Истоки широко разросшегося сейчас берсеневского рода на Ярославской земле. Фёдор Берсенев родился в Мышкине в семье секретаря уездного суда (впоследствии нотариуса). Позже семья перебралась в Ярославль, Фёдор учился здесь в гимназии. В шестнадцать лет отправился в Кронштадт и поступил в техническое училище Морского ведомства. Участвовал в нескольких дальних плаваниях, окончил Санкт-Петербургскую Михайловскую артиллерийскую академию.

Лето Берсеневы проводили в Норском, тут ещё в детстве Фёдор познакомился с сёстрами Душиными. Одна из них - Елена - стала потом его женой.

Нейтралитет по-европейски

Флагманский артиллерийский офицер Фёдор Аркадьевич Берсенев отплыл в составе эскадры на Дальний Восток, оставив четверых детей (младшему - один год, старшей - семь) и прихворнувшую жену, письма к которой полны множества любопытнейших подробностей об этом плавании вокруг Европы, Африки, через Индийский океан и Китайское море, навстречу своей судьбе.
Первое письмо полно оптимизма: «Я ухожу спокойным и уверенным... не падай духом, не настраивай себя на миноры. Поскорей выздоравливай и тогда поезжай в Норское. Я ведь всегда мечтал, чтобы ребята пожили в деревне».

Рассказывая о следовании «в виду берегов датских», он продолжает выдерживать тот же взятый с самого начала тон: «Прежде всего пользуюсь громадным количеством времени для спанья. Кажется, никогда в жизни так много не спал: до обеда, после обеда, ночью само собой - одно наслаждение».
На самом деле всё складывалось, конечно, не так просто.

Специалистам по военной истории будут наверняка интересны свидетельства Берсенева, ставшего невольным участником так называемого «Гулльского инцидента». Пересекая Немецкое (Северное) море, эскадра обстреляла якобы рыбацкую флотилию, приняв её за японские миноносцы. Английское правительство заявило протест, но Берсенев оценивает случившееся иначе, называет его «тёмным делом». «Очень странный нейтралитет: японские миноносцы спокойно стоят у шведских берегов и ждут эскадру, потом идут в Англию и оттуда действуют, не нарушая нейтралитет, а мы нарушаем даже тем, что заходим на 24 часа в порт, не принимая ни угля, ни провизии. Впечатление на всех произвела эта история скверное. Поскорей бы уйти от этих европейских нейтралитетов или поскорее бы объявили, что Япония должна скушать Россию для блага Европы».

Чем дальше - тем больше подобных казусов. «Швеция открыла японцам все свои порты и мастерские... В то время, когда мы подходили к Дании, японские миноносцы уже сторожили нас и, как акулы, шли по следам. В одном из отрядов, который шёл впереди нас, шёл транспорт «Камчатка», но у него попортилась машина и он отстал... В 9 часов вечера «Камчатка» извещает: «Меня преследуют миноносцы». Через несколько времени: «Миноносцы атакуют со всех сторон, ухожу на восток».

Казалось, против России ополчилось полмира. Но с драматическими событиями, как обычно бывает, соседствовали юмористические. «В Виго нас ждали зафрактованные нами пароходы с углём. Только мы расположились принимать с них уголь, нам говорят: «Нельзя!». Через сутки вышло решение: можно погрузить по 400 тонн на корабль. Нам нужно было по 900. Погрузили сколько надо, прибегнувши к испытанному русскому средствию в виде барашка в бумажке» (взятке. - Т. Е.).

«Не хочу оскорблять извозчиков...»

Эскадра следует вдоль западного берега Африки. В Дакаре погрузка угля идёт при невыносимой жаре. В каюте - как в печи, больше одной-двух минут не просидишь. На судне «угольный ад: клубы чёрной пыли, груды угля и чёрные, как уголь, люди». На следующее утро Фёдор Аркадьевич «любовался, как мылась команда после этой адской работы... Чёрные негры превращались в белых людей, шутки, необыкновенное оживление, точно вместе с угольной пылью отмывалась и усталость от перенесённого труда».

Вслед за тем - первая печальная весть. Умер офицер Нелидов. «Очень милый человек, на редкость хорошо образованный и добрый. При всём при этом он был безнадёжным алкоголиком. Алкоголизм и жара - вещи несовместимые, и он умер скоропостижно от кровоизлияния в мозг».

Поход становится всё более тяжёлым и физически, и психологически. «Я стараюсь держать себя в руках», - проскользнуло в одном из писем. Судя по всему, Берсеневу это даётся нелегко. Его раздражает флотская молодёжь. «Плохи они даже в сфере своей специальности... Многие из них плавали, то есть принимали участие в тех увеселительных пикниках, которыми занимался наш доблестный флот до сих пор». Донимает жара: «За каждое лишнее движение расплачиваешься ведром пота, который начинает лить, доводя человека до сумасшествия». Он продолжает жить в одиночестве, не находя на судне близких по духу людей, скрашивая досуг только чтением. «Щедрина почти всего перечитал», - такой выбор вряд ли поднял настроение.

«Вчера к нам залетела с острова Фомы какая-то птичка, о которой я пишу детям. Сегодня утром её съела кошка, только ты им этого не говори. Чудная, красивая птичка, смирная такая...»

Порт Габун ещё южнее Дакара. Наконец-то удалось сойти на берег, и Берсенев полон впечатлений от африканской экзотики. Дом можно сделать там в один день из веток. Вокруг в изобилии кокосы, апельсины, бананы, манго, мелкая дичь - бери не хочу. Он описывает жене курьёзную встречу с местным «королём» и его придворными. «Принцессе» он подарил записную книжку, в ответ получил пучок бананов.

Первое письмо с окрестностей Мадагаскара наполнено ощущением долгожданной прохлады и переменой настроения к лучшему. Хотя вся затея с плаванием представляется Берсеневу уже явной ошибкой командования. «Здоров и по-прежнему верю в добрый гений, который так или иначе поможет нам выбраться из этой каши». Он становится скептиком: «Жизнь идёт своим чередом - не скучно, не весело, а так себе, по расписанию. Что мы предпримем дальше - не знаю. Вероятно, постараемся пройти во Владивосток».

Стоянка у Мадагаскара затянулась. Пошёл второй месяц, как эскадра здесь, что будет дальше - по-прежнему неизвестно. Снова жара, её сменили проливные дожди. «Особенно тяжело команде, которой положительно негде спать, наверху дождь, а в жилой палубе - уголь. Увеличилось число больных... Рождественский (адмирал. - Т. Е.) получает кое-какие сведения, но старательно их прячет. Можно догадываться, что всюду дела неважны».
Январь 1905 года, всё тот же Мадагаскар. «Мы уже отправили «слабых» в Россию на пароходе «Малайя», а теперь буквально каждый день устраиваются морские похороны. Эскадра прощается со своим бывшим сочленом одиночным выстрелом - и всё...»

1 марта становится известно о сокрушительном поражении русской армии под Мукденом. И всё-таки эскадра получает приказ двигаться дальше, к берегам Японии, через Индийский океан. Цель - небольшая бухта севернее Сайгона. Эскадра - это «плавучий город с населением 12 тысяч человек. Город этот занимает 7 вёрст в длину, 42 судна. Движемся медленно... ползём, не отдавая себе отчёта, куда и зачем».

Начались проблемы с продовольствием. Испортился пароход-ледник, сопровождавший эскадру, вышел из строя судовой рефрижератор. «Я не могу упрекнуть ни себя, ни кого-нибудь из своих коллег в трусости - нет, но мы все в более или менее сильной степени сознаём бесполезность этого похода. Наша голова - адмирал - нервничает больше, чем допускается при каких бы то ни было обстоятельствах, ругается - не хочу оскорблять извозчиков сравнением. Раздражается из-за пустяков. Впрочем, мы все этим грешим».

Последнее письмо
26 апреля к эскадре Рождественского присоединилась 3-я Тихоокеанская эскадра контр-адмирала Небогатова. Это вызвало всеобщий энтузиазм. Японцы ушли от Формозы (Тайваня), Берсенев верит, что они уже не рискнут на открытое нападение. «Большинство из нас не допускает мысли о какой-нибудь «полной победе», - пишет он, - но мы твердо верим, что спасём Владивосток и поможем заключить приличный мир».

При всём при том ясно, что свидания с адмиралом Того не избежать. «Я, следуя примеру предусмотрительных людей, спрятал своё платье в трюм, чтобы его не попортили японцы», - пытается перевести всё в шутку Федор Аркадьевич.

Последнее письмо датировано 9 мая. «Послезавтра подойдём к Формозе. Ещё недавно там был весь японский флот, но, по слухам, ушёл на север... Идём кратчайшим путём, то есть вдоль западного берега Японии, мимо Цусимы. Вторую ночь команде не дают коек - спят, не раздеваясь, на своих местах у орудий... Часто возмущает адмирал, совершенно утерявший способность контролировать вспышки своего безумного гнева...»

Одна из последних строчек этого неоконченного последнего письма как бы подводит итог всему, до тех пор написанному: «Больше всего мне хотелось бы поделиться с тобой спокойствием и уверенностью, что вся эта скверная история для нас кончится к обоюдному лучшему».

Но произошло худшее. Случилось Цусимское сражение, которое стало первым и последним боем Фёдора Аркадьевича Берсенева. Он находился в боевой рубке броненосца «Князь Суворов» вместе со всеми офицерами штаба эскадры и корабля. Броненосец шёл впереди всей эскадры, и японцы сосредоточили огонь своих орудий на нём. Первым убило сигнального кондуктора, вспоминал потом очевидец. Затем ранило старшего артиллериста. Был разбит один из приборов (дальномер), его заменили другим - к нему встал Берсенев «и тут же свалился мёртвым, поражённый в голову осколками».

Воевать Берсеневу довелось всего тринадцать минут, могилой ему стал затонувший в тот же день его броненосец. Всего в Цусимском бою погибло около 6400 русских моряков, из них более девятисот с «Князя Суворова».

Письма, любезно предоставленные ярославской родственницей Берсеневых Галиной Павловной Федотовой, читала   Татьяна Егорова.

Северный край