Жил-был художник один

Импрессионистское буйство красок и строгие линии супрематических фигур; реальные люди русской глубинки — и абстракции, устремленные в космическое будущее. С разницей в несколько дней Третьяковская галерея открыла две выставки, посвященные отечественным художникам первой половины XX века. В Инженерном корпусе демонстрируются работы Николая Фешина, на Крымском валу — произведения Ивана Кудряшова. При всей огромной стилевой дистанции между этими двумя авторами есть у них и общее: из советской истории искусств их имена были фактически вычеркнуты. А потому широкой публике они не особо известны.


Фешину из этой пары, пожалуй, повезло больше. Ученик Ильи Репина, он после окончания Петербургской академии художеств добился уважения и высокого статуса в родной Казани, но в 1923 году эмигрировал в США. Там его изысканные портреты — преимущественно женские — пользовались хорошим спросом. И хотя материальные и семейные неурядицы не обошли Фешина стороной, большую часть второй половины жизни он провел в относительном благополучии и не знал тех проблем, что его современники на родине, тот же Кудряшов, по идеологическим причинам на десятилетия выпавший из художественной жизни страны.

В последние годы имя Фешина вновь зазвучало благодаря аукционам. В 2017-м на Sotheby’s «Портрет Надежды Сапожниковой» был продан за £3,6 млн, а в 2019-м «Маникюр» куда более скромного размера ушел на Christie’s за £2,3 млн. Для неавангардного искусства — очень дорого. Как и некоторые другие эмигранты (Кандинский, Бакст, Шагал), Фешин стал фигурой интернациональной, за время работы там его успели узнать и полюбить. В России же о нем помнят прежде всего в Татарстане: в Казанском Кремле даже есть постоянная экспозиция его произведений.

Кудряшова же не знают ни у нас, ни за границей — на мировых аукционах фигурировало лишь несколько его рисунков. Правда, отдельные произведения есть в коллекциях нью-йоркского MoMA, парижского Центра Помпиду и много где еще, но везде его упоминают прежде всего как ученика Малевича. Формально это верно, фактически же Кудряшов ушел от классического супрематизма очень далеко. Его абстрактные фигуры парят не в условном пространстве холста или листа, но в космической бесконечности.

Увы, даже в эпоху оттепели, когда тема внеземных путешествий была остроактуальной, космизм Кудряшова интересовал лишь узкий круг соратников по профессии и коллекционеров — в том числе Георгия Костаки, который собрал целый ряд его работ; сейчас они разделены между Москвой и Салониками. К 125-летию со дня рождения живописца Третьяковская галерея решила снова соединить самое важное из его наследия, а заодно и провести параллели с творчеством современников — от Малевича и Эль Лисицкого до Владимира Немухина и Лидии Мастерковой.

И здесь выстроилась интересная драматургия. В начале экспозиции, на втором этаже, мы видим ученические работы Кудряшова, и пересечения с творчеством современников здесь особенно явны. Вплоть до конкретных «рифм»: вот эскизы проунов Эль Лисицкого, а вот — трехмерные фигуры Кудряшова; вот шедевр Клуциса, где не только объемы и линии, но и фактура красочной поверхности влияет на восприятие целого, а вот — кудряшовский портрет девушки: нежный образ парадоксально складывается исключительно из жестких геометрических форм.

Но всё же настоящим новатором Кудряшов становится позже, усмотрев космическую устремленность супрематизма. Переходя со второго этажа галереи на первый, мы будто спускаемся в подсознание художника, где во множестве эскизов формируются, как в пробирках, фантастические дрейфующие в невесомости фигуры, в полную силу звучащие уже на холстах. Но можно считать это и метафорой спуска по социальной лестнице: если в 1920-е годы Кудряшов был видным представителем художественной среды, пусть и в регионах, то в 1930-е ему фактически пришлось уйти в подполье.

Отдельные работы Кудряшова ценители искусства могли видеть и раньше, но не будет преувеличением сказать, что выставка в Третьяковке с нуля знакомит публику с художником. Таким же сюрпризом и открытием может стать для москвичей и экспозиция Фешина: впервые в столицу приехали два его важнейших масштабных полотна — «Обливание» (1914) и «Бойня» (1919). И это другой Фешин, не тот изысканный портретист, к которому привыкли западные коллекционеры и завсегдатаи предаукционных показов.

«Обливание» — громкозвучная деревенская сцена, с буйством красок, концентрированной энергией и почти карикатурными типажами. Если с чем и можно ее сравнить, так это с «Вихрем» Филиппа Малявина. «Бойня» не менее эмоциональна, но — куда мрачнее: это уже шаг в сторону Хаима Сутина, любившего изображать распотрошенные туши. Эскизы же, демонстрируемые по соседству с полотном, и вовсе вызывают в памяти абстрактный экспрессионизм, например, Виллема де Кунинга.

Конечно, помимо двух главных шедевров на выставке есть и «фирменные» портреты, и пикантные ню (одно из Казани, другое — третьяковское), и даже пейзажи — жанр, совсем не ассоциирующийся с Фешиным. При всей камерности — работы уместились в одном зале Инженерного корпуса — экспозиция претендует на то, чтобы максимально широко представить творческие устремления художника. По сути, познакомить с ним заново.

Полгода назад мы рассказывали о выставке Марии Якунчиковой-Вебер. Тогда в условиях невозможности полноценного музейного обмена Третьяковка представила из своих запасников работы полузабытой художницы эпохи модерна, и оказалось, что это прекрасная живопись, не уступающая произведениям самых известных мирискусников. Теперь «гастроли» картин уже не столь затруднены, музейная отрасль постепенно возвращается к прежней жизни, а тренд на возвращение и популяризацию имен, выпавших из истории искусства, — остался. Среди них — не только перечисленные фигуры, но и, например, советский примитивист Татьяна Маврина, выставка которой сейчас проходит в том же Инженерном корпусе.

Можно объяснять тенденцию прагматическими причинами: вещи художников первого эшелона всегда наперечет, лучшие — в постоянных экспозициях, и снимать их оттуда не любят. Получить, скажем, Малевича и раньше было сложно, а теперь — еще сложнее; иное дело — тот же Кудряшов. Но, видимо, есть и причины иного рода. Ощущение исторического слома, смены эпох всегда рождает запрос на обновление, появление новых имен. А они могут быть как из числа современников, так и из прошлого.

Последнее, кстати, не менее важно и интересно. Поскольку, всмотревшись в прошлое и переоценив некоторые художественные явления ушедших лет, мы можем иными глазами смотреть в будущее.


Автор — кандидат искусствоведения, обозреватель «Известий»

Поделиться