После спектакля «Иванов» по пьесе А.П. Чехова состоялась творческая встреча с создателями спектакля – режиссёром Павлом Горбачёвым и художником Татьяной Анастасовой.
Беседу ведет Ляля Кацман
Ляля Кацман: Расскажите о системе вашего обучения.
Павел Горбачёв: Режиссёр выбирает своего художника, художник выбирает своего режиссёра. Мы вместе придумываем спектакль и защищаем замысел перед мастерами. Если они говорят: «хорошо», тогда мы начинаем работать над постановкой.
Л.К. Но почему у вас в спектаклях играют и художники?
П.Г. Им нравится играть. Они бывают яркими, интересными в своих актёрских проявлениях. Актёр, который играл сегодня графа, три года учился на режиссёра. А теперь так получилось, что играет почти во всех дипломных спектаклях.
Л.К. Павел, расскажите, пожалуйста, о своей поездке в Индию, где Вы проходили практику.
П.Г. Два с половиной месяца мы находились в храмовом театре. По некоторым данным – это самый древний театр в мире: 2400 лет существует его традиция. Там мы проводили исследования актёрской касты. Внутри неё можно встретить человека, продолжающего театральную родословную, которой более 2000 лет.
Л.К. Они отличаются от наших актёров?
П.Г. У них нет конкурса в театральный институт, их никто не берёт на работу. Они просто рождаются актёрами, начинают заниматься с 8-10 лет прямо в доме своего отца. Там актерство – не профессия, а образ жизни. Сейчас больше играют короткие перфомансы. А 20-30 лет назад они могли исполнять спектакли по 40 дней. Тогда у людей не было телевизоров.
Л.К. Вам помогла такая практика в творчестве?
П.Г. В актёрском плане – нет. Это совершенно другая форма творчества – очень чистая. Они не играют ситуации - только страсти, понятные, возможно, только им самим.
Л.К. Перейдем к вашему спектаклю: большая работа была проделана с пьесой. А над текстом вы тоже работаете все вместе?
П.Г. Над текстом мы работаем в основном с художником. Иногда с актёрами, но это были самые ужасные моменты нашей жизни.
Л.К. Почему вы взяли именно этот материал?
Татьяна Анастасова Это грань сумасшествия. Я могу найти эту тему в любой пьесе. Когда перестаю быть нормальным? В какой момент перестаю монтироваться с миром? Я, мир и отклонения. Нормальность и ненормальность.
Л.К. Почему Иванов стреляется не на сцене, а за кулисами?
П.Г. Мы хотели сместить фокус с его жизни в группе этих людей, на его другую жизнь - внутреннюю.
Л.К. Почему вы берёте Чехова, а не современную драматургию, которая вам, возможно, должна быть ближе?
Т.А. Сейчас у нас был семестр по современной драматургии, и он был самым сложным. Причина тому - не отсутствие материала. Он есть, но двух видов – либо полная жесть, где все умирают, либо ненавязчивый юмор.
Л.К. С чего начиналась работа над спектаклем?
П.Г. Началось всё с того, что появилась эта прозрачная капсула. Для нас стало понятно: это - история болезни. Дальше плясали от придуманного визуального решения.
Л.К. Как изменился спектакль после переноса его на большую сцену?
П.Г. Поменялся психологический рисунок роли. Для меня многое из того, что мы сделали сегодня, понравилось менее, чем обычно. Мы сделали новый спектакль за несколько часов.
Л.К. Каковы ощущения актёров от дебюта на ярославской сцене?
П.Г. Мир поменялся. Я целовал сцену. Тут ты понимаешь, что даже если ты делаешь плохо, но ты делаешь на первой русской сцене плохо!
Страдания, возведенные в куб
Иванов, по мотивам пьесы А.П. Чехова «Иванов»
РУТИ-ГИТИС, мастерская Евгения Каменьковича и Дмитрия Крымова (Москва)
Режиссер - П. Горбачев
Легко ли быть птицей/ да так, чтоб не петь?....
БГ
Кому-то, возможно, и легко. Но только не Саре (П. Айрапетова). Ей - с ее хрустальным, прозрачным голосом - так и хочется вдохнуть полной грудью весенней свежести, а выдохнуть песнею: еврейской, протяжной, задушевной, той, что пела она еще до принятия крещения. И это, несмотря на разлад с Ивановым (Д. Аврамов), на прогрессирующую болезнь легких. В часы отчаяния, когда хочется кричать и выть, она бежит, набирая скорость, и поет. Во всю мощь, чтобы вышла вся боль, накопленная за годы непонимания и нелюбви Николая.
Голос – единственная связь с внешним миром - черным, тусклым, неуютным: на сцене нет ничего, кроме прозрачного куба. Ярко освещенный куб – крохотное пространство, где можно спрятаться ото всех. Последнее прибежище ее, спасение, комнатка, клетка, могила. В него она уходит по первому приказу мужа или доктора; из него молча наблюдает за свиданиями любимого с молоденькой и хорошенькой Шурочкой; туда же уходит, корчась от боли, услышав презрительное ивановское «жидовка!» Садится, замирает, замолкает, и ее, точно птичку на ночь, накрывают куском траурной материи. Нет больше Сары – умерла, ушла, растворилась.
Иванов - тоже птица. Заметная. Яркая. Важная. Петух. Именно в этом наряде он является к Шурочке на день рождения. Самовлюбленный, эгоистичный Николай не видит и не слышит никого. Единственное, что занимает мысли и чаяния, - собственное страдание. Потому не в счет ни дважды загубленная душа Сары, ни мучения юной Шурочки, любящей Иванова истово, преданно.
История любовного треугольника, ловко вынутая из пьесы А.П. Чехова и уложенная студентами мастерской Евгения Каменьковича и Дмитрия Крымова в один акт, возведена здесь в степень. Есть и харизматичный, вечно взъерошенный доктор, и шальная Бабанова, и недотепа граф, но все же действие держится на взаимоотношениях Сары, Шурочки и Николая. Уходит Сара, рвется связь с Шурочкой, не существует Иванов. Он уже давно стал в сознании других персонажем выдуманным, мифическим. В особенности в сознании женщин: Сара все приписывала Николаю красоту и ум; Шурочка – честь и благородство. Перестали Иванова окружать дамы, спала пелена, и он остался наедине с собственным «я» - тусклым, изможденным, изъеденным.
Однако здесь мы не слышим выстрела в конце: современный Иванов не способен на подобный поступок. Вместо него – протяжная, но уже русская песня, спетая хором всех участников действа. Она, точно мощный поток, заглушает одинокий трепетный голосок Сары, сметает с пути расточительно и бессмысленно растратившего жизненные силы Николая. В финале – никого. Пустота. Черная мгла обнаженной сцены. И только из-за кулис доносятся обрывки распевных фраз про то, что «кто-то кого-то погубил»…
Яна Постовалова
Грудная болезнь в двух частях или
Отсутствие воздуха
«Иванов» – это контаминация мистического с реальным, болезненного со здоровым, сводящаяся к почти непреодолимому одиночеству. Между героями спектакля возникают огромные расстояния, огромные объемы воздуха, которые они не успевают поглотить и которые, в результате, их же и отравляют: «Ведь воздух застыл от тоски!» Это спертый, ядовитый воздух, несущий неминуемую смерть. В живых остаются лишь те, кому разрешено «после заката солнца быть на воздухе…»
Ключевым образом «Иванова» становится Анна Петровна (П. Айрапетова). Ее первое появление на фоне закрытого занавеса, трогательное, перемешанное с трепетом, прикосновение к нему... Выбранная поза: скрещенные по-восточному ноги, пышная вьющаяся шевелюра темных волос, колоритная яркая внешность, невольно породила ассоциацию с артистками цирка второй половины XIX века. Они выступали в роли «черкесских красавиц», рассказывающих истории о своей трагической судьбе. Обычно, это были молодые девушки с бледной кожей и вьющимися волосами. Девушка сидела на сцене, скрестив ноги в экзотическом восточном наряде, курила кальян, скромно смотрела на зрителей. Эти резкие порывы злости, порывы одинокой души, которую ждет трагический конец, перепады настроения, подавленные спертым, сжатым воздухом – воплощением равнодушия. Грудная болезнь, мучающая ее, становится лишь для режиссера П. Горбачева поводом для метафоры: черный костюм Анны Петровны как будто заранее поет молебен по ее судьбе. Она умирает от метафорического удушья.
Ее душа, столь невинная и незаслуженно загубленная уносится в небеса, которые возникают в виде белого тумана, заполняющего пространство стеклянной коробки Анны Петровны.
Стеклянная клетка в «Иванове» стала многофункциональным образом. Изначально ее вместе с находящейся в нем героиней покрывали черной тканью, словно какой-то предмет мебели, чтобы тот не запылился. Затем это место обитания Анны Петровны, ее подвал, стал гробом для нее же. И пик этот образ находит в своей трансформации в свадебный стол. Свадьба, гуляющая на поминках невинной души.
Безысходность, которая преследует персонажей спектакля, подчеркивается их безумными порывами желания убежать от действительности, от решения проблем и вообще от жизни…