Не так давно в Амстердаме построили новый Дом музыки — в гавани, буквально на причале круизных лайнеров, окруженный с трех сторон водой, появился зал-трансформер для современной музыки, серый куб, накрытый сверху застекленным футляром с крышей-козырьком. Спектакль, который с ансамблем "Аско-Шенберг" поставил здесь художественный руководитель Holland Festival Пьер Ауди, называется "Коридор" — и благодаря возможностям зала Дома музыки зрительские трибуны действительно образуют между собой коридор. В нем тоже встречаются разные эпохи: в первом действии исполняется вокальный цикл композитора эпохи Возрождения Джона Доуланда, адаптированный современным английским мастером сэром Харрисоном Бертвистлом, а во втором действии дают камерную оперу последнего "Коридора". Доуланда, которого многие называют "королем меланхолии", сэр Бертвистл "привлек" в союзники для создания современной версии мифа об Орфее. Сопрано Элизабет Атертон и тенор Джон Грэхем Холл, сначала исполняющие цикл "Semper Dowland, semper dolens", в опере становятся Орфеем и Эвридикой. 

Действие "Коридора" происходит буквально в тот момент, когда Орфей оглядывается на Эвридику — и тем самым навсегда теряет ее. Либретто Дэвида Харсента словно растягивает на три четверти часа тот миг, когда герои осознают, что расстаются навеки. Медленно блуждая меж расставленных в этом коридоре столбов, Орфей и Эвридика обмениваются короткими репликами, пытаясь выяснить, что же произошло между ними, но лирическое "расследование" бесполезно, и, прежде чем скрыться, она пророчит ему жизнь без покоя, без сна и смеха, даже без еды и без слов. Последним жестом Орфей дотрагивается до струн арфы — жестом, не оставляющим сомнений: музыкант и поэт не сможет больше никогда извлечь ни одного звука из своего инструмента. 

Показанный на фестивале спектакль выдающегося хореографа Уильяма Форсайта тоже можно считать развернутой во времени секундой — той, когда человек просыпается от ночного кошмара. У этой странной театральной фантазии тоже есть особая геометрия, и она тоже вынесена в заголовок: сочинение господина Форсайта называется "Черный угол" ("Angoloscuro"). Игровое пространство действительно устроено как прямой угол, образованный черными высокими стенами, противоположным углом поставлены места для зрителей. 

Поставленный два года назад "Черный угол" иногда напоминает детскую страшилку, а в другие моменты — мрачные и красивые гротески в духе Ромео Кастеллуччи. Знатоки закулисных секретов говорят, что спектакль нужно читать в контексте обстоятельств личной жизни Уильяма Форсайта, а именно истории о похищении детей американского хореографа и о многолетних поисках их. В плохо поддающемся пересказу или описанию спектакле превалирует черный цвет, и дюжина причудливых персонажей занимается тем, что либо мучает друг друга, либо корчится, кажется, не столько от боли и страданий, сколько от предчувствия оных. Пластику "Черного угла" трудно удержать в памяти. Но вот один из зловещих палачей в черном колпаке взмахивает тонкой и длинной черной лентой, она взвивается в воздухе — и вдруг безошибочно рифмуется с белым музыкальным павильоном Захи Хадид. В хорошей фестивальной программе непременно появляются такие вот не запланированные, но незабываемые рифмы.

РОМАН ДОЛЖАНСКИЙ

Коммерсантъ