческие. Огромен политический ущерб, поставлено под сомнение: на том ли уровне у нас энергетическая программа? Подбрасывают мысль о дискредитации СССР, советской науки, техники: мол, атомная энергетика у нас уродливая.
Ситуация очень серьезная. Ни в коем случае не согласимся ни на какое шапкозакидательство: мол, ничего особенного, бывает.
Происшедшее — событие чрезвычайного порядка, близкое к применению оружия массового уничтожения. Учитывая, что АЭС у нас действуют, они включены в энергетическую программу — несем большую ответственность и за оценки, и за выводы, и за дальнейшие действия.
И ни в коем случае мы не согласимся ни при решении практических вопросов, ни при объяснении с общественностью скрывать истину. Мы несем ответственность за оценку происшедшего, за правильность выводов. Наша работа теперь на виду у всего народа и у всего мира. И думать, что мы можем ограничиться полумерами и ловчить, — недопустимо. Нужна полная информация о происшедшем. Трусливая позиция — это недостойная политика.
Огорчает, вызывает недоумение, что товарищи здесь, на Политбюро, устроили свару. Это надо осудить.
Авария могла быть предотвращена. Если бы была правильная и своевременная информация, Центральный Комитет и правительство могли бы принять меры, и аварии не было бы. Но мы столкнулись с проявлением крайней безответственности.
Нет никаких таких интересов, которые понуждали бы нас скрывать истину. Полнота наших выводов — это то, что мы обязаны сделать перед всем человечеством.
Предложения о наказаниях надо принять.
Брюханов допустил грубые ошибки, преступную халатность… Исключить из партии.
Неудовлетворительно работает Минэнерго… Шашарину объявить строгий выговор.
Замдиректора Института энергетического машиностроения Емельянову — выговор и освободить от работы.
Майорцу, министру, выговор. А вообще-то снять бы с работы.
Атомнадзор проявил себя плохо. Председателя снять. Обратить внимание Славского на то, что игнорировал предупреждение ученых.
Мешкова (зам. Славского. — Ред.), который пришел на Политбюро с совершенно безответственными вещами, — не стал бы держать на этой должности.
Академику Александрову — обратить внимание на его вину во всем этом деле.
Конкретные дела на других уровнях передать в КПК. И пусть свое слово скажет прокуратура.
Перед смертью погибших, перед народом мы держим ответ!
Но сначала этого не понимали ни жители Припяти, ни Могилева, ни Брянщины — мест, наиболее пострадавших от Чернобыля, ни руководители АЭС, ни ученые-атомщики. Не обладали в первые дни полной и достоверной информацией и члены Политбюро, имевшие монопольное право принятия решений. И в результате 1 Мая в Киеве прошла традиционно веселая демонстрация, которая на этот раз рифмовалась со страшным словом «радиация». А в те дни даже ненадолго покидать свои дома было смертельно опасно. В Чернобыле и Припяти во дворах играли дети: погода-то была хорошая, весенняя. Никому на зараженных территориях не выдали респираторы. Даже членам правительственной комиссии, приехавшим в срочном порядке в Чернобыль и там же заночевавшим.
А потом поползли слухи: и про рыжий лес, и про трехглазых и двухголовых телят, и про каких-то монстров. Народ, как водится, когда происходит непоправимая трагедия, пытается снизить ее градус хотя бы шуткой. Отсюда довольно циничные анекдоты вроде: «Знаете, какой новый герб Украины?» — «Двуглавый хохол!»
Но еще больше Украины пострадала Белоруссия. Из-за розы ветров радиоактивное облако дошло до Брянска, Тулы, даже до Швеции…
Когда стали понятны масштабы катастрофы, глава государства Михаил Сергеевич Горбачев категорически настаивал на открытости информации про нее, назвав случившееся, кроме всего прочего, тяжелым испытанием политики гласности. И, несмотря на сопротивление, эту политику проводил — в том числе в отношении Чернобыля.
На высшем государственном уровне были заклеймены и разгильдяйство, и ведомственный монополизм, и закрытость реальной информации по АЭС. А потом — на уровне народа — начались подвиги: пожарных, спасателей, многочисленных добровольцев. Хотя и мародерство было, и удивительная беспечность жителей, не желавших выезжать из зараженных районов.
Стал ли Чернобыль горьким уроком? И да, и нет — слишком много у нас троечников…
Олег ХЛЕБНИКОВ,
«Новая»
Правительственная комиссия не пользовалась респираторами
РАЗГОВОРЫ О ТОМ, ЧТО ПОЛИТБЮРО УТАИВАЛО ИНФОРМАЦИЮ О ПРОИЗОШЕДШЕМ НА ЧЕРНОБЫЛЬСКОЙ АТОМНОЙ СТАНЦИИ, НЕ СООТВЕТСТВУЮТ ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТИ
— Все наши попытки в первый и даже второй день получить информацию о масштабах катастрофы не увенчались успехом.
Я уверен, что правительственная комиссия и ученые не утаивали правду о случившемся. Они просто ее не знали. Что это так — достаточно убедительно подтверждает тот факт, что члены комиссии высокого уровня, посетив место аварии, где находится реактор, остались на ночлег в гостинице около Чернобыля. Во время ужина им давали обычную воду и пищу. Находясь вблизи катастрофы, они не использовали респираторы, как и все, которые там жили и работали.
Я из этого делаю вывод: если бы местная администрация или ученые знали о действительных размерах катастрофы, они никогда бы не допустили такого риска для членов правительства и всех, кто там находился.
Авария на Чернобыльской атомной электростанции явилась самым наглядным и страшным свидетельством не только изношенности нашей техники, но и исчерпанности возможностей прежней системы. Вместе с тем — такова ирония истории — она тяжелейшим образом отозвалась на начатых нами реформах, буквально выбила страну из колеи.
Теперь мы знаем, какие масштабы приняла трагедия, сколько еще нужно сделать для людей, потерявших здоровье, лишившихся крова.
Случилось это в ночь с пятницы 25‑го на субботу 26 апреля, в 1 час 25 минут, когда на рабочем месте оставалась только дежурная смена и те, кто проводил эксперимент — испытание турбогенератора во время запланированной остановки реактора на 4‑м блоке. Информация об аварии на АЭС поступила в Москву под утро 26‑го. Она прошла по линии Министерства среднего машиностроения, была доложена Рыжкову, а он сообщил мне. В тот же день я собрал членов Политбюро, сообщение сделал Долгих, занимавшийся этими вопросами.
Его информация носила довольно общий характер, не давала представления о масштабах опасности. Было принято решение — немедленно направить на место аварии правительственную комиссию во главе с заместителем Председателя Совета Министров Борисом Евдокимовичем Щербиной. В комиссию вошли специалисты по атомным электростанциям, медики, радиологи, осуществлявшие контроль за средой. Вечером 26 апреля она была на месте. В Чернобыль спешно прибыли ученые из Академии наук СССР и Украинской Академии наук.
Информация от комиссии начала поступать 27 апреля. Она сопровождалась всяческими оговорками, носила сугубо предварительный, констатирующий характер, не содержала каких-либо выводов. Сообщалось о взрыве, гибели двух человек, массовой госпитализации людей для контроля, о мерах по локализации пожара, остановке остальных трех блоков. Сообщалось, что в момент взрыва произошел выброс радиоактивных веществ.
28 апреля Рыжков доложил на Политбюро о первых результатах работы комиссии. Вечером 28 апреля на этой основе было дано сообщение по телевидению, а на следующий день — в газетах. Затем сообщения публиковались регулярно по мере поступления новых сведений. Отвожу решительно обвинение в том, что советское руководство намеренно утаивало всю правду о Чернобыле. Просто мы тогда ее еще не знали.
Учитывая чрезвычайный характер аварии, мы уже 29 апреля создали оперативную группу Политбюро во главе с Рыжковым, которая действовала круглосуточно. Протоколы и другие материалы о ее работе ныне опубликованы.
В первые дни мы интуитивно, поскольку все еще не было полной информации, чувствовали, что проблема приобрела драматический характер и последствия могут быть очень тяжелыми. Нужна была информация из первых рук. Рыжков и Лигачев 2 мая вылетели на место аварии, к ним присоединился Щербицкий. Они посетили район бедствия, заслушали информацию правительственной комиссии, беседовали с жителями.
Масштаб беды день за днем вырисовывался все более отчетливо. Стало понятнее, что надо делать. На первом месте была задача обеспечить безопасность людей. К проведению сплошного медицинского контроля подключили буквально все, чем располагали. Была развернута сеть медицинской помощи, охватившая почти миллион человек, в том числе более 200 тысяч детей. Правительственная комиссия приняла решение о выселении людей из города Припяти. Как только была составлена первоначальная карта радиационного загрязнения и ученые сделали вывод о невозможности проживания там, началась эвакуация населения, сначала из 10-, затем из 30‑километровой зоны. Дело оказалось чрезвычайно трудным: люди не хотели выезжать, пришлось выселять их принудительно. В первых числах мая переселили примерно 135 тысяч человек и установили контроль над всем районом.
Сложнейшей инженерной и научной проблемой стал сам разрушенный блок реактора — существовала опасность его провала. Об этом академик Велихов рассказывал журналистам в начале мая: «Сердце реактора — раскаленная активная зона — как бы висит. Он перекрыт сверху слоем из песка, свинца, бора, глины, а это дополнительная нагрузка на конструкции… Удастся его удержать или он уйдет в землю? Никогда и никто в мире не находился в таком сложном положении».
Принимались меры, чтобы не допустить попадания радиоактивных веществ через грунт в Днепр. Были переброшены войска химической защиты, сосредоточена необходимая техника, развернуты работы по дезактивации. Члены правительственной комиссии работали безвыездно, затем перешли на недельные дежурства. Возглавляли комиссию по очереди Щербина, Силаев, Воронин, Маслюков, Гусев, Ведерников и опять Щербина. Круглосуточно работали научные институты в Москве, Ленинграде, Киеве, других городах, решая десятки необычных проблем. К этому была подключена практически вся страна. В те тревожные дни 1986 года проявились лучшие качества наших людей: самоотверженность, человечность, высокая нравственность. Многие просили направить их в район Чернобыля, предлагали бескорыстную помощь.
Ликвидация последствий взрыва обошлась в 14 миллиардов рублей, потом поглотила еще несколько миллиардов. Организованными усилиями удалось ограничить число пострадавших и локализовать аварию. К июлю была разработана концепция «саркофага», затем в сжатые сроки возведено уникальное защитное укрытие для поврежденного реактора с постоянно функционирующей системой контроля за его состоянием. У экспертов МАГАТЭ не было претензий, они признали: делается все, что возможно и необходимо.
И все же… Считаю нужным сказать со всей откровенностью: в первые дни не было ясного понимания того, что происшедшее — катастрофа не только национального, а мирового масштаба. Представление об ее истинных размерах формировалось по мере накопления информации. Но, как известно, «природа не терпит пустоты», отсутствие полной ясности порождало слухи, панические настроения. И тогда, и сейчас высказываются критические суждения о действиях руководства Украины, Белоруссии, руководства Союза. Исходя из того, что мне известно, я бы не стал подозревать кого-то в безответственном отношении к судьбам людей. Если что и не было сделано своевременно, то прежде всего из-за незнания. Не только политики, но и ученые, специалисты не были готовы к адекватному восприятию случившегося.
Крайне отрицательно сказалась закрытость, секретность атомной энергетики, отягощенная ведомственностью и монополизмом в науке. <…> Свою роль сыграла холодная война, взаимная закрытость двух военных блоков, в том числе в атомной энергетике. Почти ничего не было известно о 151 значительной утечке радиации на АЭС в мире, опыте ликвидации последствий аварий. Академик В. А. Легасов говорил, что вероятность ядерных аварий считалась крайне малой, вся мировая наука и техника не очень-то были к ним подготовлены. Царили самоуспокоенность, даже легкомыслие. До сих пор помню о заявлениях на Политбюро, сделанных сразу после аварии академиками А. П. Александровым и Е. П. Славским. Они стояли у истоков нашей атомной энергетики, были творцами этой техники, люди заслуженные, уважаемые. Но то, что мы от них услышали, больше походило на обывательские рассуждения: ничего, мол, страшного не произошло, такие вещи бывали на промышленных реакторах: стакан-другой водки выпьешь, закусишь, отоспишься — и никаких последствий.
Ведомственность не просто мешала делу. С ней «истончалось» нравственное начало, без которого знание грозит стать источником смертельной опасности. Боязнь проявить инициативу, страх перед начальством и стремление избежать ответственности сыграли крайне негативную роль. Не выдержал проверки механизм принятия решений.
Постепенно начали вырисовываться все последствия аварии. Поначалу наибольшее беспокойство вызывала судьба Киева и Днепра. А самый тяжелый удар пришелся на Белоруссию, особенно Могилев, — из-за розы ветров. Потом обнаружили загрязнение в Брянской области и дальше, около Тулы.
В середине мая я выступил по телевидению: выразил сочувствие пострадавшим, рассказал о принимаемых мерах, воздал должное мужеству людей, участвовавших в ликвидации последствий аварии. Поблагодарил я и всех тех за рубежом, кто откликнулся на нашу беду, протянул руку помощи. Первыми должен назвать американских медиков Р. Гейла и П. Тарасаки, президента МАГАТЭ Х. Бликса. Государственные и общественные организации, фирмы и частные лица из многих стран присылали средства тушения пожара, робототехнику, лекарственные препараты. Это была беспрецедентная кампания солидарности.
В то же время некоторые зарубежные пропагандистские центры выплеснули поток обличений, свидетельствовавший, что они не столько обеспокоены самой трагедией, сколько пытаются ее использовать для дискредитации нашей новой политики. <...>
В Политбюро высказывались две точки зрения. Одна: информацию надо расширять постепенно, чтобы не допустить паники и не нанести тем самым еще больший вред. Сторонники этой точки зрения не были оригинальными: неоперативное оповещение населения и даже своего правительства отмечалось во всех крупных ядерных инцидентах в других странах. Да и сейчас, нет-нет, газеты сообщают о попытках придержать или даже вовсе утаить сведения о неполадках на АЭС. И все-таки у нас возобладала другая точка зрения: выдавать информацию по мере поступления полностью, без ограничений, но она должна быть достоверной.
Моя позиция была однозначной. На заседании Политбюро 3 июля я говорил: «Ни в коем случае мы не согласимся скрывать истину ни при решении практических вопросов, ни при объяснении с общественностью…» Меня поддержали Рыжков, Лигачев, Яковлев, Медведев, Шеварднадзе. Чернобыль стал жесткой проверкой также и гласности, демократии, открытости.
Были отправлены телеграммы руководителям соседних и других государств с исчерпывающей на тот момент информацией. 6 и 9 мая в Москве Щербина, члены комиссии провели пресс-конференцию. В середине мая представители прессы, в том числе зарубежной, посетили Украину, получили возможность убедиться, «вымер» ли Киев, погибли ли «тысячи людей», как сообщается некоторыми средствами массовой информации Запада. В Женеву была направлена делегация во главе с академиком Легасовым. Представленные там доклады произвели впечатление уровнем квалификации, четкостью, откровенностью.
Лично для меня Чернобыльская авария — один из критических моментов в перестроечное время, но не только в этот период, а и в жизни. Многое пришлось пережить, передумать и сделать выводы на будущее. Можно сказать так: моя жизнь разделилась на две части — до Чернобыльской аварии и после нее.
Сейчас проблемы с обеспечением энергоресурсами снова вышли на первый план. Невозобновляемые источники получения энергии — на грани исчерпания. Наука пока не дала кардинальных решений энергетической проблемы. Снова наблюдается бум в строительстве атомных электростанций.
Я долгое время занимал отрицательную позицию на этот счет. Но теперь, когда я знаю ситуацию, можно сказать в деталях, вижу, что мировому сообществу не обойтись без использования атомной энергии. И если уж так, то сооружение атомных станций должно осуществляться с учетом всего опыта, которым мы сегодня располагаем. Это касается и самих реакторов, и систем управления, и систем обеспечения безопасности, и, конечно, в первую очередь компетенции персонала этих необходимых, но очень непростых, опасных объектов. И должна быть гарантирована защита АЭС от возможных посягательств террористов.
Михаил ГОРБАЧЕВ
(из выступлений и статей разных лет)
Как реагировал Кремль
В ПОЛИТБЮРО ЦК КПСС
26 апреля 1986 года
Об аварии на Чернобыльской АЭС
Долгих рассказал, что ему ночью 26 апреля позвонил Фролышев, зам. заведующего Отделом тяжелой промышленности ЦК КПСС, и сообщил, что по докладу директора АЭС Брюханова примерно около 2 часов ночи на 4‑м блоке при проведении каких-то опытных работ произошла авария. Был взрыв, пожар. Разрушены конструкции 4‑го блока. Есть жертвы. Пожар потушен. Но якобы реактор не пострадал, его заглушили. Он (Долгих) сразу поставил в известность Горбачева, Рыжкова. Решили образовать комиссию во главе с Щербиной, заместителем Председателя Совмина. Первая группа специалистов вылетела в Чернобыль (через Киев) в 9 утра, вторая группа — члены комиссии — вылетела в 16.00, а Щербина, находившийся в это время в Сибири, добрался до Чернобыля лишь поздно вечером. Там находятся Майорец, академик Легасов, представители Минсредмаша, проектных институтов и др.
27 апреля 1986 года
Долгих доложил, что ночью на 27‑е в Москве стало известно, что авария значительно тяжелее, чем информировали сначала. Поврежден реактор. Резко возрастает уровень радиоактивности. 27‑го числа принято решение об эвакуации населения из поселка АЭС г. Припяти. Подключены отряды ГО и МВД. Приняли меры для завала реактора — идет его засыпка песком, свинцом…
(Воротников В. И. А было это так… Из дневника члена ПБ ЦК КПСС. М., 1995, с. 95.)
ВНЕОЧЕРЕДНОЕ ЗАСЕДАНИЕ ПОЛИТБЮРО ЦК КПСС ОБ АВАРИИ НА ЧЕРНОБЫЛЬСКОЙ АЭС
28 апреля 1986 года
На Чернобыльской АЭС ночью в субботу произошла тяжелая авария. Выведен из строя 4‑й энергоблок. Об этом стало известно в ЦК и Совете Министров в 5 часов утра 26 апреля. Организована Правительственная комиссия под председательством Б. Е. Щербины, она находится на месте аварии. Информация противоречивая. Слово — Долгих.
СОВЕЩАНИЕ У ГОРБАЧЕВА ПО ВОПРОСУ ЧЕРНОБЫЛЬСКОЙ АВАРИИ
29 апреля 1986 года
Представлена подробная информация о том, что произошло в Чернобыле. В результате обмена мнениями Горбачев формулирует выводы:
Первое. Главная задача заглушить источник радиации.
Второе. Обеспечить тщательный контроль за воздушной средой. Минздраву немедленно развернуть работу с людьми, оказавшимися в зоне радиации. Районы высокой концентрации радиоактивности оцепить и принять меры к эвакуации.
Третье. Создать оперативную группу во главе с Рыжковым, Лигачевым.
Четвертое. Осуществлять строгий контроль за радиационной обстановкой по всей стране.
Пятое. В работе с населением должны быть честность и взвешенность. Шире использовать информацию по местному радио.
Шестое. Составить документ для международной общественности.
Седьмое. Расследовать причины, приведшие к катастрофе. Дело скорее не в оборудовании, а в субъективном факторе.
ПОЛИТБЮРО, 22 МАЯ 1986 ГОДА
О преодолении последствий Чернобыля
Горбачев. Мы столкнулись с эффектом привыкания и поразительной безответственностью. Отнестись надо к этому со всей строгостью. Мы тут под контролем своего народа и под контролем всего мира. То, что произошло, — всех касается. Столкнулись с последствиями ведомственной психологии, когда люди не могут посмотреть шире своих непосредственных технологических обязанностей. Все должны знать: тот, кто проявляет безответственность, распущенность, пусть на пощаду не рассчитывает. Ни от чего не будем уклоняться. Надо нанести самый сокрушительный удар по шапкозакидательству. Всему миру скажем откровенно, что произошло. А сейчас надо прежде всего навести порядок с безопасностью на работающих АЭС.
…Институт (им. Курчатова. — Ред.), который занимается ядерными делами, единственный. Годы работал, и никто тут у нас не знал, что там происходит. А проверили, «приоткрыли» после Чернобыля и увидели опасную монополию. Директор Института и президент Академии наук СССР — товарищ академик Александров в одном лице. Все на себя замкнул и ничего, говорят нам, тут не поделаешь.
Вот теперь он сам нам говорит, что с него и надо начинать. Дорогой наш, уважаемый товарищ, страна ведь за нами. Нельзя так.
ПОЛИТБЮРО, 5 ИЮНЯ 1986 ГОДА
Горбачев. Персонально на каждое ведомство надо возложить ответственность (за преодоление последствий. — Ред.). А то уже начал действовать эффект привыкания. Все будут отвечать по строгости. Чернобыль всех касается: и всех министров, и всех членов ЦК, и всего аппарата ЦК. Очень важна социальная сторона дела. Я очень обеспокоен работой правительственной комиссии, которая занимается причинами катастрофы. На Политбюро будем ставить очень строго и очень широко этот вопрос и не позволим шантажировать нас всякими профессиональными выкладками, а на самом деле — оправданиями.
Совершенно очевидны — безответственность и распущенность. И пусть никто на пощаду не рассчитывает. Должно быть абсолютно исключено повторение чего-либо подобного. Уже сейчас вон какой резонанс, а какие затраты! Потери продукции достигли 1 млрд 800 млн рублей. Затраты на сам объект — около 2 млрд рублей. Словом, речь идет об очень серьезных вещах.
И в Будапеште (на ПКК. — Ред.) генеральным секретарям сказать надо все откровенно. А не то, что у нас в газетах пока пишут. Ведь они же строят АЭС с нашей помощью, по нашим проектам. И посмотрите, какой сигнал! В ГДР на 50% забраковали наше оборудование.
(Обращается к Долгих.) Наведи здесь порядок. Безопасность и порядок на станциях — первейшее дело. То, что работает сейчас, должно быть обеспечено безопасностью по максимуму. И не стесняться общаться с народом на АЭС. Кисель не разводите, говорите откровенно.
СОВЕЩАНИЕ ГОРБАЧЕВА С СЕКРЕТАРЯМИ ЦК, ЗАВОТДЕЛАМИ ЦК, ПОМОЩНИКАМИ, 23 ИЮНЯ 1986 ГОДА
Зимянин. Атомное направление у нас оказалось вне контроля. Велихов (академик-ядерщик. — Ред.) ни при чем с Чернобылем. Легасов (академик-ядерщик. — Ред.) — талантливый человек — тоже. Александров (президент АН СССР. — Ред.) сожалеет, что запустил свой институт и в президиуме Академии ничего не сделал, а я, как секретарь ЦК, не имел доступа в эту закрытую сферу. Средмаш, Энергомаш — стопроцентно закрытые учреждения. Академия наук для них не стала координирующим центром.
ПОЛИТБЮРО, 3 ИЮЛЯ 1986 ГОДА
Горбачев. Кто утвердил размещение АЭС в густонаселенных районах? Помните дискуссию на этот счет в «Коммунисте» (№ 14 за 1979 год. — Ред.) — но тогда рот заткнули академику Доллежалю. Не позволим, чтобы нас, Политбюро, проклинали. Главное сейчас — безопасность АЭС.
Помню и другое: статью в «Правде» к 30‑летию первой АЭС. Там: «Атомная энергетика может служить эталоном безопасности». А что на поверку? Грянул Чернобыль, и никто не готов: ни гражданская оборона, ни медслужбы дозиметрами не обеспечены и по минимуму, пожарная служба не знает, что ей делать.
Свадьбы справляли на другой день поблизости. Дети на улицах играют. Система оповещения никуда не годная! Нет и автоматического отключения.
Облако пошло после взрыва. Его по пути кто-то засек? Меры принял? Нет.
Директор станции Брюханов был уверен, что ничего не могло произойти. Он и его зам не знали, что будут проводиться испытания на блоке. А между тем за последние годы было много аварий на Чернобыльской АЭС. Это вас не насторожило?!
Главный инженер у вас — электрик. Его главная забота — выдать больше энергии.
Вот Мешков (замминистра среднего машиностроения Славского. — Ред.) и сейчас нас уверяет, что реактор надежный. А почему же вы сами подписали недавно проект с предложением — прекратить строить такие реакторы?
Славский. Я не подписывал.
Горбачев. Так можно их эксплуатировать и строить?
Мешков. Можно, если строго выполнять регламент.
Горбачев. Вы меня удивляете. Все, что на этот час собрано по Чернобылю, приводит к единственному выводу: реактор надо запретить. Он опасен. А вы защищаете честь мундира.
Мешков. Нет, я защищаю атомную энергетику.
Горбачев. А какие интересы выше? Мы должны ответить на этот вопрос. Этого требуют миллионы людей у нас и за рубежом. Покончить с положением, когда строят АЭС на уровне мышления 20—30‑х годов. В США после крупной аварии ни одного блока больше не построили!
Мы 30 лет слышим от вас (ученых, специалистов, министров. — Ред.), что все тут надежно. И вы рассчитываете, что мы будем смотреть на вас, как на богов. От этого все и пошло. Потому что министерства и все научные центры оказались вне контроля. А кончилось провалом. И сейчас я не вижу, чтобы вы задумывались над выводами. Больше всё констатируете факты, а то и стремитесь замазать кое-какие.
В том, что произошла авария, виноват персонал, но масштабы аварии — в физике реактора.
Там, где нужна централизация, там ее нет, а там, где просто гвоздь забить надо, там действуют тысячи разных ведомств. Нет более опасного объекта, чем АЭС, ибо там миллионная мощь энергии, она опаснее любого военного объекта. Академик Доллежаль бил в свое время тревогу, но его признали некомпетентным и на пресс-конференции просто осрамили.
Вот к чему приводит монополия и в науке, и в производстве. Энергетическая проблема во всех аспектах — научном, экспериментальном — оказалась вне контроля.
(Зачитывает экспертизу.) Реактор ненадежен. А вы этим не занялись. Это вас не насторожило. Почему теоретические исследования не финансировались? А вы где были? Это ведь сказал сам академик Александров. Но и он кое-что упустил. Сейчас серьезно переживает, хотя на нем — большая вина.
А Мешков все валит на эксплуатационников. Как же вы выглядите перед лицом такой беды! Если с вами согласиться, то что? Продолжать как было? Все, оказывается, не правы, один Мешков прав? Тогда лучше освободиться от Мешкова.
Вопрос размещения АЭС. Вы упорствовали при его решении. Какие же выводы у вас из Чернобыля? С чем вы пришли на Политбюро?
Почему же такая неквалифицированная информация? Значит, не знают, не умеют определять, какие последствия могут быть от такого пожара. Что же там — такие дураки?
Академик Легасов. Реактор не соответствует требованиям безопасности по важнейшим параметрам. В 1985 году в Финляндии физики «по гамбургскому счету» проставили высокие оценки нашей АЭС. Но из нее перед тем вынули автоматику и технологию и заменили шведско-американскими.
Бобков. Диверсия исключается. Но беспечность, неграмотность, неготовность поражают. Люди не знали, с чем они столкнулись. Нельзя отдавать судьбу атомной энергетики в руки одного человека. Опасность АЭС еще и в том, что и там главное — «выполнить» план любой ценой, в ущерб безопасности, за ее счет… как на обычном заводе у нас. И гонка в строительстве АЭС, и с захоронением отходов не решено — на некоторых АЭС «сверхнормативные» запасы. Хоронят по уплотненному варианту. В районе Челябинска заражено озеро. Случись ураган или смерч — беда на всю округу.
Рыжков. Как могло случиться такое у нас? Каковы причины этой крупнейшей в мире аварии? К ней мы шли давно. И накапливали опасность.
Случайность? Но уж больно много совпадений. Нет, это закономерность, которая образовалась в нашем энергетическом хозяйстве. И разболтанность. Если бы не произошла она здесь и сейчас, произошла бы в другом месте. На заре АЭС все было поставлено строго и добротно. <...> Снизили требовательность на всех уровнях, притупилась бдительность. Ведь нет ни одного года без ЧП на АЭС. Авария на Ленинградской — выводов не сделали. Минсредмаш, наука, Минэнерго не на той высоте, какой требует атомная энергия. И ведомственная разобщенность.
Выводы должны быть сугубо объективные. От этого многое зависит.
Решается судьба страны, а тут мы видим на Политбюро стенка на стенку: Минсредмаш, Минэнерго, Академия наук… А что же там внизу?!
Горбачев. Сколько у нас разных вотчин создалось в стране! В результате мы не получали информации о том, что происходит. С такими порядками в стране мы будем кончать. От ЦК все было засекречено. Партийный работник в эту сферу и не смел лезть. Даже вопросы размещения АЭС решало не правительство. И в вопросе о том, какой реактор запустить, диктатура тоже принадлежала не правительству. Во всей системе царил дух угодничества, подхалимажа, групповщины, гонения на инакомыслящих, показуха, личные связи и разные кланы вокруг разных руководителей. Этому всему мы кладем конец. <...>
Щербицкий (член Политбюро ЦК КПСС, первый секретарь ЦК компартии Украины. — Ред.). Что делать с детьми? Их в одном Киеве 600 тысяч. Сейчас вывезли… Но осенью возвращать придется. Что с водой? Недели проходят, а дело стоит. Киевскую АЭС надо прекратить строить…
Горбачев. Мы понесли огромные потери, не только экономические, не только человеческие. Огромен политический ущерб, поставлено под сомнение: на том ли уровне у нас энергетическая программа? Подбрасывают мысль о дискредитации СССР, советской науки, техники: мол, атомная энергетика у нас уродливая.
Ситуация очень серьезная. Ни в коем случае не согласимся ни на какое шапкозакидательство: мол, ничего особенного, бывает.
Происшедшее — событие чрезвычайного порядка, близкое к применению оружия массового уничтожения. Учитывая, что АЭС у нас действуют, они включены в энергетическую программу — несем большую ответственность и за оценки, и за выводы, и за дальнейшие действия.
И ни в коем случае мы не согласимся ни при решении практических вопросов, ни при объяснении с общественностью скрывать истину. Мы несем ответственность за оценку происшедшего, за правильность выводов. Наша работа теперь на виду у всего народа и у всего мира. И думать, что мы можем ограничиться полумерами и ловчить, — недопустимо. Нужна полная информация о происшедшем. Трусливая позиция — это недостойная политика.
Огорчает, вызывает недоумение, что товарищи здесь, на Политбюро, устроили свару. Это надо осудить.
Авария могла быть предотвращена. Если бы была правильная и своевременная информация, Центральный Комитет и правительство могли бы принять меры, и аварии не было бы. Но мы столкнулись с проявлением крайней безответственности.
Нет никаких таких интересов, которые понуждали бы нас скрывать истину. Полнота наших выводов — это то, что мы обязаны сделать перед всем человечеством.
Предложения о наказаниях надо принять.
Брюханов допустил грубые ошибки, преступную халатность… Исключить из партии.
Неудовлетворительно работает Минэнерго… Шашарину объявить строгий выговор.
Замдиректора Института энергетического машиностроения Емельянову — выговор и освободить от работы.
Майорцу, министру, выговор. А вообще-то снять бы с работы.
Атомнадзор проявил себя плохо. Председателя снять. Обратить внимание Славского на то, что игнорировал предупреждение ученых.
Мешкова (зам. Славского. — Ред.), который пришел на Политбюро с совершенно безответственными вещами, — не стал бы держать на этой должности.
Академику Александрову — обратить внимание на его вину во всем этом деле.
Конкретные дела на других уровнях передать в КПК. И пусть свое слово скажет прокуратура.
Перед смертью погибших, перед народом мы держим ответ!