Переводчик Дмитрий Коваленин — о том, почему японский прозаик достучался до российских читателей без всякой раскрутки.
Харуки Мураками исполнилось 70, и он один из самых популярных в России зарубежных писателей. В моей юности всё началось со стандартного набора советского японофила: Акутагава, Абэ, Оэ. Папа-филолог на самопальном станочке переплетал всё, что выходило, в самиздатовские книжки, которые потом у нас зачитывало полгорода.
Из японцев, помню, особенно надолго в голове застрял «Человек-Ящик» Кобо Абэ. Кстати, всех троих и перевел, и продвинул в русскоязычное сознание один великий человек — Владимир Сергеевич Гривнин. Ну а потом я поступил на Востфак ДВГУ, познакомился с тем, что у нас переводили преподаватели и студенты для «диссеров» и дипломов. То есть в стол. До сих пор уверен: если заглянуть в архивы кафедр восточных языков, в их манускриптах (тираж машинописный, 2 экз.) найдутся такие жемчужины, о которых наши издатели мечтают десятилетиями — да так и не знают, где взять. Почему это не издают? Всегда поражался.
Сам я писал диплом по символизму — сравнивал японских, русских и французских поэтов начала ХХ века. И перевел сборник «Стихи о Тиэко» очень интересного поэта и скульптора Такамура Котаро. У которого жена сошла с ума, и он с ней несколько лет подряд разговаривал, вплоть до её смерти. Нужно это кому-то сегодня? Не знаю.
Теперь о Мураками. Я закончил университет в конце 1980-х, после развала СССР умотал в Японию, где все 1990-е прослужил в японском порту судовым агентом. По вечерам западал в книжные магазины — искал то, что «рулит» сегодня в японских читательских мозгах. Ведь наше знакомство с современной Японией вплоть до 1990-х заканчивалось Мисимой, хотя тот наложил на себя руки аж в 1969-м, да и вообще всегда был для самих японцев личностью весьма одиозной (достаточно вспомнить, как «простебал» его Мураками на первых же страницах «Охоты на овец»).
То есть он никак не мог быть маяком для понимания того, чем живут японцы наших дней, и меня этот перекос очень сильно терзал. Само собой, в японских книжных на меня обрушился такой вал информации, что я там чуть не утонул. Но мне повезло — я встретил хорошего советчика. Бармена и лучшего диск-жокея города Ниигата по имени Дзюндзи Хасимото. Он был женат на канадке, которая родила ему двуязычного сына, и прекрасно понял суть вопроса, который я и задал ему через стойку с пивом и дорогой винтажной виниловой вертушкой в далёком 1995-м: «Ну и какой ваш писатель, по-твоему, может вставить иностранного читателя так же, как нас вставляет твой очередной Тим Бакли?»
И он, ни слова ни говоря, достал мне из-под стойки (то есть он читал ее прямо тогда же и там же, заметим!) покетбук «Охоты на овец». Вот так всё и началось. Сейчас Дзюндзи уехал из Японии. Написал мне недавно в Facebook — живет на Гавайях, на острове Кауаи, летом торгует досками для серфинга, а зимой медитирует и пишет какую-то прозу. Пока никому не показывает. Интересно, что получится.
И вот, когда уже четвертая книга Мураками начала бить рекорды российских продаж, японское посольство озаботилось тем, что их писатель никак официально не представлен российской публике. То есть поклона не сделано, а это в японском понимании непорядок. Поэтому меня вызвали на посольский ковер и послали к нему на интервью. Это было первое интервью, которое Мураками дал иностранцам на своем родном языке — раньше он говорил с иностранцами только на английском.
Над переводами его книг я тогда работал без какого-либо дедлайна, договора и предзаказа. Просто для собственного выживания. Потому что работал в «квадратной» японской конторе, а хотелось еще и человеком остаться. Долгими зимними вечерами. В таком режиме прошло года два, а потом уже появился интернет, Александр Житинский создал ЛИТО имени Стерна, учредил с Борисом Стругацким первый сетевой литконкурс, в котором оказалась номинация «Переводы». Я послал туда на всякий случай отрывок из никому не известной «Охоты», и она вдруг заняла там первое место. Особенно подчеркну, что ни в какую рекламу ничего не вкладывалось. Мураками в Россию явился без раскрутки, сам по себе. Просто потому, что это настоящая литература.
Где-то с годик русскоязычная «Овца» гуляла неизданная просто по Сети. А уже когда встал вопрос об издании, очень помог Григорий Шалвович Чхартишвили. Я с ним списался, и он посоветовал питерскую «Амфору». Книжки тогда совсем загибались, издавать никому не известного автора никто не хотел. Они решились — и пошло-поехало.
Разнится ли восприятие и отношение к книгам Мураками в Японии, Европе, США и в России? По большому счету нет. Потому его и переводят сейчас на 48 языков мира. Недавно мне написал человек из Казахстана, спрашивал, можно ли переводить его на казахский с русского или английского, потому что хочется, а японского он не знает. Я сказал, что можно. Да простит меня их казахский бог, раз уж японо-казахскими связями до сих пор никто не озаботился.
Музыка для Мураками — во всем вокруг. И дело не только в его огромной коллекции джазовых виниловых пластинок, а в его же игре словами. Как он сам признался в предисловии для русского издания «Страны Чудес», когда у него случается непруха в продолжении сюжета, он подходит к пианино и проигрывает инвенции Баха. Чтобы прочистить внутренние трубы.
Харуки Мурками никогда не станет самовлюбленным милитаристом, как Мисима, или занудой-традиционалистом, как Кавабата. Зато не исключены все остальные возможные трансформации. Для написания своего нового романа, «Убийство Командора», он, по его же признанию, задействовал внешнюю форму из «Великого Гэтсби» Фицджеральда, а внутреннее наполнение — из старинной японской страшилки-квайдана об оживших мощах буддийского монаха, которого мумифицировали заживо. Вот и подумаем теперь, откуда и куда растут все эти уши.