РI продолжает публиковать цикл очерков заместителя председателя общественной редакции нашего сайта, профессора Московского университета Василия Ванчугова, который раскрывает многие неизвестные и малоизвестные страницы взаимоотношений американской и русской культур.
Как Европа открывала в России свое «иное», точно так же открывала свое «иное» в Америке Россия: на сотню утверждений о различиях русских и американцев, приходятся те же сотни, в которых отмечается их парадоксальное сходство. Истина лежит, вероятно, где-то посередине, и мы вместе с профессором Ванчуговым попытаемся ее обнаружить.
***
Упомянув в предыдущем тексте роман «4338 год», в развитие темы следует обратиться к научно-фантастической повести К. Э. Циолковского «Вне Земли», написанной уже спустя полвека после творения В. Ф. Одоевского.
Каждый из членов международного экипажа космического корабля наделен Циолковским характерным именем: Ньютон (англичанин), Франклин (американец), Гельмгольц (немец), Галилей (итальянец), Лаплас (француз) и, наконец, Иванов (русский).
Ньютон был «наиболее философ и глубокий мыслитель-флегматик», Франклин — с «оттенком практичности и религиозности», Гельмгольц «сделал множество открытий по физике, но был иногда до того рассеян, что забывал, где у него правая рука, и был скорее холерик», Галилей – «восторженный астроном и страстный любитель искусств, хотя в душе и презирал почему-то эту свою страсть к изящному»; Лаплас был «по преимуществу математик», а Иванов — «большой фантазер», хотя и с огромными познаниями, он чаще других возбуждал «странные вопросы».
В этом «Иванове» легко узнавался сам Константин Циолковский. Но то, что Циолковский сделал по простоте душевной, в силу писательской неискушенности, раздавая своим героям указанные имена для облегчения понимания целых наций, для мистика Николая Рериха играет более существенную роль. В статье «Душа народов» (1932), касаясь приготовлений американцев к торжествам в честь памяти Дж. Вашингтона, он замечает, что уже в самих приготовлениях обнаруживается «нерв страны».
Вашингтон не просто деятель, которому благодарные потомки готовят праздник, он — герой, которого осознала душа народная, и этот герой выражает «смысл строительства Америки». Всякий раз, когда вы произносите имена выдающихся сынов этой страны, например, «Вашингтон», «Линкольн», то, с точки зрения Рериха, вы «произносите сущность Соединенных Штатов Америки», и эти и некоторые другие имена американских героев, преодолев границы личности, стали «синтетическими мировыми понятиями».
Таким «синтетическим понятием», по терминологии Рериха, для Циолковского стал Франклин, который даже в космосе продолжал быть с «оттенком практичности и религиозности». Однако для большей части внешних наблюдателей Америки доминирующим чувством, состоянием, умонастроением была не религиозность, а практичность, точнее, прагматизм. В «Смысле истории» (Берлин, 1923) Николай Бердяев разъяснял, в частности, что всякая цивилизация по сути своей прагматична, и что не случайно прагматизм так популярен в «классической стране цивилизации — в Америке»…
Защита американцев от многочисленных и постоянных обвинений в мещанстве со стороны наших соотечественников произошла, как ни странно, в евразийском манифесте «Исход к Востоку» (Кн.1. София, 1921), где была напечатана статья Георгия Флоровского. Он уже покинул Россию, но еще и не помышлял о том, что ему придется жить и работать в Штатах. В этой статье — «О народах неисторических», отметив, что «потоки культурной и бытовой «традиции» могут резко и обостренно расходиться», он пытается объяснить «загадочность лика Дальнего Запада» — Америки. По своему быту она «повторение и утрировка «Европы», гипертрофия общеевропейского демократизма и буржуазности». Но тем неожиданнее встретить под этой маской, появившейся вследствие неудачного копирования, самостоятельный тип культуры.
Основы этой культуры проводятся Флоровским пунктиром от первых переселенцев, через деятельность Бенджамина Франклина, Эмерсона, вплоть до «self-made men Джека Лондона». Характерная черта этой культуры — традиция радикального отрицания мещанства и путь жизни и утверждения индивидуальной свободы. «Где проходит колея этой традиции? — спрашивает Флоровский и отвечает: — Она почти неуловима: “пластицизм” лишь символизирует ее, но именно в ней, а не в “капитализме” усматривает свой “дух” американское самосознание, исповедующее Джемса своим пророком».
Упомянутый в предыдущей статье Василий Розанов, имей он возможность ознакомиться с подобной защитой, ответил бы скорее всего издевательством, где заодно досталось бы и евразийскому «изму». Американцам нужно «имя, а не звуки», — резвился Розанов в 1914 г. («Среди художников»). «Им пой хоть курица, только бы это была самая знаменитая курица в мире». Определения «американизма», но уже граничащие с идиотизмом, в огромном количестве наводнят научную и популярную литературу в советское время. Однако, не желая забегать здесь слишком далеко во времени, собираясь лишь показать живучесть темы и особо своеобразные способы ее проявления, укажем лишь на трактат Алексея Лосева «Диалектика мифа» (1930 г.), в котором встречается передача сути американизма посредством сравнения со светом электрических лампочек: «Свет электрических лампочек есть мертвый, механический свет. Он не гипнотизирует, а только притупляет, огрубляет чувства. В нем есть ограниченность и пустота американизма».
Когда говорят об «Америке», подмечает Г. В. Флоровский в статье «Смысл истории и смысл жизни» (1921), всё же находясь в Европе, то невольно думают «о миллиардерах и трестах, о небоскребах и лифтах», представляют себе «мир рафинированного мещанства», и совершенно не улавливают «таящегося под пестрой тканью «культуры» духа, прямого потомка того религиозного энтузиазма, который привел сюда первых американцев.
В 1948 г. Флоровский переехал в США, где получил место профессора догматического богословия Свято-Владимирской духовной семинарии в Крествуде. Там же в Штатах оказались некоторые из российских философов, насильственно высланных из России. Среди них и Николай Лосский. Воспроизведя расхожее «в России и во всей Европе» представление об американцах как людях, «занятых только добыванием долларов и борющихся за свои интересы с безоглядной жестокостью», Лосский убедился на своем опыте, и «очень скоро», в неверности этих представлений. Оказалось, что общий характер отношений американцев к людям проявляется следующим образом: приветливая улыбка, благожелательность, готовность помочь, а в академических кругах он наблюдал «идеализм, напоминающий свойства русской интеллигенции».
Как выглядит американская система образования изнутри, некоторые из наших соотечественников могли узнать об этом на собственном опыте. Один из них — уже упоминавшийся выше профессор Н. О. Лосский, имевший одно время статус visiting professor’а. Когда его сын Андрей, которому было в то время 14 лет, попросил его в письме из Праги передать характер американцев, Лосский ответил ему следующее, воспроизводя при этом мнение Г. Э. Ланца (эмигрировавшего в Америку из России после революции, и получившего позднее в Стенфордском университете звание профессора): «Г. З. Ланц говорит, что американский юноша во многих случаях таков же, как Алеша Карамазов: он деятелен и во всякой обстановке сразу находит, что нужно сделать, чтобы помочь людям. Когда через год мы, даст Бог, прочитаем “Братьев Карамазовых”, ты будешь поражен и подумаешь, что страна, где юноши — Алеши Карамазовы, должна быть идеальною».
Однако при ближайшем знакомстве с американскими «алешами» — Лосский заметил, что хотя они и очень хороши своим поведением, но добрые качества их созданы бессознательною практикою социального общения; а «сознательная мысль у них слабо развита». Они мало способны к длительному и отвлеченному размышлению, и Лосскому, как представителю науки, требующей именно этого качества, досадно видеть неустойчивость их мысли. Здесь слишком много развлечений, которые хотя и неплохи (спорт, поездки, наслаждения чудною природою и райским климатом), однако Лосскому хочется, чтобы человек стоял выше всего этого и более глубоко думал о загадках мира и жизни.
Здесь хорошо заметна легкая досада Лосского на то, что он не нашел в американском колледже «Алеши Карамазова»… Но какие чувства испытал бы иной американский студент, случись ему открыть томик с подборкой статей В. В. Розанова, да остановиться на одной них, например, «Американизм и американцы» (1904). Там бы он прочитал: «Когда Жуковский писал “Сельское кладбище” — американцы торговали; когда Байрон пел Чайльд-Гарольда — американцы опять же торговали. Пришел Гюго… — и все же американцы только торговали. Канта сменил Шеллинг, Шеллинга — Гегель, у англичан выросла и умерла величайшая из идеалистических философий, так называемая «Шотландская философия»: и все это время американцы только открывали банкирские конторы. Понятно, что они накопили в это время горы долларов. Если справедливо, что американцы идут на Европу… то это прежде всего идет банкир на профессора, слесарь на астронома, биржевой маклер на старого геттингенского или московского идеалиста. Тут расхождение огромное. Тут отсутствие взаимного понимания…
Пораженный прочитанным, и продолжив знакомство с русской литературой далее, узнал бы этот воображаемый студент, что «знаменитый спор между сапогом и Пушкиным, прошедший в дикий период нашей критики, теперь повторяется чуть ли не в международном столкновении. Суть “янки” и состоит в том, что, торжественно поставив огромный сапог из американского бизона на академический стол, он увенчал его лаврами, снятыми с голов Гомера, Данта, Шекспира, Мильтона. Американская нация есть вообще не мечтательная нация, а мечта родит и поэзию, и философию».
И хотя подобные суждения все еще были популярны в «широких читательских массах», все же можно было встретить и вполне доброжелательные характеристики. Вскоре после того как прошел девятый вал рецензий на «Закат Европы» Освальда Шпенглера, в текстах русских эмигрантов начинает всходить «континент Россия-Евразия». В «Исходе к Востоку. Предчувствия и свершения. Утверждение евразийцев» (Кн.1. София, 1921), в геософской статье «Миграция культуры» отмечалось, что наиболее влиятельные центры культуры находятся теперь не только в Западной Европе, но и еще в двух местах планеты: в «России-Евразии» и в Северной Америке. Эти два континента «сменяют» Западную Европу, сменяют «в смысле принятия на себя части дела культурного творчества». Америка, например, в культурном отношении объявляется «продолжением периода романо-германского».
Если до революции над «американизмом» в России иронизировали (вспомним хотя бы Розанова), то при Советской власти его систематически изобличали. Но осуждая американизм — прежде всего за его империализм, — решено было, среди прочего, использовать систему Ф. И. Тейлора. В работе «Очередные задачи Советской власти» (1918) Ленин признал, что русский человек — «плохой работник по сравнению с передовыми нациями». Задача, которую Советская власть должна поставить перед народом — научиться работать. Ленин советовал трудящимся обратить внимание на американского исследователя Тейлора, отметив, что «последнее слово капитализма в этом отношении», система Тейлора, как и все продукты капитализма, соединяет в себе «утонченное зверство буржуазной эксплуатации и ряд богатейших научных завоеваний в деле анализа механических движений при труде». В 1922 г. в рецензии на переработку книги Тейлора по научной организации труда Осипом Ерманским Ленин отметил, что советским людям необходимо не только добиться поголовной грамотности, но во что бы то ни стало пойти дальше и перенять всё действительно ценное из европейской и американской науки.
И вскоре, не отрекаясь от Европы, Россия уделяет повышенное внимание к Штатам.