Пропаганда погромов и погромы

Из книги Людмилы Черной «Чудеса в решете, или Веселые и невеселые побасенки из века минувшего».

В издательстве «НЛО» выходит книга мемуарных очерков журналистики и переводчицы Людмилы Черной (р. 1917). Публикуем фрагмент, в котором рассказывается об антисемитизме позднесталинской эпохи.


Людмила Черная. Чудеса в решете, или Веселые и невеселые побасенки из века минувшего. М.: Новое литературное обозрение, 2021.


Содержание


Начну все же не с пропаганды, а с погромов.

Один из них я пережила. Он произошел в 1949 году в Москве, на Пушкинской площади, в одном из зданий Страстного монастыря, разрушенного и частично снесенного советской властью, — во Всесоюзном радиокомитете. Возглавлял в ту пору этот Радиокомитет С. Г. Лапин — человек, как его многие в XXI веке вспоминают, — умный и деловой, процветавший до самой своей смерти в 1990 году.

Естественно, перед погромом прошло «установочное» партийное собрание. Но поскольку я в партии никогда не состояла, то и узнала об этом собрании много лет спустя из книги Раисы Лерт «На том стою».

В этой книге честнейшая коммунистка, моя коллега по ТАССу в годы войны, а в 1949-м, как и я, сотрудница Радиокомитета Р. Лерт, возмущалась предпогромной речью Лапина. Мол, тот, получив соответствующие установки, буквально спятил, стал хаять все нерусское, дошел до того, что назвал итальянских зодчих, которые помогали строить московский кремль, чуть ли не проходимцами.

Из книги Лерт выходит, что, будь Лапин посмелее, то погром можно было бы если и не предотвратить, то хотя бы сделать более пристойным, что ли. Непонятно только, каким образом? Может быть, пощадить евреев с большим партийным стажем?

Коммунистка Раиса Борисовна Лерт, особо не возмущаясь, жила в те годы, когда уничтожалось русское крестьянство. Пережила она в годы Большого террора и расстрел бывшего мужа — русского дворянина, но так же, как и она, пламенного большевика (Лерт не тронули, ибо они с мужем до этого развелись). Раиса Борисовна, разумеется, не поверила, что ее бывший супруг — враг народа. Видимо, списала его казнь на перегибы — было тогда в ходу такое подлое словцо... Повторяю: все это она стерпела — а вот еврейский погром заставил ее прозреть и обвинить Лапина... в трусости.

Но бог с ней, с Раей Лерт, умной, талантливой и нищей, как церковная мышь. Приплела я ее, можно сказать, ни к селу ни к городу — и все потому, что рука отказывается писать о погроме, жертвой которого стала и я сама, и Рая Лерт. А писать надо.

Из литературы мы знаем, как проходили еврейские погромы в царской России. Пьяные погромщики врывались в жилища, где обитала беднота, все крушили, ломали, корежили. Избивали евреев, которые попадались им под руку. Не щадили ни стариков, ни малых детей — иногда убивали. По улицам еврейских местечек летел пух из распоротых перин. Слышались плач и стенания несчастных жертв — и мат, гогот и пьяные крики погромщиков. Ужасное зрелище.

Ну а вот как проходил погром в Советской России в 1949-м в Радиокомитете, в самом центре Москвы. Еще никто о нем внятно не рассказал — я первая.

Человек приходит как всегда на работу, поднимается по лестнице в свой отдел, здоровается с сослуживцами, садится на свое место. Но тут кто-то из самых храбрых сотрудников отдела говорит ему: мол, зайдите к секретарше. Человек идет. И секретарша, глядя куда-то в пол или в потолок, протягивает ему всего-навсего лист бумаги с напечатанным на машинке коротким текстом. Человек сразу видит, что под текстом очень много фамилий, находит среди них свою. Снова обращается к тексту, в котором черным по белому сказано, что все перечисленные в списке лица уволены. С этого самого дня и часа. Причина не указана. Но человек сам понимает почему: ведь он еврей или полуеврей... Человек молча возвращается в комнату к своему письменному столу, собирает какие-то листки, вынимает из ящика блокноты, любимую ручку, принесенную из дома, складывает все это и забирает с собой. В комнате в это время стоит гробовая тишина.

Человек выходит из комнаты, идет по плохо освещенному коридору, спускается по старой, еще монастырских времен лестнице с выщербленными ступеньками.

А вот и выход. У двери стоит охранник. Человек вынимает постоянный пропуск-книжечку и протягивает его охраннику. Тот открывает книжечку и сверяет лицо человека с фотокарточкой, наклеенной в пропуске. Потом шарит глазами по списку, точно такому же, какой лежал у секретарши, и не отдает человеку пропуска, как давал его несколько лет подряд каждое утро и каждый вечер.

Все. Конец. У человека уже нет пропуска — стало быть, в эту дверь он никогда больше не войдет. И не только в эту — отныне он изгой. И не надо никаких желтых звезд, как в нацистской Германии. Человек обречен. Без паспорта на работу не берут. А в паспорте — в графе национальность — «пятый пункт». Заколдованный круг... Отныне человек — вечно безработный.

Но в социалистическом отечестве любой неработающий индивидуум — тунеядец. А тунеядцев следует перевоспитывать. Но не в Москве же?

Злостных тунеядцев, наверное, будут перевоспитывать там же, где ранее перевоспитывались упомянутые мною малые народы, а до того — недобитые враги народа, а также их жены и дети, а до них — так называемые кулаки и подкулачники...

Однако какой прогресс в погромном деле! Какой прогресс и по сравнению с еврейскими погромами в царской России, и с погромами-облавами в нацистской Германии: никаких стонов и воплей, никаких позорных сцен с избиванием людей и убийствами, никаких наглых погромщиков, напившихся русского самогона или немецкого шнапса... Все трезвые, все вежливые, прямо-таки галантные... А главное, никто не жалуется, не протестует — и кроме всего прочего, погром происходит за железным занавесом.

Можно все предусмотреть, не наломать дров, не навредить. Так в Радиокомитете под руководством С. Г. Лапина не тронули евреев, воспитывавшихся за рубежом — в США, Англии, Франции, Германии, в странах Латинской Америки, то есть евреев, чьим родным языком был английский или французский, немецкий или испанский — так называемых носителей языка. В Иновещании они работали как переводчики и как дикторы. Благодаря этим евреям сталинская пропаганда доходила до разноязычных слушателей Москвы за границей в хороших переводах. И читали ее дикторы, безупречно знавшие язык той страны, на которую они вещали...

Не тронули «носителей языка» и в ТАСС...

В частности, мою маму.

Ну, и, естественно, не стали увольнять людей с «пятым пунктом» из институтов, с производства и учреждений, непосредственно связанных с атомной бомбой и подведомственных Берии, — как раз наоборот. Этих евреев в самые «погромные» годы награждали, давали им квартиры с мебелью, дачи — и речь идет о тысячах людей, отнюдь не только о Зельдовиче или Харитоне.

Ну а что касается обычных министерств, институтов и производств, то, насколько я понимаю, их руководителям пришлось нелегко: из-за каждого «нужного» еврея приходилось проделывать чудеса эквилибристики.

Знаю, например, что одна моя знакомая, начальник цеха на крупном заводе в Москве, то и дело ложилась в заводскую больницу, хотя на здоровье не жаловалась. Больной она прикидывалась не по своей воле, а по желанию директора завода. Тот неоднократно обещал своему начальству ее уволить, но откладывал этот акт якобы из-за того, что по закону не мог выбросить на улицу человека, находившегося на больничном...

Даже писателей с мировым именем до поры до времени щадили — я говорю об Илье Эренбурге, которого в разгар антисемитских погромов 1948 года наградили Сталинской премией, а в 1952-м — международной Ленинской премией.

Впрочем, и гитлеровцы не всех убивали. Богатые евреи вовремя эмигрировали. Их, правда, сильно ограбили — не без этого. Избежали газовых камер и немецкие «Эйнштейны» — я говорю о больших ученых, которых с удовольствием приняла Америка.

Вся немецкая еврейская интеллигенция бежала бы от Гитлера, но многих специалистов-интеллигентов не захотели принимать капстраны, в которых только-только закончился экономический кризис 1929 года, Великая депрессия, и тамошние интеллектуалы боялись конкуренции, а трусливые правители не хотели рассердить нацистского соседа.

Как бы то ни было, больше всех пострадала в нацистской Германии еврейская беднота — так же, впрочем, как и в царской России.

Но «что мне Гекуба»? Я не жила ни в царской России, ни в нацистской Германии и пишу только о том, что видела своими глазами и что испытала на собственной шкуре. А то, что я видела и испытала, я назвала бы сталинским государственным антисемитизмом, к которому народ, слава богу, не столь уж и причастен. Все диктовалось сверху.

В начале этого рассказа о государственном антисемитизме я написала, что погромы шли в сопровождении антисемитской пропаганды...

Пора поговорить и о ней. Велась она еще в годы войны — между прочим, вопреки всякой логике. Ведь если у русского, украинского, татарского и вообще любого военнопленного не еврея был шанс при нацистах как-то выжить, то у еврея его не было.

Однако у Сталина была своя логика. Он считал, что у русского народа надо пробудить самые низменные инстинкты, дабы насадить в стране самое реакционное, что создал русский царизм, — триаду графа Уварова «православие, самодержавие, народность».

А как может существовать самодержавие и народность без антисемитизма? Никак.

Итак, антисемитская пропаганда. Как сказано выше, началась она уже в годы войны против нацистской Германии и велась довольно хитро, исподволь. Вот допустим, к звезде Героя Советского Союза представили летчика-еврея. Командир эскадрильи несет наградные документы в штаб дивизии. Откуда ни возьмись, особист — армейский энкавэдэшник, — говорит ворчливо: «По имени-отчеству Виктор Абрамович? Опять Абрамыч? У тебя что, одни Абрамычи летают? По-твоему, герой? Совершил подвиг? Бывает. Но он еще молод... успеет. Представим его к ордену Ленина. Уж больно много этих Абрамычей в тылу ошивается. Мы тут каждую минуту жизнью рискуем...»

Врет особист: он-то особо не рискует. Но какому командиру хочется с особистами спорить?

Проходит не так уж много времени, и командир-летчик опять в штабе дивизии. И опять перед ним особист.

— Кто погиб? Абрамыч? Тот самый? Вот видишь, ему теперь и орден не нужен. И на орден Ленина зря представляли... Шучу, шучу. Верю, что ты хорошего парня потерял. Но уж очень много евреев в Ташкенте с нашими русскими бабами забавляются. Не веришь? Но «факты — упрямая вещь», это Сталин сказал. Товарищу Сталину ты, надеюсь, веришь? Ладно, иди с богом!

И так изо дня в день. А в послевоенные годы вся эта наглая антисемитская пропаганда усилилась.

Как я уже писала, первыми попали в космополиты и в предатели Родины евреи — театральные критики, взявшие себе в качестве псевдонимов русские фамилии.

Уже комично. Уже трагифарс.

Как и чем могли навредить критики-евреи русскому народу?

Но кого это интересует? Интересует другое: почему скрывают свои настоящие фамилии, зачем взяли псевдонимы?

Правда, Александр Борщаговский никаких псевдонимов не брал. Все равно уволили из театра и выбросили из ведомственной квартиры на улицу — между прочим, выбросили с только что родившейся дочерью Аленой и малышкой Светланой Кармалитой, будущей женой и соавтором режиссера Алексея Германа.

Да и с псевдонимами в СССР было не так-то просто — ведь и Владимир Ульянов всю жизнь прожил под псевдонимами и Иосиф Джугашвили тоже.

Все равно подозрительно. Псевдонимы при советской власти настораживают. Зачем человек скрывает свою «подлинную фамилию»? Не задумал ли он договориться с американскими «поджигателями войны»? Продать им наши секреты?

И снова мы вступаем на почву трагифарса... Какие такие секреты могли продать за иудины сребреники евреи — театральные критики? Сообщить, сколько лет старухе Яблочкиной, актрисе Малого театра? Или рассказать, с кем живет знаменитая балерина NN из Большого?

Слава богу, евреев-театральных критиков с псевдонимами и без оных не расстреляли и даже не посадили.

После критиков настала очередь евреев-поэтов и прозаиков, писавших на идиш, то есть на языке, на котором говорили в черте оседлости, в местечках, где жила при царизме еврейская беднота — позор николаевской России.

Подчеркиваю, речь шла о писателях, избравших языком для своих произведений идиш, жаргон.

Дело в том, что в капиталистических странах, в частности в Германии 1920-х, где было много писателей-евреев, еврейская диаспора раскололась. Часть ее призывала ехать в Палестину, основывать новое еврейское государство. А это значило — сражаться с англичанами и арабами, осваивать давно заброшенную землю, безводную пустыню, создавать новый язык... Среди писателей, ратовавших за отъезд в Палестину, самым известным, насколько я знаю, был поэт Бялик.

Однако многие евреи-писатели сочли, что отныне их новой родиной станет Советская Россия, где по определению все нации пользуются равными правами и возможностями.

И вот на этих-то евреев, не то идеалистов, не то наивных дурачков, не то трусов, которые испугались тяжких испытаний в неведомой Палестине, обратился карающий меч Сталина.

С писателями-евреями обошлись куда суровей, чем с критиками: всех посадили, а потом расстреляли. Не посмотрели на то, что многие из них были весьма известны, и на то, что в годы войны они в своем Антифашистском еврейском комитете хорошо послужили Родине: выпросили для Советской России большую помощь у американских денежных мешков.

Впрочем, что греха таить. До поры до времени еврейские писатели жили в СССР припеваючи, пользовались всеми теми же привилегиями и благами, что и русские «инженеры человеческих душ», любимцы Сталина.

Однако хватит о писателях...

Пропаганда против «Абрамычей» нарастала крещендо и даже вошла в быт, в повседневную жизнь.

И вот уже пятилетний сынок моей приятельницы прибегает домой зареванный и кричит:

— Жид пархатый!

— Кто у тебя жид? — спрашивает мать.

— Вовка Карпов, — отвечает малыш.

— А ты знаешь, кто такие жиды?

— Конечно, знаю. Они ябеды!

Это смешно. Но вот и не смешное. В России проходит очередная массированная антисемитская кампания, на сей раз против врачей-евреев. И люди начинают бояться докторов.

У Ковальчик, молодой доцентки, преподававшей ифлийцам до войны историю советской литературы, обнаружили запущенный рак. Ей худо. Сердечный приступ. Она хочет вызвать врача из амбулатории (поликлиники), подруга не советует, говорит:

— Не вызывай ты этого врача.

— Почему?

— Она еврейка.

Ковальчик возмущена:

— Не делай из меня перед смертью антисемитку! Стыдно!

Плача, это рассказывала сама подруга после кончины Ковальчик.

Однако далеко не все были такими, как Ковальчик. Все шло так, как сказано в стихотворении большого поэта Бориса Слуцкого. Из уст в уста передавался новый сталинский слоган. Новый пароль:

Евреи хлеба не сеют,
Евреи в лавках торгуют,
Евреи раньше лысеют,
Евреи больше воруют.

И далее: «Иван воюет в окопе / Абрам торгует в рабкопе».

Про себя Слуцкий, много раз раненный на войне, переживший две трепанации черепа, сказал: «Не торговавши ни разу / Не воровавши ни разу...»

И вот эти ни разу не торговавшие, ни разу не воровавшие люди разных специальностей, разных дарований и разных заслуг стали очередной жертвой Сталина. Объектом новой кровавой чистки, или, как говорили тогда, «зачистки» — нового кровопускания. Стали новым малым народом, обреченным на заклание.

Перед этим предполагалось устроить невиданное по масштабу и скандальности шоу — но не поджог Рейхстага, как у нацистов, и не Варфоломеевскую ночь, как у французов-католиков... Сталин постарел, был болен, не желал никаких новшеств, не хотел ничего заново придумывать. Все должно было проходить по старым, отработанным лекалам...

«Показательный процесс». Евреи-врачи так же, как и старые большевики-ленинцы, после страшных пыток признаются в своих злодеяниях.

Прокурор Вышинский Андрей Януарьевич несколько недель глумится и издевается над несчастными знаменитостями. (Замечу в скобках, этому интеллигенту с душой хама и палача все сходило с рук, он умер в своей постели.) Потом такой же негодяй, судья Ульрих, зачитывает приговор: всем врачам — высшая мера наказания. Виселица. Казнь на Красной площади.

И далее: в целях предотвращения еврейских погромов, которые неизбежно должны были начаться после того, как граждане СССР узнают, какую гадюку они пригрели на своей широкой груди, мудрый Вождь прикажет выслать всех евреев из столицы и из других больших городов...

Сколько комнат и углов в одной только Москве освободится! Сколько рабочих мест появится!

И главное, высылка станет проявлением милосердия. Возможно, «дрессированные» евреи (с десяток знаменитостей) сами об этом попросят.

Подготовка к процессу врачей-евреев шла полным ходом. Обвиняемые уже сидели на Лубянке... У многих уже выбили признания. Газета «Правда» опубликовала материалы уголовного дела...

Однако случилось непредвиденное: кукловод Сталин умер от второго или третьего инсульта. И его Политбюро, переформатированное им самим в Президиум, прекратило дело и выпустило врачей на свободу.

Спасибо Президиуму — спас страну от позора.

Но тут я хочу отвлечься...

К сожалению, это несостоявшееся судилище осталось в нашей памяти всего лишь как смешной стишок о злодейке Тимошук и о ее жертвах. На самом деле врач из «Кремлевки», стукачка Тимошук, получившая даже орден Ленина за свои сигналы о евреях на Лубянку, никакой существенной роли в преследовании корифеев-медиков не сыграла.

Не стал бы Сталин затевать после Холокоста скандального антисемитского процесса над цветом медицинской науки СССР ради ничтожной Тимошук.

Автор
Людмила Черная
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе