Казалось бы, такого человека на пушечный выстрел нельзя подпускать к формированию новой эстетики, однако Нестеров под конец жизни пользовался явным успехом у власти и даже весной 1941 года удостоился Сталинской премии первой степени, что было равносильно занесению в список советских небожителей. Правда, вкусить плоды этой славы художник не успел: вскоре началась война, а через год его не стало. Да и вряд ли Михаила Нестерова на склоне лет так уж волновали мирские соблазны. Тем не менее официальное признание не могло его не радовать.

портреты физиолога Ивана Павлова, полярника Отто Шмидта, скульптора Веры Мухиной и других выдающихся личностей.
Именно на этом поприще живописец заново сделал себе имя, угодившее в хрестоматии. Однако и дореволюционные его произведения не были тогда забыты. Нельзя же произвести в мэтры человека без биографии, поэтому в альбомах и прочих изданиях советской поры встречалось множество более ранних нестеровских опусов, в том числе и религиозной направленности.
Скажем, «Видение отроку Варфоломею» очень даже почиталось в стране победившего атеизма.
Хотя цензура все-таки послеживала за тем, чтобы не возникало большого перекоса в сторону «реакционного мистицизма».
Теперь, конечно, вопрос так не ставится и на ретроспективной выставке перекосов хоть отбавляй.

Проект позиционируется как юбилейный, хотя 150 лет художнику исполнилось в прошлом году, если быть точным. Тогда свою версию ретроспективы демонстрировал Русский музей в Петербурге, потом выставка проходила в Уфе, на родине юбиляра, так что до Москвы дело дошло с запозданием в датах. Зато здешний вариант получился самым детализированным. Представлены не только все хиты, но и малоизвестные материалы, например эскизы и картоны росписей для Владимирского собора в Киеве, Марфо-Мариинской обители в Москве, петербургского Спаса на Крови, храма Александра Невского в грузинском Абустамане. Таким образом визуально удостоверен факт, который не принято было афишировать в советский период:
Михаил Нестеров до революции слыл мастером декорирования церквей.
Его буквально заваливали заказами, хотя нельзя сказать, что сам художник был в восторге от этой деятельности. Известны многочисленные его высказывания в письмах к друзьям и родным, не оставляющие сомнений: работа над храмовыми росписями Нестерова чрезвычайно тяготила. Важно понимать, что, несмотря на пристрастие к сюжетам православного толка, он был все-таки светским живописцем, ценившим в искусстве отнюдь не только морализаторство. Стоит взглянуть хотя бы на его многочисленные полотна, посвященные старообрядческой жизни, чтобы убедиться: автором двигало живое чувство, продиктованное не одним лишь желанием восславить благочестие. Но так уж постоянно выходило у Нестерова, что его понимали не совсем так, как ему хотелось бы.
Одно время он разрывался между передвижниками и декадентами из «Мира искусства», получал тычки от тех и от других и сетовал, что его норовят записать в какой-нибудь лагерь, тогда как ему просто хотелось бы идти собственной дорогой.
Можно предположить, что и нынешняя ретроспективная выставка будет восприниматься с позиций, самому Нестерову не совсем близких. Истово верующие начнут искать здесь подтверждения тезисам насчет богоспасаемой матушки-Руси, поклонники советского строя обнаружат свидетельства того, как расцветало реалистическое искусство под чутким партийным руководством, а эстеты будут упиваться изысканным нестеровским символизмом в духе модерна. Между тем вряд ли что-нибудь из этого в отдельности можно считать определяющим фактором для творчества юбиляра. Он был человеком мятущимся, всегда сомневавшимся в своих способностях, искавшим хотя бы намека на гармонию между своей живописью и внутренним чувством. Делать из него глашатая каких-то незыблемых истин было бы не совсем справедливо.
источник