Миндаугас Карбаускис: «Создавать театр — другого пути нет»

Знаменитый режиссер рассказал, как он ушел от Олега Табакова и почему не ставит больше спектакли

Дважды лауреат «Золотой маски», Миндаугас Карбаускис полтора года назад уволился из «Табакерки», год спустя закрыл свой уже готовый спектакль по «Котловану» Платонова, а совсем недавно отказался работать в Королевском драматическом театре Швеции. Почему он все это сделал, выясняла АЛЛА ШЕНДЕРОВА.

— Свою последнюю «Маску» — за спектакль «Рассказ о счастливой Москве» — вы получили, уже уволившись из «Табакерки». Весь прошлый год ходили слухи, что вы репетируете платоновский «Котлован» в театре Юрия Погребничко с артистами «ОКОЛО». А потом вдруг выяснилось — не будет и «Котлована»...

— Начнем с того, что я ушел от Табакова. Считайте это моими внутренними выкрутасами, но я не мог уйти к кому-то другому. У меня есть свои этические критерии: зачем мне уходить к другому руководителю театра, если Табаков как руководитель не хуже других? Мне надо было уйти в другой образ театрального существования — это было бы честно. Так появился независимый продюсерский проект «Котлован». 

— Но он ведь появился под крышей театра «ОКОЛО»? 

— Да! И это стало для меня главной неожиданностью — независимость проекта оказалась сомнительной. Возникла тень художественного руководителя «ОКОЛО». Но и это не самое важное. Самое важное, что такого потребления себя я давно не испытывал! Я говорил продюсерам: это «Котлован», за эту платоновскую вещь еще никто не брался. А они давали мне два месяца. В общем, мы все надорвались… 

— И что, не будет «Котлована»?

— Нет, не будет.

— Вы выбираете для постановки то, за что до вас никто не брался: «Когда я умирала» Уильяма Фолкнера, «Рассказ о семи повешенных» Леонида Андреева, «Счастливая Москва» и «Котлован» Платонова. Это ведь не пьесы, а проза. Как вы делаете инсценировки?

— Самая правильная инсценировка рождается в процессе репетиций. То, что я приношу с собой на первую читку, — это так, для храбрости. Реальность очень многое опровергает. Думаю, самая сложная моя инсценировка — «Рассказ о счастливой Москве», она же самая удачная. Платонов был очень разным в трех своих романах — «Чевенгуре», «Котловане» и «Москве». У современного человека есть возможность найти общие точки соприкосновения с героями «Счастливой Москвы». А, например, в «Котловане» их нет. Я, репетируя полтора месяца, понял, что современный человек никак не соприкасается с человеком из «Котлована». Это было почти на уровне физического страдания. Думаю, гастарбайтерам, которые сейчас возводят Москва-Сити, это было более понятно. Потому что современный московский актер думает кардинально в другую сторону — он подсчитывает деньги. А герои Платонова строят... 

— Может, тогда хорошо, что кризис начался?

— Это мода сейчас такая, говорить, что кризис — это хорошо. Меня, например, все это веселит. Я ведь ушел с работы сам — немножко опередил события. Просто я хотел, чтобы жизнь моя снова стала моей. А винтиком быть, хоть и шикарно оплачиваемым, штука не гордая. Тем, кого сейчас увольняют, надо заново приспосабливаться, а я уже привык. Самое удивительное: в стране и в мире кризис, а в театре его как будто нет. Зритель продолжает платить огромные деньги, и я пока не слышал, чтобы артистам в театре срезали зарплаты. 

— Вот вы закрыли «Котлован» — что вам продюсеры сказали?

— А я их не спрашивал — закрыл, и все. 

— Но ведь они вложили деньги и хотели получить готовый продукт?

— Ну и что, я свои тоже вкладывал. И вообще, мой разговор с продюсерами — не для прессы. 

— Чем вы теперь занимаетесь?

— Чем занимаюсь? Мне звонят, приглашают, а я отказываю. Сперва очень стеснялся, сейчас уже выработал какой-то стиль поведения. В общем, отказы — моя главная сейчас работа. Съездил в Йельский университет — отказал. Съездил в шведский Королевский театр — тоже отказал. Пытался себя там ощутить, но не смог. Не понравилось. Когда меня зовут в очередной театр Москвы или России, я спрашиваю: «Вы хотите, чтобы я вам что-нибудь сделал, хорошо, а какая у вас мотивация, кроме денег? Вот у меня, например, деньги есть». И всё, они замолкают. Думал, если дадут театром руководить, соглашусь. Потом появились такие предложения, но не из Москвы. А я ищу работу по месту жительства. 

— Год назад ходила сплетня, будто вам предложили возглавить «Школу драматического искусства» вместо Анатолия Васильева.

— Этого мне никто не предлагал. Но, видите, молва нашла во мне такого злого человека, который мог бы на это пойти. Печально… А вообще, знаете, мне кажется, все московские театры надо отдать Олегу Табакову — он очень хорошо подбирает для МХТ режиссеров. Если бы он сидел не в МХТ, а еще выше, быстренько бы все наладил. Ведь, скажем, Льва Эренбурга надо не в МХТ приглашать — зачем использовать его на очередной, двадцатой за сезон мхатовской премьере?! Дайте человеку сформировать свою труппу и сделать не спектакль, а театр!!! 

— Насколько я понимаю, режиссеры вашего поколения не слишком хотят руководить театрами.

— Вот откуда вы это взяли? Вам кажется, что кто-то не хочет?! Это опять же Олег Павлович так говорит: «Жалко, что они не хотят». Я вот недавно читал, что Тамулявичюте стала руководителем Литовского Молодежного театра в 27 лет. И потом рядом с ней возник Някрошюс. И никому из них ничего не мешало. Вот это был Молодежный театр, который родился вместе с молодостью его создателей. Понимаете, у Табакова в театре главный девиз, что он создавал «Табакерку» не ради собственной режиссуры, а ради становления театра. То есть он создавал театр! Я сперва, пока там работал, видел в этом подсказку своего самочувствия. Кто я такой в этом театре? Тот человек, который создает собственную режиссуру. Вот, скажем, спектакль «Когда я умирала». Артисты же с первого дня были против.

— Почему? Он ведь получил «Золотую маску»…

— Потому что он стал моим становлением, но не работал для их славы! И со временем я понял: ничего иного делать нельзя — только создавать театр. Нельзя создавать собственную режиссуру, работать ради себя — так можно вырыть себе только котлован. И вся эта система, которая, не давая нам собственной земли, делает нас знаменитыми, система, при которой мы создаем себе репутацию, но не создаем театр (не создаем своего дома!), — ведет к полному опустошению. Наверно, моя речь кажется речью сытого человека: у меня ведь все было шикарно. Но потому, что все у меня было шикарно, я сейчас могу сказать: другого пути нет. 

— Словом, вы хотите возглавить какой-нибудь московский театр?

— Этого нельзя хотеть. Это как крест тебе взвалят — и ты уже должен либо потащить, либо отмахнуться. Понятная такая история. Недетская. Хочется другого рода ответственности. Но если моя творческая репутация не является поводом для возложения новых обязанностей, что тогда является?!

— Вот вы говорите: деньги мне не нужны. У вас есть свой маленький бизнес?

— Мне Бог или судьба дали то, чем я должен суметь правильно распорядиться: я состоятелен. Это некая свобода, с которой я должен найти свои взаимоотношения, и это пока что самое интересное в моей жизни. Главный мой спектакль. Поэтому я могу не ждать, пока меня выгонят, а уйти сам. Хотя я получаю за свои спектакли авторские проценты, и мне было бы обидно, если бы мне их вдруг не выплатили. Вообще авторские проценты — штука хорошая. Потому что «спасибо» артисты чаще всего не говорят, критика быстро забывается, а эти проценты — единственная связь с собственными спектаклями… Знаете, я ведь уже был однажды безработным (в юности Карбаускис выучился в Вильнюсе на актера, но не стал работать в театре. — А.Ш.) — и приводил в ужас своих родителей. Мне отец говорил: «Тебе есть на что жить, но нечем заниматься. А ну как сопьешься?» Я ведь тогда совсем молодой был, года 23. 

— И как же вы не спились?

— Стал администратором гастролей Театра имени Маяковского. Татьяна Ахрамкова была тем человеком, с которым я советовался, куда поступать. У меня дома жили Виторган с Балтер, а я жил в театре, потому что сдал им свою квартиру — не ради денег, а чтобы создать им лучшие условия. Мне были поручены звезды. И я выяснял непостижимую для меня иерархию заслуженных и народных: почему заслуженный едет в СВ, а народный летит самолетом. В Литве такого нет — на гастроли все едут вместе. 

— А во что вы сейчас играете — кроме того, что отказываете всем театрам подряд?

— Читаю, занимаюсь кругозором, изучаю европейский театр — чтобы, когда бьют, понимать за что. В ГИТИСе мы ничего не знали про западный театр. Это сейчас есть гастроли, фестивали, интернет — можно хоть что-то отловить. Я ведь о режиссуре и не мечтал никогда — только поступив, понял, чем буду заниматься. 25 лет мне было. И вот я, уже начав работать, долго не понимал, в чем меня упрекают те люди, которые ездили по миру и знали мировой контекст, которого я — ни сном ни духом. Помню, после «Дяди Вани» меня называли консерватором и сравнивали со старым Петером Штайном. Но я был вне этого контекста! Я двигался в той системе координат, которая мне была знакома: вот коробка МХТ, вот 15 плохих спектаклей — нужно сделать хороший.

— Есть какие-то сюжеты, которые уже много лет с вами — и вам хочется их воплотить?

— У меня нет такого. А было бы хорошо! Но это же должна какая-то ниточка протянуться, от прошлых работ к следующим. Я и «Котлован» остановил только потому, что не видел с этими людьми дальнейшего развития. Зачем тогда заканчивать?

— А вот Иван Вырыпаев подводит подо все это совсем другую базу. Он прочитал книгу Владимира Мартынова и считает, что сейчас вообще не время что-то делать — сейчас честный человек должен сидеть и молчать. «Вот Карбаускис умный, талантливый человек, поэтому у него и не выходит», — недавно сказал мне Иван.

— Режиссеры нашего поколения вдруг начинают говорить друг о друге хорошо — это что-то новое. Может, нам надо всем отовсюду уйти, чтобы нас перестали сталкивать лбами? Чтобы мы, наконец, увидели друг друга и начали друг с другом разговаривать?! Меня эти Ванины слова поразили.

OpenSpace.RU
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе