Апостолы всеобщего разрушения

Европейцы раскупают Лескова — русский классик описал закат Европы лучше Шпенглера.

«Самый русский из русских писателей погружает нас в бездны разлагающегося общества — нашего общества»©…


После этой, с виду такой «школьной цитаты», невольно хочется воскликнуть с облегчением: «В кой-то веки, это не про нас!»

На самом деле и про нас тоже, потому что на сегодняшний тусклый день, одним миром мазан-перемазан целый мир.

Таким донельзя упрощённым откровением французская критика встречает премьеру: первую публикацию в стране романа Лескова «На ножах».


 В отличие от «могучей валюты» русской литературы — Толстого и Достоевского, Достоевского и Толстого (от перестановки слагаемых, сумма этих величин на западе по сей день не меняется…), несмотря на ощутимую нежность к наиболее известным его творениям — «Левше» и «Очарованному страннику», во мнениях западных критиков, Лесков до сих пор оставался литератором «запаса», незаслуженно, но прочно помещённым в рубрику «и другие русские писатели»


 В бездонье его легко признаваемых критикой, но неведомых широкому французскому читателю талантов копошились исключительно слависты, особо проницательные (а значит мало-кому-известные) критики и тонкая, как весенний лёд прослойка местной «интеллигенции», полу-богемной, полу-зашоренной на любви к «русской душе», co всеми сопутствующими ей традиционными всхлипами.

Французского читателя Лескова точнее всего характеризовал неглубокий и недолговременный восторг снявшего пенку неофита, твёрдо решившего познавать «русскую душу», посредством всего рекомендуемого мировыми репутациями и напрочь забывающего неудобные для француза нагромождения имён-отчеств, немедленно по прочтении. Это примерно всё, чем можно было измерить внимание французского читателя к русскому писателю Лескову.


В 1998 г. во Франции вышел лесковский роман «Некуда», пророкотал восхитительными рецензиями в узком кругу и канул в никуда, как все предыдущие, вплоть до сегодняшнего дня и первого перевода «На ножах»

 
Так уж случилось, что это издание является французскому читателю в несколько отличных от предыдущих обстоятельствах. В промежутке так сильно изменился мир, что некоторые доселе незнакомые и неприметные истины прочитываются сегодня по-новому и серьёзнее беспокоят.

А некоторые настойчивые аллегории просматриваются чётче и отслеживаются с особой тревогой.

Не стоит, разумеется, победно игнорировать очередной и очень значительный риск, что Толстого с Достоевским в прейскуранте западного читателя Лескову не переиграть и на этот раз.

Не в этом соль, важно совсем другое.


 Что любопытно отметить и интересно продумать, это тот факт, который единодушно зафиксировали критики, и в предшествующем «Некуда», и в настоящем «На ножах»: практически все рецензии и даже предисловия к обоим изданиям в обязательном порядке упоминают «Бесов»

 
А следовательно, худо-бедно, но дают краткие характеристики такому всем известному и давно не привлекающему серьёзного внимания понятию, как «нигилизм«, со всеми уже вытекшими и до сих пор, я бы сказала, «истекающими последствиями».

Самые чуткие критики кишмя кишат ассоциациями с окружающей дейcтвительностью, через самые, казалось бы, специфические термины, а, по сути, простейшие реалии повседневности: «разрушающий радикализм, революционеры, социалисты, демократы, материалисты, апостолы всеобщего разрушения, Шопенгауэр, Герцен, Бакунин, Чернышевский… убийства, террор…»

Лескова «сводят» с Достоевским и сравнивают отношение обоих к нигилизму, как таковому: Достоевский считает нигилизм «моральной мерзостью» и «духовным пороком»; Лесков — «ошибкой, ведущей к катастрофе».

Ho оба делают одинаковый по сути вывод: общество, ничем не ограничивающее личные свободы, не обязывающее своих граждан к уважению государственных учреждений, не верящее в Бога и не чтящее мораль, пускает нравы на самотёк, до их полной деградации, и оказывается не в состоянии противостоять собственному уничтожению, будучи напрочь лишённым иммунитета к незаметно, но верно укоренившемуся в нём злу.

Любопытно, что во всех без исключения отзывах на выход этого лесковского романа, достаточно сильно чувствуется некая общая заворожённость — не то, совпадениями, не то прозорливостью автора.

Что бы то ни было, лесковское доброе спокойствие, в отличие от отчаянной нервозности Достоевского, сегодня сильно впечатляет французское сознание и, кроме глубокого восхищения, вызывает столь же глубокий интерес: как это у них получается, оставаться человечными в таком напряжении, в такой беспросветной тусклоте?..

И вот уже, из рамок только что переведённого романа, критика рвётся к самой глубинной лесковской теме, к единственной лесковской сути, среди всех, приписываемых ему бесконечными толкователями:


«В его произведениях более всех прочих тех самых «праведников» — тех смиренных, способных всё изменить только силой собственной жалости и любви, без которых жизнь не имела бы никакого смысла… »©

 
Видимо, на этом месте я как-то особенно замечталась, потому что перестала понимать, говорит ли критик только о лесковских героях, или о его соотечественниках, в целом. Так это у него искренне прорвалось и получилось с крепким, двойным дном, никакой иронией не пробиваемым.

Потому что, как это часто случалось, кроме жалости и любви, и «силиться»-то бывало нечем, а ведь упирались, стояли до конца и меняли мир. И так — каждый раз.

Далее, конечно же, французская критика вспоминает толстовское пророчество, о том, что « время Лескова ещё не пришло. Лесков писатель будущего », — чтобы сделать тревожный вывод: это будущее уже здесь. Ну, или опять здесь…

Это будущее — наше настоящее. Те же бесы, те же подпевалы. Та же самоуверенность, то же желание разрушать, мстить и упиваться «возмездием» за прошлое непризнание мнимого превосходства. Та же ограниченность и недоученность, залихватство в низвержении авторитетов, презрение к корням и традициям.

Это и есть желание новой революции. Оно же — желание разрушения. Желание царственное, царствующее сегодня повсюду, что в России, что в Европе.

Вот ведь он, герой-нигилист Висленев, «ни Ренана, ни Златоуста не читавший», безапелляционной заявляющий «превосходство пользы над знаниями», никаких других целей, нежели победно ликовать на руинах не имеющий, но не брезгующий самыми жестокими методами, даже, если пропадает необходимость их применять.


 А ещё демонстративно и громогласно не любящий России, где «ни природы, ни людей»…

 
Пожалуй, только французам это ничего «русского» не напоминает, зато, при асфальтоукладывающей все национальные идентичности глобализации и политкорректности, теперь становится и типично французским, прямо на глазах: пусть сильнее грянет буря, мы построим новый мир…

Не удивительно ли, что до боли знакомый, жалко бессовестный и начисто лишённый сострадания к ближнему своему типаж вдруг объявился в сегодняшней Европе, в том числе, во Франции, и заставил узнать себя, через написанное «самым русским из русских писателей», аккурат, перед предыдущей катастрофой?..

«Радикализм, революционеры, социалисты, демократы, материалисты, апостолы всеобщего разрушения…»

И вовсе не удивительно, что именно Лескова, с некоторых пор, всё больше издают и переиздают именно на Западe, снабжая критические заметки чуть не мистическими замашками: он, де, предчувствовал пришествие нашего сегодняшнего мира, уже тогда, в 1860-х.

Предчувствовал, просто внимательно наблюдая тот мир, предавший опале самого себя, отказавшись бороться, обрекший самого себя сначала на прозябание, а затем и на окончательное разрушение.

Прозябание, вроде как, кончилось: все бесы в гости к нам.

Остаётся решить, что теперь — борьба, или разруха.
Автор
ЕЛЕНА КОНДРАТЬЕВА-САЛЬГЕРО
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе