– Спектакль по пьесе Герни «Сильвия» мы планировали выпустить ещё в конце прошлого сезона, но его оформление оказалось столь многодельным и многотрудным, что созрел спектакль лишь сейчас, – признался в самом начале нашей беседы Владимир Александрович. – Это достаточно редкий жанр в драматургии – романтическая комедия. Дабы сохранить интригу, скажу лишь, что это спектакль о любви. Что она такое в нашей жизни, какие у неё изломы и изгибы, какие штуки любовь вытворяет с нами и как невыносимо трудно, когда вместо любви лишь видимость? А ещё спектакль о том, что, стремясь к добру, человек вольно или невольно совершает совершенно противоположное. Спектакль музыкальный, в нём звучит шесть сонетов Шекспира, музыку для которых написал Андрей Комаров, получилось, на мой взгляд, очень удачно. В главных ролях заняты Замира Колхиева, Зинаида Сопотова и Сергей Генкин, также задействованы другие артисты театра – Михаил Левченко, заслуженные артисты России Пётр Рабчевский и Виктор Григорюк. Я пригласил в спектакль и актрису Волковского театра Ирину Сидорову.
– Второй год подряд у вас «американские» премьеры…
– Да, действительно, спектакль «Крутые виражи» тоже поставлен по пьесе американского драматурга Эрика Ассу. Сразу скажу, это совпадение, а вовсе не потому, что мы так уж любим Америку. Дело в том, что очень непросто найти пьесу именно для этого театра, когда у тебя всего десять человек артистов. Выбирая пьесу, я думаю не о том, чтобы роли более-менее совпали с теми артистами, которые у меня есть, а о том, чтобы актёру был интересен этот материал, чтобы он был для него неожидан и нов, в противном случае актёру будет просто скучно работать. А без интереса не будет искры, способной воспламенить воображение.
– Не будет ли выходом расширение труппы, коль так трудно подобрать репертуар?
– Мы не можем на это пойти, потому что наш театр частный, нас не берут под крыло ни город, ни губерния. Власти заняты другими вещами. До времён Саввы Мамонтова или Морозова мы пока ещё не дожили и доживём ли – Бог весть.
– Существует, однако, практика приглашённых артистов, и камерный театр её не чужд.
– Приглашаем, но в случае крайней необходимости. Действительно, одно время у нас играла актриса Московского театра сатиры Наталья Карпунина. Но совмещать два города, два театра, два репертуара – это очень сложно, слишком много нервотрёпки. И потом, я не вижу артиста, которого можно было бы пригласить. В Ярославле их вообще нет. Помните, у Пушкина в «Каменном госте» – «в них жизни нет, всё куклы восковые».
– Позвольте, как нет? Вы только что упомянули, что пригласили в новую постановку заслуженную артистку России Ирину Сидорову.
– Ирина Сидорова – моя ученица. Учась на втором курсе, она уже играла в моей постановке «Грозы» в Волковском театре Варвару, а на четвёртом курсе сыграла секретаршу в спектакле «Агент ОО» по пьесе Генриха Боровика. Потом я ушёл из театра, уехал из Ярославля, наши пути разошлись на какое-то время. Что касается её приглашения на роль, то здесь идёт хорошее совпадение. Ирина – яркая острохарактерная актриса, правда, уже поднаторела в таком способе игры, где на первый план выходят внешние эффекты. Приходится всё наносное счищать и возвращаться к тому периоду, когда мы вместе с ней постигали азы актёрского мастерства. Находим взаимопонимание. Но Ирина Сидорова – это исключение из правил, больше я в Ярославле не вижу интересных артистов, которые могли бы взбудоражить воображение. Всё ходульное, схематичное, от настоящей школы проживания они отучились (или их отучили), потому что иные ценности в ходу. Что ни спектакль, то аттракцион какой-то или театр восковых фигур… Фурор по поводу премьеры, а потом поиграют месяц-другой, видят, что зрителей нет, спишут потихоньку и другую премьеру гонят. Это же ненормально!
– Вы считаете, что настоящий спектакль должен жить долго?
– Наш театр существует тринадцать лет, и по сути мы ни одного спектакля за это время не потеряли. Все спектакли востребованы. Во-первых, подрастает другое поколение зрителей, во-вторых, у нашего театра есть свой зритель, который смотрит спектакль не по одному разу… Ведь не ради сюжета приходит человек в театр – для этого есть боевики, «Няни…» с «Судьбами…», ещё какая-нибудь телевизионная гадость. В театр приходят за тем, что возникает здесь и сейчас, за исповедальностью и сокровенностью. Лишь это – подлинный театр.
– Сколько же пьес вы просматриваете, прежде чем находите что-то стоящее?
– Тысячи! Другое дело, что сейчас процесс облегчился: раньше приходилось листать журналы, периодику, сейчас Интернет многое облегчил. Имён новых много, но посмотришь две-три страницы – и в сторону: либо жаргон, либо чернуха, либо абсурд какой-то. Человек хочет привлечь к себе внимание и начинает изощряться: а я вот голову под коленку засуну и эдак посмотрю на мир, глядите-ка, что я могу! Дурак, да и только! И такое, с позволения сказать, искусство сейчас везде – и в живописи, и в литературе, не говоря уж про театр. Чего, спрашивается, выкобениваться? Ты взгляни на человеческую природу, на взаимоотношения людей, оглянись вокруг себя и расскажи о том, что волнует людей простым человеческим языком. Ан нет, все стараются продемонстрировать свою изощрённую фантазию. Мне противен такой театр.
– Удаётся ли вам следить за театральными новинками или о состоянии современного театра вы судите по телевизионным передачам?
– А этого более чем достаточно. Высидеть на иной премьере более пяти минут просто вредно для здоровья. Бежать оттуда скорее! Уходят последние мастера, которые к чему-то стремились. Недавно попрощались в Петром Фоменко, по телевизору прошёл цикл передач о нём. В одной из передач Петр Наумович размышлял: вот мой театр называют нафталинным, говорят, что Станиславский устарел… Пусть нафталинный, зато другие театры – это моль, и надо попытаться убить эту гадость, да вот беда – моль живуча. Хорошо сказано?
– То есть вы стремитесь к тому, чтобы камерный театр в пространстве театральной культуры Ярославской области занял нишу «нафталинного»?
– Пусть так. Люди идут в театр, чтобы увидеть правду о человеке. Не имитацию, не суррогат – правду. Мне возразят, что это скучно. Скучно тем, кто не соприкоснулся в юности с истинными театральными ценностями, кого не затронули наследия Щепкина, Станиславского, десятков других мастеров, которые создали великий русский театр. И куда это всё пришло к XXI веку? В сточную канаву, в отбросы! Скверно, что у нас на глазах происходит духовное обнищание русской нации. Долго ли ещё будем нищать, с сумой побираться – вот в чём вопрос. И ничего радужного впереди я не вижу. Тому же Петру Фоменко только к концу его жизни, когда здоровье уже мало позволяло работать, построили театр. До этого он скитался по углам. Сейчас, когда Фоменко скончался, по всем каналам твердят – ушёл из жизни величайший режиссёр… Где вы раньше были?
– У Виктора Шендоровича есть на эту тему реплика, что после своей смерти Пушкин стал гениальнее, чем был при жизни…
– Да-да, «и угораздило же меня с моим талантом родиться в России».
– Пушкин, как известно, наше всё, однако вернёмся к нашим делам. Достаточно ли одного спектакля в сезон для поддержания зрительского интереса?
– Чтобы заинтересовать зрителя – достаточно, но для поддержания внутреннего интереса – увы, нет. Актёр создан так, что он должен работать. И если я не могу обеспечить своим артистам фронт работ, то чувствую себя в долгу перед ними. Самый простой вариант – взять пьеску на двух-трёх персонажей. А остальные? Будут скучать, слоняясь по театру.
– Начнут завидовать удачливым собратьям по цеху…
– Вот этого у нас нет, увольте. У нас все артисты разные, у каждого своя творческая ниша.
– Что касается артистов камерного театра, то надо признать, что скучать им особенно некогда: уж очень плотно они заняты в киноиндустрии. Вы не ревнуете их к кино?
– Помилуйте, какая ревность? Я понимаю, что это так, для заработка. Да и какая сейчас у нас кинопродукция? То бандиты, то няни, прости Господи…
– Первые спектакли, с которых начиналась известность камерного театра – «Интервью», «Моцарт и Сальери» на убогих подмостках конца XX столетия – ставились на двух ведущих актёров – Юрия Ваксмана и Владимира Гусева. Многие зрители, я знаю, ходят в театр именно «на Гусева и Ваксмана». В последних постановках они не заняты, и создаётся впечатление, что они как-то отошли в сторону. Это ваше общее решение?
– Да, это наша общая позиция. Они раз в месяц играют «Интервью», раз в месяц «Моцарта и Сальери». По психологической нагрузке каждый из этих спектаклей стоят 15, а то и 20 проходных. А ведь есть и «Русский ланч», «Дон Кихот»… Думаю, Юрий Михайлович и Владимир Евгеньевич работой не обижены. А то, что вы говорите, что зритель идёт на конкретные имена… Мы находим удовлетворение в том, что мы делаем. И лично меня абсолютно не волнует, есть шумиха вокруг театра или её нет. Вот нас совсем не замечает телевидение, практически не упоминают газеты… А мне наплевать! Замечайте другие театры – у них каждый месяц скандальные премьеры, президентские гранты. У нас, поймите, другие радости, и мы находим их во взаимоотношениях с пьесой, драматургией, в общении друг с другом, самом процессе репетиции. Что касается зрителя, то у нас всегда полон зал. Но я в последнюю очередь думаю о том, как бы ему угодить. Да я вообще об этом не думаю! Кто-то из великих режиссёров говорил, что подлинный театр должен быть сектой в хорошем смысле этого слова. Это служение чему-то высокому, для чего ты послан на свет. Кичиться этим нелепо, нельзя; если посмотреть с другой стороны, так это погружение в своё дело и вовсе проклятие, которое усложняет, отягощает жизнь. Но это и есть самая большая радость на свете.
Северный край