Сон о Сионе

Книга Александра Мелихова «Биробиджан – земля обетованная» (СПб, «Текст», 2009) представляется мне одним из самых захватывающих сочинений, посвященных национальному вопросу, – не еврейскому, поскольку, говоря на эту тему, крайностей никак не избежишь, да и в пошлость свалишься почти наверняка, а самому феномену нации, на котором, собственно, и сломал зубы марксизм.

Марксизм вообще не такая плохая штука – особенно когда не является руководством к действию, – но в качестве универсальной мировоззренческой доктрины он не хиляет, и подкосил его триумфальное шествие проклятый нацвопрос. Мелихов в сегодняшней России, вероятно, главный идеалист, какой-то даже, я бы сказал, субъективный. Мало кто у нас с такой страстью ненавидит все земное: прагматические мотивации, приземленные устремления, прозаические расчеты.

В последние 10 лет – а если вдуматься, то и с самого начала своей литературной работы, которая в конце концов прервала его триумфальную математическую карьеру и оторвала от академической науки, – он одержим идеей «коллективной грезы», «чарующего фантома»; он – единственный известный мне сегодня критик религии не с материалистических, а чуть ли не с солипсических позиций. Религия не устраивает его тем, что она слишком уж коллективна: Мелихову любезны индивидуальные грезы или по крайней мере утешения не для всех. В религии вдобавок слишком много мирского духа, пресловутой прагматики, будь то православие с его недвусмысленным огосударствлением или католицизм с его миссионерами-эмиссарами. Мелихова удовлетворяют только холодные высоты чистого духа, только небывалая радикальность – и нацвопрос он решает без малейших уступок рационализму (а если вдуматься, то и национализму): нацию создает не территория, даже не язык, не враждебное окружение и не нравственные ценности, а только представление о миссии, коллективная мечта, утопический проект. С этой точки зрения наиболее цельным и успешным примером нации у него оказываются евреи. Думается, хотя мы напрямую об этом никогда не говорили, Мелихов разделил бы мою мысль о губительности архаики для еврейского национального проекта. Своя территория, исконная земля – это слишком прозаично, грубо; вполне естественно, что его интересуют только «новая земля и новое небо», страна, созданная с нуля, на чужом и пустом месте, в тайге, исключительно силой воображения. Вот почему его так волнует Биробиджан; вот почему он посвящает ему второе подряд (после «Красного Сиона») историческое расследование, отрываясь от работы над своей отличной прозой.

Главный сюжет Мелихова – и в романах, и в публицистике, которую он, пожалуй, пишет лучше всех коллег-современников, – величие и падение сверхчеловека, торжество «проклятой свиньи жизни» над хрустальными утопиями, над гордыми одиночками-творцами, над мужской отвагой и женской преданностью. Герой Мелихова – поверженный демон, слегка умиленный собственным падением и встраиванием в обычную жизнь. Но пусть вас не обманывает это умиление: все это не более чем маска. Крах утопии для Мелихова – трагедия подлинная и глубокая. Ему жалко Биробиджан.

Он отлично понимает, что при Сталине из еврейского национального государства (пусть области) ничего хорошего не могло получиться. Он убедительно доказывает, что Сталин был не антисемитом, а нормальным большевиком-космополитом с глубоко укорененным презрением ко всему национальному, а вынужденный поворот к русскому национализму ему пришлось сделать во время войны, когда оказалось, что большевизм так и не смог предложить более убедительного коллективного фантома, чем русская идея. Мелихов остроумно, со знанием текстов, контекстов и подтекстов разоблачает грубую фальшивку о «русском реванше», репрессивном ответе 1930-х на интернационализм 1920-х (у нас главным пропагандистом этой идеи был Вадим Кожинов с его книгой, красноречиво названной «Правда сталинских репрессий», куда откровенней, чем «правда о»). В книге о Биробиджане – которая, собственно, и не о Биробиджане вовсе, а при правильном чтении о нынешнем состоянии прочих наций, прежде всего русской, – подробно анализируется еврейский «триумф» 1920-х, когда евреи составляли огромный процент отечественных чиновников и литераторов. Мелихов делает парадоксальный – и притом совершенно верный, только что не очевидный, – вывод о причинах этой победы, ведь ценой ее был выход из еврейства, отказ от него. Иное дело, что антисемита это построение все равно не убедит, поскольку с антисемитской точки зрения нельзя перестать быть евреем, как не может перекраситься негр.

Автор «Красного Сиона», однако, не принимает примитивной этнической идентификации: для него еврей никак не этническое понятие, что зафиксировано уже в знаменитой «Исповеди еврея», принесшей Мелихову первую славу. Для него отказ от еврейской идентичности – первое и главное условие советского успеха широчайшего спектра еврейских политиков и литераторов, от Троцкого до Бабеля. Они, разумеется, не навязывали русскому народу никаких еврейских ценностей, ибо демонстративно от них отказались. А упомянутые Бабель, Ильф, Ландау строили русскую культуру и науку, и во всем мире их называли русскими, разумея под национальностью принадлежность к советскому социуму. Революция дала мощнейший толчок ассимиляции, а именно об ассимиляции, окончательном растворении евреев, полагает Мелихов, и мечтают на самом деле антисемиты. (Об этом можно спорить, и разные антисемиты мечтают о разном, но аргумент о том, что для советской карьеры еврею прежде всего следовало отказаться от идентичности, вполне справедлив: в 1920-х гг. этот отказ был доброволен, в 1960-е сделался конъюнктурен, хотя и тогда случались исключения, диктовавшиеся нелюбовью все к той же националистической архаике, – интеллигенту свойственно считать себя гражданином мира.)

Биробиджан дорог Мелихову тем, что это – созидание с нуля, бескорыстный подвиг, масштабное и, в сущности, обреченное деяние. Здесь он находит все, что мило его ницшеанской душе (в любви к Ницше он откровенно признавался в публицистике, да и в романах рассыпаны реминисценции из «Заратустры»), – утопию, бескорыстных сверхчеловеков, осуществляющих ее, и мощный выплеск народной творческой энергии, который дал замечательные тексты, создав, по сути, новую культуру. Иврит был провозглашен языком еврейской буржуазии, даже Палестину признали родиной все тех же буржуа – беднота творила и мечтала на идиш. Мелихов с умилением и восхищением, хотя и с полным сознанием наивности всех этих текстов, перелистывает и цитирует биробиджанские газеты, восторженные стихи и очерки, личную переписку, фольклор, анекдоты… На наших глазах созидается и гибнет отдельная страна – несостоявшийся Израиль. В сегодняшнем Израиле, думаю, трудно будет найти человека, который бы одобрил биробиджанский проект, но вспомним, что и Израиль вызывает у наиболее радикальных сионистов осуждение, а не восторг: радикалу немило все земное – ему подавай пусть даже неосуществившееся, но небесное. Биробиджан не сбылся – да здравствует Биробиджан. Мелихов видит в нем не столько еврейский проект, сколько мечту о Царстве Небесном, грезу интеллектуалов, проект полубезумных мечтателей, – и потому чтение его книги, вне зависимости от того, разделяешь ты авторские воззрения или в ужасе от них отворачиваешься, остается занятием весьма духоподъемным.

Но в чем безусловная и универсальная польза этой книги – так это в неизбежной для всякого читателя попытке ответить на главный вопрос: что делает русских нацией в сегодняшней России, где не только великий утопический проект, но и консенсусные ценности под вопросом? Что цементирует страну, в который почти каждый готов предать себя или другого, где понятие о чести сделалось смешным, где труд и талант кажутся не спасительными, а, напротив, ускоряющими гибель, нарушающими коллективную установку на уютную сонную деградацию? Хорош или плох Биробиджан, осуществима или нет национальная утопия – отсутствие этой утопии свидетельствует о распаде общности, о чисто механических способах ее цементирования. Думаю, русским националистам – во всяком случае думающим, а не мечтающим о погромах, – эта книга понравится значительно больше, чем еврейским. 



Газета
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе