Интернет и эволюция медиаактивизма в России

Буквально за три года медиаактивность Рунета прошла все стадии эволюции

Интернет освободил частное авторство: сотни миллионов людей обрели возможность высказывать и распространять свое мнение без ограничений. Раньше эта возможность была исключительной монополией медиа. 

В результате все современные общества переживают сейчас важный социальный сдвиг – от трансляционной к вовлекающей модели медиа. Обусловленный технологическими причинами, этот сдвиг влияет не только на медийный рынок, но и на политическую ситуацию. Освобожденное авторство рождает огромные объемы частной активности. Эта активность эволюционирует и, рано или поздно, неизбежно приходит в политику. На примере развития Интернета и политической ситуации в России попытаюсь показать закономерности эволюции медиаактивизма.

Весной 2009 года в Молдавии Twitter разогрел и координировал протесты против результатов выборов; протесты местами перешли в уличные беспорядки. Социальные медиа сыграли большую роль в «арабской весне», которая началась в конце 2010 года. Летом 2011 года молодежь с лондонских окраин устраивала погромы в английской столице. Происхождение и координацию этих то ли протестных, то ли криминальных действий тоже связывали с влиянием социальных медиа. Чуть раньше, в 2008 году Facebook, YouTube и Twitter впервые активно использовались и оказали влияние на президентские выборы в США.

Иными словами, в конце 2010-х Интернет по всему миру стал влиять на политические события. Где-то он аккумулировал гражданскую активность, где-то провоцировал или поддерживал протесты, погромы, гражданскую войну. События везде разные, но объединяет их одно. Пользователи Интернета перешли от обсуждений к действиям.

Как определить волшебный рецепт превращения виртуальной реальности в социальную? От ответа на этот вопрос зависит и состояние гражданского общества, и безопасность авторитарных правителей. Так что интерес к теме есть как со стороны общественных активистов, так и со стороны власти.

***

Перебирая многочисленные случаи, можно выделить четыре типа воздействия блогосферы на социальную действительность:

1. «Варимся в собственном соку»

Самый «ленивый» тип воздействия блогосферы на реальность можно охарактеризовать так: возбудились и пошумели. Влияние таких историй лишь в том, что у большого количества людей появляется какое-то новое отношение к общей для всех теме. Возможно, оно сработает потом. Но пока реакции Интернета ограничиваются настроениями Интернета.

2. «Бумеранг»

Воздействия второго типа приводят вроде бы к реальным событиями, но главная цель этих событий – последующий резонанс в самой блогосфере. Тема вылетает из виртуальной реальности в социальную лишь затем, чтобы бумерангом вернуться обратно и собрать урожай отклика. Таковы, например, почти все флэшмобы или вечеринки, задуманные в сети и проведенные в «реале», но для последующего обсуждения в виртуальном пространстве.

Мода, отклик и резонанс – нормальные мотивы для изменений; изменения могут быть даже существенными. Однако и начальной, и конечной точкой полета этого бумеранга все равно остается Интернет.

3. «Let them do it»

Интернет-активность выплескивается в онлайн, но адресована «другим» деятелям. Люди из Интернета пытаются воздействовать на кого-то другого в реальном мире. Средства перевода виртуальности в реальность – петиции, организуемые в Интернете, жалобы, подаваемые в инстанции, воззвания и т. д.

Чаще всего такие действия, затеваемые в мире виртуальном, адресованы властям или организациям, то есть институциональным субъектам реального мира. Последующий возврат обсуждения в социальные сети вероятен и желателен. Но все-таки основной эффект связан именно с перемещением действия из соцмедиа в реальную жизнь. Обсуждение же в блогосфере является не целью, а средством.

4. «Let us do it»

В этом случае блогеры порождают в сети инициативы, которые потом сами же и реализуют в реальной жизни. Так была устроена помощь на пожарах жарким летом 2010-го под Москвой, когда волонтеры сорганизовывались для реальных дел.

***

Интересную шкалу мотиваций для участия людей в коллективных действиях предлагает американский исследователь медиа Клэй Ширки. «Существует целый спектр мотиваций для участия людей в интернет-взаимодействии, – пишет Ширки. – Мы можем выделить четыре важные градации в этом спектре. Первый тип взаимодействия – частное взаимодействие (personal sharing), которое позволяет нескоординированным прежде людям вдруг действовать согласованно… Другой, более вовлекающий тип – коммунальное взаимодействие (communal sharing), оно развивается в группе людей, уже объединенных какой-то темой… Затем идет общественное взаимодействие (public sharing) – люди не просто объединены темой, но хотят придать этой теме общественное звучание. Наконец, существует гражданское взаимодействие (civic sharing), когда люди пытаются сообща трансформировать общество. Градации типов вовлечения одновременно описывают тот или иной уровень ценности этого вовлечения для участников».

Ширки рассматривает диапазон мотивов вовлечения как статическую классификацию, как инструмент для описания разных по охвату и эффекту типов интернет-взаимодействия (к сожалению, в русском языке нет подходящего аналога слову sharing). Но дело в том, что при описании этих мотивов он опирается на традицию открытого общества.

В открытом обществе частная активность находит достаточно свободное применение в реальной жизни. Механизмы гармонизации изначально неслаженных действий, взаимного позиционирования разнообразных мнений существуют и в офлайне. Они приходят в Сеть уже готовыми, лишь получая в ней новые возможности.

Иначе обстоит дело в закрытых обществах, где у людей мало личного опыта публичной активности. Этот опыт зарождается почти с нуля – и именно в Интернете.

Если бы Клэй Ширки имел опыт жизни в закрытом обществе (это не пожелание), то он описал бы градации вовлечения не как статические типы, а как динамические стадии. В закрытых обществах активность частных людей, ограниченная в офлайне, раскрывается в Интернете, последовательно проходя эволюционные стадии, примерно такие же, которые Ширки описывает в качестве мотивационных типов.

Именно так эволюционировала сетевая активность в России.

***

В TV-культуре от человека ничего не требуется, кроме как быть диванным овощем. Максимальное участие – выбор между каналами. А вот в Интернете, наоборот, самое минимальное участие сразу предполагает более высокий уровень вовлечения. Даже like или перепост уже означают публичную демонстрацию своей позиции.

Дальше – по нарастающей. Самый простой уровень активности – юзеры оставляют свидетельства с помощью междометий. Это почти физиологическая метка, помечающая территорию присутствия. Своего рода квант самопрезентации, доступный и животным (страшно подумать, из чего через несколько шагов эволюции рождается авторство). Но и эта частная метка, оставленная на общем обозрении, уже делает человека публикатором.

Самовыражение питается откликом, а значит, заставляет искать наиболее питательные формы отклика. Простые метки, оставленные на видном месте, не приносят удовлетворения требовательной персоне или вообще теряются в массиве таких же бесхитростных отметок. Борьба за лучший отклик запускает возгонку авторства. Бытовое самовыражение переходит на уровень распространения аттрактивных тем и мемов.

Бытовая авторская активность дорастает до уровня забавных котиков.

***

Котики – великая сила. Забавные котики – начальная школа гражданского активизма. Именно на котиках начинающий медиаактивист понимает, что удачно подобранный контент провоцирует реакцию на персональное действие далеко за пределами персонального окружения.

Котики дают неопытному бытовому автору первый опыт публичного отклика. Благодаря котикам обнаруживается зависимость между качеством контента и откликом аудитории. На стадии котиков у юзера появляется первый слабый оттенок медиапрофессионализма. Ну и, наконец, котики позволяют простому человеку впервые попробовать сладкую отраву популярности, подсаживают на этот наркотик авторства.

От котиков остается сделать лишь один шаг и дорасти до поиска интересных тем, чтобы получать больше этого наркотика. На этом этапе приходит понимание (или ощущение), что темы, значимые для других, приносят наибольший отклик. Иными словами, это социально значимые темы.

На последующих стадиях развития авторства появляется развернутый комментарий. За ним следует вовлечение в спор, составление коалиций спорщиков... Появляется контент, значимый настолько, что он создает социальную гравитацию – притягивает и отталкивает людей друг от друга. И это все примерно с тем же уровнем затрат, что и для телевизора: просто нажимай кнопки. Но с куда большим участием, с эмоциональной отдачей, с ожиданием отклика на свою индивидуальность.

Так в среде медиаактивности зарождается медиаактивизм. Возникает представление о собственной медийной репутации, ценности собственных постов и комментариев, собственного участия в коалициях. Вовлечение переходит с бытового уровня на уровень стартовой гражданской активности, которая подразумевает авторскую оценку общих тем, выражение общих ожиданий. А это уже публицистика.

Следом формируется осознание способности воздействовать и действовать. Возникают предпосылки для волонтерства и иных способов социальной координации. Медиаактивисты предпринимают попытки выхода в офлайновую действительность.

Но и это не предельная стадия развития частной медиаактивности.

Наилучший отклик дает либо творческая активность, либо участие в политических темах. Вот такие два пути возникают перед продвинутым медиаактивистом. Но творчество доступно не всем. А вот политика как высшая форма вовлечения человека в общие дела как раз и гарантирует наилучший по качеству и количеству отклик на частное самовыражение, наилучшую среду для резонанса со многими.

***

Итак, эволюция медиаактивности проходит следующие стадии:

• бытовое авторство;

• популярное авторство;

• медийная активность;

• гражданское вовлечение;

• волонтерский активизм;

• политический активизм.

Не все проходят по этому пути до конца. Каждый останавливается на своей фазе активности – сообразно своему темпераменту и талантам. Но вся среда в целом эволюционирует до уровня политически значимых тем. Потому что те немногие харизматики, которые проходят весь эволюционный путь, становятся локомотивами, трибунами и триггерами для всей системы. Они борются за отклик, как и все, но их темперамент неизбежно приводит их к пониманию, что лучший отклик дают темы с высоким гражданским напряжением.

Политизация освобожденного авторства – это продукт не нравственности, а статистики. Миллионы экспериментов по добыче отклика приводят к одному итогу. Так в новом, сетевом виде возникает Агора, древнегреческая площадь со стихийным собранием граждан, из которой выросла современная политика.

***

Описанные стадии развития медиаактивности формируют единое для всех русло эволюции вовлечения. Русло открыто всем. Продвижение по нему зависит от личных качеств, но также и от окружающей политической температуры. Важным условием сетевой эволюции медиаактивизма является, как ни странно, закрытость общества.

В открытом обществе эта эволюция уже произошла в досетевую эпоху. Поэтому неизбежность эволюции медиаактивизма можно заметить именно на материале закрытых обществ, наблюдая, как медиаактивность постепенно превращает бытовую тематику блогосферы в гражданский активизм и даже уличные политические протесты.

Если свободная дискуссия вытеснена из социальной практики, в среде свободных реакций она развивается с утроенной силой. Если мнения не получают свободу выражения в офлайне, их отсутствие в офлайне компенсируется их «избыточным давлением» в онлайне. (Глава медиалаборатории РИА «Новости» Василий Гатов как-то сказал, что блог одного известного русского блогера горячее, чем вся немецкая блогосфера.)

Если офлайн чрезмерно изолирован, онлайн гальванизируется.

***

В России в конце 2000-х были созданы хорошие условия для «чистого» эксперимента по выращиванию медиаактивизма.

С одной стороны, власть плотно контролировала традиционные медиа. Опасаясь санкций, профессиональная журналистика не затрагивала острых тем. Но насущные проблемы все равно требовали обсуждения. Острые темы вытеснялись в Интернет, где обсуждались свободно, потому что власть не придавала Интернету особого значения. Власть не видела в нем электоральных угроз и считала Интернет заповедником для узкой и недееспособной прослойки интеллигентов и хипстеров. Однако, постоянно обнаруживая несоответствие между сообщениями блогосферы и официальной картиной мира в титульных СМИ, блогеры гальванизировались.

С другой стороны, в этот же период достаточное развитие получили социальные медиа. Интернет в России достиг охвата в 30–35% населения. В оцифрованную группу как раз попадали прежде всего образованные, городские, относительно обеспеченные люди молодого и среднего возраста. Именно эти люди традиционно в России формируют среду вольнодумства и диссидентства, явного или скрытого.

Другая, видимо, характерная для Рунета особенность: количество юзеров, имеющих аккаунты в социальных сетях, приближается к 100%. Почти все россияне, выходящие в Интернет, участвуют и в социальных медиа. Россияне очень хотят общаться и обсуждать вопросы социального устройства. Вероятно, еще и потому, что лишены такой возможности в политическом пространстве.

***

Стоит добавить, что качественный скачок медиаактивности произошел на подготовленной технологической базе. Или, если следовать Маршаллу Маклюэну, именно технологические средства (медиа) и обеспечили этот скачок.

В России к концу 2010-х годов уже масштабно присутствовали основные социальные сети.

Традиция всеобщей грамотности в России не очень большая – около 80 лет. Литература и книжная культура в советское время были основанием для национальной гордости. Поэтому россияне до сих пор придают большое значение написанному тексту. Если в английской или американской культуре важную роль играет публичная речь, то в России функция публичного выражения мнений традиционно закреплена за письменным текстом.

Вероятно, именно поэтому обмен текстами в социальных сетях пришелся россиянам по душе. И по этой же причине первой массовой социальной сетью в России стал LiveJournal, созданный именно для распространения средних и небольших текстов. LiveJournal правил российской блогосферой все «нулевые» годы, став стартовой площадкой для первой плеяды влиятельных блогеров.

К началу 2010-х достаточно широко распространился Facebook. Характерная особенность: в отличие от США и Европы, где эта социальная сеть используется в основном для бытового общения с друзьями и родственниками, в России Facebook стал в гораздо большей степени средой общения на профессиональные и политические темы. Он собрал прежде всего городских образованных профессионалов среднего возраста. А это как раз та группа, которая наиболее расположена к инициативному поведению и способна дотировать инициативы материальными ресурсами, знаниями и временем. По своему темпо-ритму и социально-демографическому составу российский Facebook оказался наиболее удобной средой для координации гражданских действий в горизонте одного-двух дней.

Ядерная аудитория российского Twitter примерно совпадает с аудиторией Facebook. Twitter, однако, имеет еще и более широкую (и размытую) периферийную аудиторию. По темпо-ритму он, видимо, хорошо подходит для координации действий в горизонте нескольких часов. Именно благодаря своему демографическому составу и тактико-технических характеристикам, Facebook и Twitter стали медийной основой для московских уличных протестов, которые развернулись после выборов конца 2011 – начала 2012 года.

Качественный сдвиг интернет-активности от бытового общения к общественной тематике и от виртуальности к реальности произошел и в двух других, российских по происхождению сетях – «Одноклассники» и «ВКонтакте». Однако социально-демографический состав этих соцсетей, а также их дизайн (акцент на профиле пользователя, а не на общей ленте) не производят такого массива социальной активности, как в случае с LiveJournal, Facebook и Twitter.

***

Такие условия и такая среда не могли не подготовить почву для возникновения общественной активности, альтернативной официозу.

Поначалу интернет-интеллигенция варилась в собственном соку, обсуждая внутренние свары. Однако теперь, ретроспективно, можно выделить ряд поворотных событий, когда медиаактивность Рунета совершала очередной эволюционный скачок.

Пожалуй, первым наблюдаемым моментом, когда частная медиаактивность сети создала альтернативное медиапространство, стало крушение поезда «Невский экспресс» в ноябре 2009 года. Это была ночь с пятницы на субботу. Профессиональные журналисты смогли прибыть на место крушения через 6–10 часов. Но среди пассажиров разбившегося поезда оказалось как минимум шесть блогеров. Они начали публиковать сообщения, которые мгновенно расходились по Рунету. Многим регулярным СМИ, даже интернет-изданиям, только и оставалось, что ссылаться на сообщения блогеров-очевидцев, да и то с опозданием.

Вероятно, это был первый случай, когда любительские репортажи вирусного редактора опередили профессиональную журналистику и по времени, и по качеству. Обычные люди увидели и осознали, что кто-то из их среды способен выполнять функцию, которая раньше была доступна только регулярным СМИ.

Другой заметный эпизод уже имел политическую окраску. В декабре 2009 года провинциальный майор милиции Алексей Дымовский выложил в сеть эмоциональное обращение к премьеру Путину, в котором рассказал о нарушениях в правоохранительной системе. Дымовский мгновенно стал звездой Рунета. Регулярные СМИ если и освещали это событие, то только уже после мощной волны, поднятой в Интернете.

Также в конце 2009 года началась серия антикоррупционных разоблачений блогера и юриста Алексея Навального, медиаактивизм которого сделал его впоследствии одним из самых заметных лидеров оппозиции. Навальный проводил расследования, которые были невозможны ни в титульных СМИ, ни в правоохранительных органах. Симптоматичный факт – спустя год русский журнал GQ признал Навального лучшим главным редактором года. Главный редактор без собственного СМИ. Фактически таким СМИ был признан блог Навального.

Однако Навальный не только публиковал свои расследования в LiveJournal, собирая сотни тысяч просмотров и тысячи комментариев, но и подавал формальные запросы как в корпорации, так и в правоохранительные органы, а также создавал шаблоны жалоб и запросов, чтобы их подавали другие блогеры. Он стал очень серьезным раздражителем для властей, действуя одновременно и по новой технологии, и по старым формальным правилам. Ведомства, следующие этим правилам, были вынуждены как-то отвечать на официальные, юридически грамотные запросы Навального и его последователей. Официальные ответы ведомств тоже придирчиво обсуждались и высмеивались в Сети. Это была веселая игра, соответствующая духу Интернета в то время. Кроме того, Навальный давал людям возможность получить отклик. Он действовал абсолютно по рецепту new media: вовлечь читателей, сделать их авторами, дать им свою площадку, чтобы они могли получить отклик.

Но такая активность все еще больше походила на подростковое бунтарство, чем на осмысленную политическую деятельность; Навальный называл эту активность «тыкать коррупционеров острой палкой». Так бродячий циркач дразнит опасного зверя на потеху публике. Максимальный результат – популярность смельчака. Эта популярность конвертировалась в политическое лидерство позже.

***

В 2010 году альтернативная медиаактивность пошла вглубь и вширь. В марте в московском метро произошли теракты – вирусный редактор отработал их лучше информационных агентств. Социальные медиа уверенно теснили титульные СМИ - с точки зрения освещения действительно важных новостей и дискуссий.

Затем кто-то устроил провокацию против лидеров немногочисленной тогда политической оппозиции, подставив им девицу легкого поведения по прозвищу Катя-Муму. Сексуальные утехи некоторых оппозиционеров с Катей-Муму были сняты скрытой камерой, ролики попали в Сеть.

Трудно оценить, какой ущерб нанесли эти ролики оппозиционерам, но зато они политизировали Рунет чрезвычайно. Огромное количество рядовых юзеров узнало, что политика – это очень интересно. Частные медиаактивисты все охотнее стали переключаться с бытовых обсуждений и споров на политические и гражданские темы.

***

На новый виток своего развития медиаактивность Рунета вышла летом 2010 года, когда в России бушевали пожары. Уже имея привычку и опыт критиковать власть, русский вирусный редактор сообщал из разных мест, что людям не хватает организованной помощи. Немногочисленное до этого волонтерское движение моментально обрело популярность. Его лидеры, такие как Доктор Лиза , стали известны всему Рунету. А само волонтерство или хотя бы какая-то причастность к нему вошли в моду.

Люди в массовом порядке учились перечислять деньги, собирать вещи, выезжать на пожары. В соцсетях создавались группы, нацеленные на помощь в конкретных районах или на помощь определенного характера. Интернет-деятели создавали разные сателитные проекты, вроде интерактивной карты пожаров (например, russian-fires.ru на платформе Ushahidi), которые аккумулировали сведения о пожарах и помогали ориентироваться, где какая помощь нужна.

Пожалуй, вирусный редактор впервые в таком масштабе опробовал «развиртуализацию», то есть выход в офлайн. Именно жаркое лето 2010 года вывело интернет-активность российских пользователей на новый уровень. Медиаактивность перешла со стадии гражданских споров на стадию гражданских действий.

В это же время провластные организации, отвечающие за работу с молодежью и в Интернете, попытались использовать ту же моду на волонтерство для саморекламы, но были разоблачены, что еще больше политизировало Сеть. Потому что именно критика власти и высмеивание ее неловких сторонников приносили наибольший отклик. Массив пользователей все больше переключался на политические темы, потому что это был fun.

Следует отметить, что свобода авторства предоставлена всем, в том числе и защитникам режима, платным или добровольным. Наличие разных точек зрения еще больше разогревало блогосферу и втягивало бытовых авторов в политические дискуссии. За какие-нибудь 2–3 года тысячи или даже десятки тысяч блогеров, ранее аполитичных, обнаружили себя активными сторонниками или даже игроками в совершенно новой среде, где коллективное медиа способно, как минимум, конкурировать с профессиональными СМИ, а свободная политическая дискуссия (чаще склока) затрагивает темы, которые в официальной политике табуированы.

Интернет втянул массы людей в политику.

***

Опыт взаимодействия Рунета с реальностью, впервые приобретенный во время летних пожаров 2010 года, спустя год, осенью 2011, был использован для организации уже не просто гражданских инициатив, а политического протеста.

24 сентября 2011 года на съезде правящей партии «Единая Россия» было объявлено об обратной передачи власти от Медведева к Путину. Преобладающей реакцией Рунета стало возмущение.

Тогдашний президент Медведев подавал смутные сигналы либерализации общественной жизни и проявлял интерес к Интернету. Поведение Медведева порождало в Рунете слабое, скрытое, но все-таки благожелательное ожидание неких полезных решений. Еще молодому российскому Интернету и его отдельным активистам иногда даже льстило внимание столь высокого руководителя. Для них обратная рокировка Медведева с Путиным стала разочарованием. Уже разогретая политическим недовольством, среда Рунета резко радикализовалась.

На выборах в Думу 4 декабря 2011 года огромное количество блогеров (а это преимущественно молодые, городские, образованные, ранее равнодушные к политике и выборам люди) впервые захотели проголосовать. Многие вели любительские репортажи с избирательных участков, многие даже получили официальный статус наблюдателя на выборах. Избирательные комиссии, до этого привыкшие заниматься своими делами в относительной тишине и комфорте, впервые столкнулись с назойливым любопытством каких-то непонятных, настырных и чересчур грамотных молодых людей, фотографирующих все на мобильные телефоны.

Повальная мода на вскрытие и расследование выборных фальсификаций совершенно очевидно, с одной стороны, наследовала противопожарному волонтерству 2010 года, а с другой – чем-то напоминала эпидемию политического фактчекинга, которая каждый раз захватывает американские СМИ на следующий день после очередных президентских дебатов.

В ходе президентской гонки в США профессиональные журналисты и блогеры-любители буквально соревнуются в том, чтобы найти в заявлениях кандидатов неточности. Цель соревнования ясна – лучшие фактчекеры получают лучший отклик, признание и даже становятся знаменитыми. Настроенная на такой точечный и тщеславный мотив система в целом реализует важнейшую функцию – контроль за политиками. Нечто похожее на подобное соревнование фактчекинга, только на почве разоблачения выборных фальсификаций, развернулось и в российском Интернете во время и после выборов 2011–2012 годов.

В этот момент интернет-активисты уже осмысленно участвовали в офлайновой политической жизни, пытаясь влиять на ситуацию не жалобами, а собственной активностью. И когда стала поступать информация о нарушениях на выборах, именно Интернет выступил координатором протеста. Только один призыв в блоге Навального вывел на улицу тысячи людей.

Первые протесты жестко подавлялись. Однако манифестации стали настолько массовыми, что власть даже ввела в Москву внутренние войска; но не решилась их применить и пару месяцев пребывала в растерянности.

Власть делала ставку на телевизор, и телевизор выиграл для нее выборы. Но телевизор проиграл Интернету пресловутую «политическую стабильность». Интернет, изначально не имевший политического заряда, благодаря эволюции медиаактивизма оказался источником новой политической силы, изменившей власть и общество.

***

Так, буквально за три года, медиаактивность Рунета прошла все стадии эволюции:

• бытовое авторство;

• популярное авторство;

• медийная активность;

• гражданское вовлечение;

• волонтерский активизм;

• политический активизм.

С точки зрения воздействия на реальность эволюция медиаактивизма тоже прошла все стадии:

• «Варимся в собственном соку»;

• «Бумеранг»;

• «Let them do it»;

• «Let us do it».

Наконец, описанная эволюция также хорошо укладывается в градацию мотивов интернет-вовлечения, описанных К. Ширки:

• частное взаимодействие (personal sharing);

• коммунальное взаимодействие (communal sharing);

• общественное взаимодействие (public sharing);

• гражданское взаимодействие (civic sharing).

***

Очевидно, что российские события были обусловлены местной политической спецификой. Но в равной мере они были подготовлены распространением Интернета и социальных сетей. Точнее говоря, именно конфликт между ригидной политической системой и текучей средой освобожденных мнений привел к политическому обострению.

Новые медиа через самовыражение, медиаактивность и гражданское вовлечение обязательно приводят к разогреву политической активности, если для этой политической активности нет естественных офлайновых форм выражения. На входе в среду освобожденных авторов может быть миллион кого угодно. На выходе обязательно будет сотня тысяч медиаактивистов с высоким уровнем гражданского вовлечения. Эти сотня тысяч активных авторов способны выдвинуть из своей среды несколько тысяч политически активных граждан, неподвластных воздействию телевизора и готовых к какому-то реальному действию в офлайне.

Эволюция медиаактивности в закрытом обществе приводит к тому, что стоит только открыть людям хоть какую-нибудь возможность личного самовыражения, как люди тут же пройдут все стадии вовлечения: проба личной популярности, гражданское вовлечение, политический протест. Все равно все закончится политикой.

Вполне вероятно, что если на Северную Корею сбросить с самолета 10 тыс. мобильных устройств, начиненных Facebook и подключенных к спутниковому Интернету, северокорейский режим прекратит свое существование гораздо быстрее, чем к этому могли бы привести экономические причины. (Нечто похожее уже делает проект One Laptop per Child, финансируемый Google, AMD, eBay, Marvell, News Corp и другими и возглавляемый Николасом Негропонте (Nicholas Negroponte). Детишкам в беднейших странах раздают лэптопы. Дети осваивают гаджеты, и спустя время демонстрируют невероятный рывок в навыках. Проект направлен на прорыв в образовании в странах третьего мира. Можно, однако, предположить, что, став подростками, эти дети взорвут свои архаичные сообщества.)

Достаточно освободить систему «авторство – отклик», как она начинает раскручиваться до политических значений, потому что политический отклик – самый значимый. Такая система повторяет эволюцию древнегреческих полисов, но в сжатые сроки и с разными отклонениями, связанными с местной культурной спецификой.

***

Стоит особо отметить, что Интернет не гарантирует тотального голосования за оппозицию, а телевидение (как символ трансляционной модели) не гарантирует покорного голосования за партию власти. И в Интернете представлен диапазон мнений, и в телевизионной аудитории есть немало тех, кто хоть и верен телесмотрению, но реагирует на контент телетрансляции с недоверием, а то и ненавистью.

Проследить прямую зависимость между голосованием против власти и активностью в Интернете технически довольно трудно. Формально заметна, скорее другая корреляция: в российских условиях против власти голосуют жители более обеспеченных, урбанизированных (центральных городских) территорий, где, предположительно, уровень доходов, образования и запросов выше среднего. Особенно ярко эта зависимость проявилась на выборах московского мэра 8 сентября 2013 года, когда главный оппозиционер Навальный получил наибольшее количество голосов (кое-где даже выиграл у действующего мэра Собянина) именно в центральных, респектабельных районах Москвы с дорогой недвижимостью.

Вместе с тем наиболее образованные и состоятельные люди, живущие в городах (городских центрах), вовлечены в интернет-культуру больше и дольше. Поэтому некая корреляция между Интернетом и протестным голосованием все же есть.

Но дело не в этом. Политические разногласия между обществом Интернета и обществом телевизионной трансляции – лишь неизбежное следствие более глубоких цивилизационных противоречий.

Трансляционная модель коммуникации обеспечивает власти монополию на канал и контент. Да, воспринимающая сторона не обязательно одобряет этот контент; нередко даже раздражена им. Однако при трансляционной, односторонней коммуникации у воспринимающей стороны нет способа сверить свои оценки, получить альтернативные сведения и опровержения. А главное – нет способа аккумулировать свои частные мнения в некое групповое мнение. Недовольство, если оно и есть, не создает массивной социальной гравитации, потому что не выходит за пределы «кухонных разговоров» – единственно возможного горизонтального канала коммуникации внутри трансляционной модели.

В свою очередь, вовлекающая модель, воплощенная Интернетом, не обеспечивает оппозиционного настроя всех участников – она всего лишь обеспечивает диапазон мнений. Но, тем не менее, с некоторыми корректирующими обстоятельствами.

Во-первых, альтернативные мнения, выдавленные из офлайна, обязательно радикализуются в среде свободных реакций – в онлайне, повышая общий «политический градус» среды.

Во-вторых, в Интернете становятся видны различия между официальной картиной мира и свидетельствами реальных очевидцев или экспертов. Эти различия, по сути, вскрывают ложь официальной картины мира и тоже влияют на сдвиг настроений в оппозиционную сторону.

Но все же главная «опасность» Интернета для трансляционной модели связана не с его оппозиционным настроением. (С этим власть пытается бороться, стремясь искусственно насытить Интернет сторонниками; да и искренние сторонники в Интернете у нее тоже есть.) Самая главная опасность Интернета для власти связана с тем, что вовлечение разрушает монополию трансляционной модели.

А трансляционная коммуникативная модель общественного устройства эффективна только в условиях монополии на канал и контент. Трансляция без монополии не просто утрачивает свои защитные свойства, но еще и способствует ускоренному разрушению режима, потому что становится заметным ее фасадное, имитационное назначение.

***

Переход от закрытого общества к открытому (в терминологии Карла Поппера ) может быть описан концепцией освобождения контента. Фонетическое письмо, книгопечатание и Интернет поэтапно дали частным людям доступ к письменности, чтению и, наконец, авторству. На этапе освобождения авторства окончательно освобождается публичная частная активность рядового человека.

Разные общества с разной скоростью идут по этому пути. Те общества, которые уже близко подошли к тому, чтобы воплощать идею Поппера об «открытом обществе», достаточно легко адаптируются к свободному авторству Интернета. В тех обществах, которые можно охарактеризовать как закрытые, освобождение авторства будет неизбежно сопровождаться драматическими политическими конфликтами.

Однако концепция освобождения авторства убеждает, что конфликт Сети и старых институтов неизбежен также и в открытых обществах. Даже несмотря на то, что современные открытые общества имеют опыт разнообразия и частной активности, государство все равно будет пытаться ограничить свободное авторство, видя в нем угрозу национальной безопасности, национальной нравственности или еще какую-нибудь угрозу.

Потому что противостоят не просто модернизм и традиция. Противостоят базовые основы общественной организации: вовлечение и трансляция. Сетевой принцип соорганизации людей противостоит институциональной традиции иерархического управления.

Это не политическое, а цивилизационное противостояние: трансляция против вовлечения.

Андрей Мирошниченко

Источник: aka-media.ru

CHASKOR.RU

Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе