Биография Стромгрена дает ключ к тайне его постановок. Сын морского биолога с детства мотался по всему миру, увлекался футболом, учился классическому танцу и изучал фламенко. Когда в 1998 году 28-летний танцовщик создал собственную театральную компанию, жизненный опыт позволил ему определить свои интересы и начать авторскую работу. С тех пор Стромгрен сделал тридцать спектаклей, которые вывели Норвегию в число лидеров современного пластического театра. До «Общества» московская публика видела три постановки Стромгрена: спектакль «Там» (об эмигрантско-диссидентской жизни на чемоданах), «Госпиталь» (три медсестры, дуреющие от одиночества в захудалой больнице) и «Монастырь» (история полубезумных монахинь, запертых в забытой богом обители вдали от полных жизни больших городов).
В современном танце Стромгрен нашел свою, ни на что не похожую нишу – он с юмором исследует парадоксы малых человеческих сообществ.
Подозревая при этом, что микрокосмос очень похож на макрокосмос. «Общество» продолжает эту тему. На сцене – шкаф с кофейными чашками, кофемолка, тумбочка и радиоприемник, из которого несутся мелодии от «Эх, раз, еще раз» до томных шансонов. Имеются трое мужчин среднего возраста и среднего класса. Все они – члены общества любителей кофе, собравшиеся на ритуал. Один, по имени Филипп, расслабленно сидит в кресле. Другой, Луи, сосредоточенно протирает салфеткой и без того чистое блюдце. Третий, без имени, жует жвачку и трясет бумажным пакетиком с кофе. Что может быть респектабельней дегустации, когда Филипп, вдохнув аромат свежемолотых зерен и пригубив напиток, безошибочно называет сорт? Что полнее покажет приверженность европейским ценностям, чем изысканное священнодействие с обсуждением аромата, букета и крепости напитка? Но тут грянул гром. В одной из чашек обнаружен использованный пакетик чая. Мужчины в ужасе, но никто не признается в предательстве и святотатстве. Начинается следствие, которое должно обнаружить виновного. Как далеко готовы зайти люди в своем желании воздать по заслугам?
Назвать спектакли Стромгрена танцем можно лишь с натяжкой.
Это синтетический театр, в котором слово, музыка, движение и манипуляции с предметами существуют на равных.%%
Кстати, о слове: персонажи непрерывно говорят, они одержимы болтливостью, но тут имеет место большая норвежская мистификация: герои спектаклей Стромгрена общаются на несуществующих языках. Нет, отдельные слова вроде понятны, а манера произношения отсылает к реальному говору, но целое – не складывается. Точно так и в «Обществе». Кажется, это французский. Или нет, английский. А может, китайский? Самое забавное, что все реплики понятны: мизансцены выстроены так четко, что все смыслы становятся ясны тут же.
В поисках предателя персонажи постепенно заводятся. Дело доходит до пытки друг друга током и горячим обогревателем.
И тут снова ломка сюжета: нижний ящик тумбочки обклеен портретом Мао! Картина мгновенно проясняется. Европейцы пьют кофе, китайцы, как известно, чай. А раз так, то «логическая» цепочка налицо: найденный пакетик – знак чьих-то скрытых левых взглядов, которые этот кто-то до поры до времени маскировал. Но теперь терять нечего, герои перестают лицемерить и распоясываются. Ответы на телефонные звонки становятся все жестче – куда только подевалась интеллигентская кофеманская вежливость! Средний класс пляшет в полуголом виде: на майке каждого обнаруживается нашитая красная звезда. Демонстрируются «навыки» восточных единоборств. Герои кричат на «дальневосточном» наречии, упоминают Брюса Ли, символически едят собак и делают себе пальцами «косые глаза».
Стромгрен не жалеет красок для издевательства над увлечениями европейцев неевропейским: душа «кофеманов» на самом деле просит черного жесткого парика, как у «них», и тусклой «вьетнамской» рубашки с невзрачными рабочими брюками взамен приличного костюма-двойки. Оказывается, чай тут любят все.
А кофейный шкаф, небрежно уроненный на пол, оборачивается тыльной стороной – и предметом скрытого культа – тоталитарной «живописью» а-ля Северная Корея, изображающей простой народ в момент приступа бдительности.
Оружие режиссера – неиссякаемый абсурд, тем более полновесный, что возникает он из житейских коллизий.
Вот только что была обычная жизнь, а через секунду – уже фарс.
Стромгрен не зря называет свои спектакли «псевдоаутентичными»: его картинки нравов и обычаев основаны на точных и, надо сказать, беспощадных наблюдениях. Ухватить однозначную суть зарисовок трудно, потому что ее нет. Правы критики, описывающие спектакли норвежца как «здоровый удар нордической грубости». Не ошибаются и те, кто говорит о глубоком лиризме. Постановщик напоминает, что лицемерие, фобии и сотворение кумиров так же присущи человеку, как поиск идеалов, жажда понимания и чувство локтя. Герои Стромгрена, вроде бы и экзотические, обладают неотвязной чертой: если зритель будет честным с собственной душой, в иностранных чудиках он узнает себя.
Майя Крылова
Газета.RU