Сразу после этого на улицах стали образовываться стихийные митинги, а глава управления учреждениями исполнения наказаний и министр внутренних дел ушли в отставку. Кино оказалось в центре политических страстей. Впрочем, грузинская политика и кино так похожи, что отделить их друг от друга не всегда получается
Кадр из фильма «Арбуз» (Грузия), режиссер Тато Котешвили, 2012
Фото: Anka Gudjabidze
***
Поздно вечером 19 сентября в батумском кафе пусто. Только две компании по углам: группа мужчин, пьющих коньяк, и девушка, показывающая что-то на ноутбуке благородному пожилому господину, похожему на Резо Габриадзе.
Стоит начаться новостям, сразу возникает гвалт. Мужчины принимаются громко кричать. Человек, похожий на Габриадзе, не может усидеть на месте — бегает по кафе, размахивая руками.
— Конечно, разочарование, — отвечает он мне на вопрос о причине этих волнений. — Хотя не знаю, было ли очарование. Получается, что единственное, что произошло за эти годы, — построили новое здание Министерства юстиции, где можно любую бумажку — хоть паспорт, хоть права — получить за двадцать минут. А коренные изменения так и не произошли. И поэтому это видео, которое вчера показали и теперь опять показывают, для нас для всех боль в сердце. Я серьезно говорю.
Со стороны причину волнений все же понять трудно. Что такого должны показать по российскому телевидению, чтобы это стало причиной отставок и уличных боев? Хотя разочарование, если относиться к нему серьезно, вполне себе причина.
До реформы кино, как и до многого другого, в Грузии за восемь лет так толком и не добрались. Смогли только разделить советское наследие — студию «Грузия-фильм» — на собственно производственную базу и Национальный киноцентр, который разыгрывает поддержку проектов в производстве, но не в прокате. В этом Грузия похожа на Россию.
***
Режиссер Леван Сихарулидзе толкает по тбилисским улицам коляску с сыном Илико, задумчиво смотрит на гору Мтацминда и говорит:
— Нет, туда мы не пройдем, тяжело коляску будет толкать… Ты же был уже на могиле Грибоедова? Пойдем лучше прямо, по улицам. Там тоже красиво.
Леван — образцовый молодой режиссер. Киностудия, которую он создал с приятелем, называется Young Fathers. На ней он снял уже два фильма, но до проката ни один не дошел.
— Вообще шансов на какой-то прокат сейчас ноль, — говорит он. — Есть фестивали, на которых можно засветиться, в Батуми например. Можно попробовать посветиться в России или еще где-то за рубежом. Но что делать дальше с полным метром, непонятно. Ну, зайди в любой кинотеатр — там что, грузинское кино идет?
— Нет. Идет «Борн», «Темный рыцарь» и еще что-то третье, не помню что.
— В этом квартале, — Леван показывает вокруг, — живут, кажется, одни режиссеры. В каждом доме. В общем, квартал безработных… Снимающих, но безработных.
На количество снимаемых фильмов ситуация и правда не влияет: кино все равно создается — просто не доходит до зрителя. Или доходит, но только на фестивальных площадках.
— Ты видел в Батуми короткометражку «Арбуз»? Нет? Ее мои друзья сняли. Они вот тут живут. О, вот эту машину можно задевать коляской — она звукооператора нашего, Вано, он не обидится… Так вот, похоже, «Арбузу» главный приз дадут, только непонятно, что дальше… Ну, да что-нибудь будет — фестивалей много.
«Арбуз» и правда получил Гран-при в конкурсе короткометражек. Мы доходим до дома Левана, он обещает показать мне свои фильмы: две короткометражки, одна снята в прошлом году, другая — в этом. После долгих приготовлений он мне их наконец показывает. К одной надо сделать хитрые английские субтитры — перевести ключевой каламбур с грузинского очень трудно. Другая снята в рамках большого проекта, затеянного одним из местных банков.
О безработных режиссерах Леван, смеясь, рассказывает тбилисскую легенду. Когда несколько лет назад на той же горе Мтацминда строили развлекательный комплекс, завезли, в частности, купленный где-то в США замок ужасов. Установили — получилось красиво и страшно, как надо. Но поняли, что забыли привезти кукол, которые должны вылезать из стен и пугать посетителей.
Недолго думая, дававший деньги на этот комплекс Бадри Патаркацишвили решил обеспечить работой бесчисленных выпускников театральных вузов: нанять их, чтобы они вылезали вместо кукол, измазанные кровью и в лохмотьях. Но реализовать идею не успели — Бадри умер, замок остался стоять пустой и без посетителей. Примерно то же самое произошло и с Батумским фестивалем: форма есть, а вот с его национальным содержанием вышла незадача. Безработные режиссеры, как могут, населяют этот замок.
***
В 1968 году из-за народных волнений прервали Каннский кинофестиваль. Этот факт я прокручивал в голове все те шесть часов, что ехал по извилистым (но очень хорошим!) дорогам из Тбилиси в Батуми. Поначалу, приехав, я решил, что мои ожидания оправдались. И даже обрадовался.
Любой постоянный посетитель фестивалей знает: мимо главного события в городе не пройдешь, даже если захочешь. Эмблемы фестиваля будут встречать тебя в аэропорту, сопровождать всю дорогу на билбордах, каталог будет с увлечением листать коридорная в гостинице, по телевизору в любой занюханной рюмочной будут крутить в режиме нон-стоп рекламные ролики фестиваля, а обладателю аккредитации обломится десятипроцентная скидка.
Кадр из фильма «Бахмаро» (Грузия/Германия), режиссер Саломэ Яши, 2011
Фото: архив пресс-службы
В Батуми не так. Поэтому я и решил, что фестиваль отменили. Парень в хостеле, где я остановился, про фестиваль ничего не слышал. Остальные вроде тоже. А он есть. Просто, чтобы найти главную площадку, надо постараться. На вопрос, где тут пресс-конференция, служители гостиницы, где она проводится, пожимают плечами, звонят знакомым, наконец не выдерживают:
— Слушай, а зачем она тебе?
Охранник тут же спохватывается:
— Нет, не думай, зачем. Сейчас узнаю, где эта твоя пресс-конференция.
Ощущение незначительности кинофорума рассеивается, как только подходишь к кинотеатру: он гудит как улей. На ступеньках сидят прибившиеся к празднику жизни хипстеры с макбуками. В лайтбоксах у входа вертятся портреты Белы Тарра и Ежи Гофмана — как будто они не «проклятые поэты» и «мастера не для всех», а безусловные авторитеты и готовые бренды, не требующие никаких уточнений. Бела Тарр — значит, кино будет хорошее.
В одном из рекламных роликов фестиваля председатель жюри Эльдар Шенгелая держит в руках приз BIAFF, по которому стреляют из пушки; золотой конек — вдребезги. В другом ролике получивший приз за вклад в развитие кинематографа Ежи Гофман долго думает, куда бы статуэтку пристроить. И поняв, что некуда — везде смотрится дико, что на книжной полке, что на письменном столе, — выкидывает ее из окна. После чего в дверях появляется делегация с улицы во главе с покалеченным упавшей статуэткой прохожим.
Месседж роликов считывается легко и поражает откровенностью: призы — фигня, никому они не нужны, им прямая дорога за окошко. А вот кино — да, это вещь. На вопросы о том, почему они до сих пор снимают «в стол» и остаются безработными, а не уходят, скажем, на телевидение (а некоторые, наоборот, уходят с телеканалов ради кино), молодые режиссеры реагируют одинаково: пожимают плечами.
— Ну, а что делать? Может, все еще изменится. Вот сейчас после выборов придет «Грузинская мечта», они культурой интересуются и хотят в ней что-то менять и как-то ей помогать… — говорит режиссер Саломе Яши.
Это самое «может, что-то изменится» сегодня вполне тянет на лозунг грузинского кино.
***
Одновременно с Батумским кинофестивалем в самом знаменитом тбилисском кинотеатре «Амирани» (он, в частности, упоминается в спектакле Резо Габриадзе «Осень нашей весны» — туда залетает главный герой, нахальная птичка Боря) идет ретроспектива каннской Недели критики. Это само по себе большое событие: в России, к примеру, она ни разу не проводилась. И это ошарашивает — когда идешь по проспекту Руставели и видишь перекрывающую афиши «Борна» и «Темного рыцаря» огромную растяжку с логотипом национального киноцентра и Каннского фестиваля.
Приехал в Тбилиси и нынешний программный директор Недели, Шарль Тессон, на открытии обмолвившийся, что хочет найти грузинских авторов, которые могли бы войти в пул «его» режиссеров. А директор Национального киноцентра Тамара Татишвили подхватила: это большая честь для нас, ретроспективу показывают только два раза в год в двух странах. В этом году — в Китае и Грузии. Значит, есть интерес к грузинскому кино.
Между строк официальной речи внятно читается: проведение Недели критики — пробный шар, демонстрация кредита доверия грузинскому кино. И попытка его расшевелить, вытащить на международный уровень. Хотя непонятно, верный ли это путь.
В фойе «Амирани» полумрак и пусто. В кинозале зрители смотрят «Мою маленькую принцессу» Евы Ионеско — автобиографическую ленту о девочке, ставшей самой молодой в истории моделью, снявшейся для «Плейбоя» и оказавшейся жертвой самолюбия и мнительности собственной матери, мечтавшей превратить чадо в соблазнительную Лолиту. Зал набит, зрители периодически выходят покурить в фойе, где стоит телевизор, по которому снова крутят любительскую съемку издевательств над заключенными в тюрьме. Косматый юноша долго смотрит на экран. Заметив мой взгляд, он мрачно ухмыляется и делает выразительный жест: дескать, что здесь, что там, в зале.
***
Отделить протесты от кино в Грузии никак не получается. Форматных границ не существует: фестиваль в Батуми перетекает в митинг, тот, в свою очередь, в массовое поедание хинкали, и все это заканчивается на пляже, массовым купанием. У самого кинотеатра, рядом с памятником Ираклию Абашидзе, подозрительно похожим на московского Абая, дежурят протестующие. Утром вахту несут старушки, днем — мамы с колясками, к вечеру появляются студенты.
Протолкавшись сквозь толпу, скандирующую «Сакартвело!» («Грузия!»), оказываешься в зале кинотеатра, на показе единственного грузинского полнометражного фильма, попавшего в программу, — картины Саломе Яши «Бахмаро».
Сюжет строится как раз вокруг предвыборной кампании: в маленьком городке медленно загибается копеечная хинкальная, хозяева которой тщетно пытаются ее спасти. А по соседству, в том же скучном кирпичном здании, — предвыборный штаб одной из партий и магазин копеечной бижутерии. И вот в этом сером мире начинают бушевать предвыборные страсти.
Пожалуй, редко услышишь на фестивале такие овации — со свистом и хохотом, — как те, которые вызвал эпизод, в котором пара пацанов-голодранцев прилепляют скотчем к стене плакат партии власти, естественно, с портретом Михаила Саакашвили. Плакат никак не приклеивается, и в итоге его просто мнут и выкидывают: на черта он такой нужен? Публика чуть ли не просила повторить этот эпизод.
Впрочем, в «Бахмаро» досталось всем кандидатам: и умеренным занудам — христианским демократам, у которых старушка клянчит, чтобы те сделали ей ремонт, и восторженной «Грузинской мечте». Зал ревел, одинаково смешны и нелепы были все. В жизни никто из них, в отличие от фильма, в публику не попадает.
Режиссер «Бахмаро» раньше работала журналистом. И не где-нибудь, а на самом политически остром телеканале страны — «Рустави-2». А потом сняла несколько документальных лент. Но все равно трудно понять: документалка этот неудобный, нарочито небрежно снятый на ручную камеру с прямым звуком фильм — или игровой. Режиссер от прямых ответов уходит: говорит, это мокьюментари (англ. mockumentary, от to mock — «подделывать», «издеваться» + documentary — «документальный». — «РР»), сочиненный сюжет, в который вторгается реальность.
Собственно, все грузинское кино сейчас должно бы быть таким. Оно такое и есть: сочиненное, но привязанное к реальности так плотно, что она влияет на развитие сюжета помимо воли автора: выйдя после «Бахмаро» на улицу, я обнаруживаю, что фильм не кончился. Он продолжается в похожем на пластиковые декорации старом городе, отремонтированном и вымощенном плиткой. То, что в Батуми сильны протесты, не должно удивлять: даже Тбилиси не изменился за время, прошедшее с «революции роз», так сильно, как главный порт и курорт страны, Марсель и Канны в одном флаконе.
На набережной высятся несколько небоскребов: один украшен светящимися по ночам буквами грузинского алфавита, на пятидесятом этаже другого расположилось колесо обозрения, третий вот-вот достроят, четвертый только начал возводить Дональд Трамп. Между небоскребами — наглядное объяснение, почему грузины разочаровались в своем лидере: его летняя резиденция, больше похожая на увеличенную копию загородной дачи на Рублевке, режущая глаз вычурной золоченостью.
На площади Европы, у памятника Медее, едва ли не главной местной знаменитости (если что, Колхида — это здесь), собирается толпа молодых людей. В руках у юноши в кепке мегафон. Он ведет себя как заправский шоумен: ловко придумывает на ходу новые эффектные кричалки, мгновенно находит такую точку, с которой его будет слышно в любом конце огромного плаца. Толпа переходит с места на место, обрастая новыми участниками: туристами, снимающими происходящее на мобильники, таксистами, ждущими клиентов, выбегающими из всех подворотен местными жителями со сварганенными на скорую руку плакатами Stop the violence! («Остановите насилие!»).
Здесь, на площади, вышедшие из кинотеатра покурить зрители видят то, чего им не хватало в «Бахмаро»: своего рода альтернативу провинциальному мирку с его иллюзией политической борьбы. Борьба должна быть не там, на экране, а здесь, на площади. Это не революция, это нормальное течение событий. Как сказала про Грузию одна моя знакомая, we are not having fun, it’s just a tradition («Мы не развлекаемся, это такая традиция»). Это касается всего — и кино, и политики, и образа жизни.
***
Рядом с «Пресс-кафе», главным местным заведением для гостей фестиваля и прочих экспатов, человек десять дружно прибивают к деревянной рамке клеенчатый предвыборный плакат одной из партий.
Это тоже митинг: прибегают тележурналисты, бряцая аккредитациями BIAFF. Тут же тетенька, которая пять минут назад лежала на пляже и рассказывала подруге по телефону о гигантских медузах, которые ее атакуют всякий раз, как она хочет искупаться. Откуда-то появляется вертлявый гражданин в кепке, который вчера завладел мегафоном. У него — не поверите! — тоже аккредитация прессы.
Все дают советы, как лучше прибить плакат: какими гвоздями, куда. Внезапно появляется тетенька — из дома, на который обречен быть повешенным кандидат: оказывается, кандидатом собираются завесить ее окно.
Скандал нарастает, но я уже допил кофе. Столики все заняты, ноутбук садится — приходится переместиться в другую точку. Вечером плакат уже висит — не на окне, нет. Где-то в простенке.
— Выглядит дико, но так всем удобнее, — замечает притормозивший рядом со мной прохожий.
Иван Чувиляев
Эксперт