Действие «Волков и овец» перенес в начало ХХ века — к персонажам Островского заявились чекисты с обыском. А в «Wonderland-80» и вовсе перемешал «Заповедник» Довлатова со сценами из «Алисы» Льюиса Кэрролла, придумав горький и смешной спектакль о советской Стране чудес. Эти постановки идут в зале на 200 мест — в Театре-студии под руководством Олега Табакова. Отвязная «Чайка», выпущенная Богомоловым в июне, тоже сделана под грифом «Табакерки», но играется на большой сцене МХТ имени Чехова — при полной поддержке зрительного зала. Действие пьесы перенесено в конец хрущевской оттепели, звучат песни Окуджавы и Людмилы Зыкиной, Треплев бунтует против соцреализма, а Нина Заречная раскладывает кокаиновую дорожку. Театральное хулиганство, в котором принимают участие мхатовцы первой величины, раскололо критический цех. А пока критики спорят, Богомолов уже репетирует в питерском театре «Приют комедиантов» «Короля Лира», события которого разворачиваются в СССР времен Второй мировой войны…
Один из ярких режиссеров нового поколения рассказал «Эксперту» о своей творческой эмиграции в Санкт-Петербург, о развенчании священных мифов и о том, как арт-хаус может повлиять на экономику.
— Зачем успешный московский режиссер уезжает в Питер?
— Я никогда не любил этот город, но последние пару лет стал ощущать уход провинциальности, которая раньше чувствовалась там очень сильно. К тому же я давно хотел делать «Короля Лира», причем с одним условием: Лира должна играть актриса «Табакерки» Роза Хайруллина. В Москве этот проект не получил поддержки, а в Питере Виктор Минков, директор и худрук «Приюта комедиантов», согласился. Честно скажу: так, как на «Лире», я давно не отрывался. Действие будет происходить в Москве с 1940-го примерно года и до 1946–1947-го. Лир болен раком, раздает дочерям государство и начинает бузить, пытаясь напоследок упиться жизнью. Такая вроде бы бытовая мотивировка. «Дарю тебе этот прекрасный кусок государства», — разглагольствует Лир над картой, сделанной в виде юного голого женского тела, напоминающего своей позой очертания Красной империи. Но потом выясняется, что «тело» это поражено раком, как и тело Лира. Это как президент Медведев помещает в твиттере фотографии, снятые с вертолета: на них такая прекрасная страна. В реальности же она поражена метастазами. Французский король в моем спектакле — это немецкий дипломат, из тех, что наводняли Москву в 1930-е. Он забирает к себе отринутую отцом Корделию, а потом приходит с войной. К финалу король оказывается в немецком госпитале. Женские роли играют мужчины, и наоборот, так что в итоге воюют бабы. Корделия приходит навестить короля в военной форме — просит его благословения перед битвой c Отечеством. Сама битва будет пародийной. Однако у меня нет цели превратить священный кусок нашей истории в ядреный фарс или вызывать скандал, хотя он весьма вероятен. Есть желание говорить без оглядки на «общественное мнение» и культурно-исторические клише. Хотя и в радикализме не вижу ничего плохого. Это энергия молодости и хулиганства, которой Питеру часто недостает. Вот совсем недавно один главреж крупного питерского театра звал меня «заделать что-нибудь скандальное» — оживить унылый пейзаж. Я отказался, для меня это не самоцель.
— Знаю, что помимо Розы Хайруллиной за вами в Петербург ринулся целый женский батальон из «Табакерки».
— У меня заняты и актеры додинского МДТ, и актеры Театра имени Ленсовета. Из Риги приехала Татьяна Бондарева — она играет французского короля. А из московской «Табакерки» еще и Яна Сексте, Анна Чиповская, дебютантка Юлия Снегирь и декабристка Дарья Мороз (жена Константина Богомолова. — «Эксперт»). Причем поехали за свои деньги, без оплаты жилья и репетиций. Как ни странно, но они действительно готовы ввязаться в эту историю просто ради работы. Дело в том, что в питерском пространстве все мы — и я тоже — чувствуем себя абсолютно свободно. Может, конечно, эта свобода окажется иллюзорной, но, понимаете, создав себе кое-какую репутацию в Москве, я имею возможность в Питере начать неосторожно. У меня нет необходимости вежливо сказать: здрасьте, это я, культурный мальчик, который будет ставить аккуратные спектакли, потихонечку пробивая себе дорогу. Конечно, я не стал бы это делать, если бы Питер в чем-то не был сейчас ближе Европе, чем Москва. Но, пообщавшись с петербургским комитетом по культуре, могу сказать: это люди, которые все понимают и стараются обновить театр настолько, насколько у них хватает смелости и возможностей. А худрук «Приюта» Виктор Минков — пример редкого в нашей стране театрального менеджера.
— Вы в курсе, что питерская публика, скажем так, более строгая, чем московская?
— В курсе. Но я этим не запариваюсь. Это как с капустником на церемонии премии «Гвоздь сезона» — сколько раз мне крутили пальцем у виска: с ума сошел, ты со всеми поссоришься из-за своих шуток, — а мне было весело. За те шесть лет, что я занимаюсь «Гвоздем сезона», на меня переобижались многие — с кем-то отношения выровнялись, с кем-то остаются натянутыми. Ну и ладно. Я вообще думаю, что этот муравейник надо взрывать. Потому что от всего нашего культурного, с позволения сказать, пространства, возникает ощущение такого вот ханжеского муравейника. Ханжество давно уже зашкаливает.
— А ну как взорвется?
— Эстетически — пускай взорвется. А политически — нереально. Степень истощения страны за двадцатый век такова, что в отношении революций, бунтов и прочего можно не опасаться. Мы ведь, по большому счету, наследники тех, кто охранял и арестовывал, а не тех, кто пытался протестовать, — страна генетически выжжена, поэтому ничего резко пассионарного здесь не произойдет. Мы часто говорим: те, кто сейчас у власти, пришли в результате несвободных выборов. Но вот когда они придут после абсолютно свободных выборов, будет уже страшнее. Мы ведь боимся себе признаться, что народ в большинстве своем за них. В 1990-е годы в оппозиции были хоть какие-то пассионарные персонажи: остроумные, энергетические, — а сейчас русская либеральная общественность вторична, пресна и скучна. При всем сложном отношении, только господин Навальный производит впечатление человека веселого, заводного и харизматичного. Так что политически ничего не взорвется. А эстетически взрывать надо. Это самое главное, что сейчас нужно делать. Переформатировать мозги, приучать общество к тому, что есть люди, которые думают абсолютно свободно, иногда радикально. Не нравится, не совпадает с вашим мнением? Терпите, ребята, и даже пробуйте понять. Если угодно, это единственный способ добиться, чтобы культура влияла на политику и экономику. По этой причине государство должно поощрять, условно говоря, арт-хаус. Если продолжать вбухивать деньги в ура-патриотические проекты, мы никогда не добьемся уважения не только к индивидуальному художественному мышлению, но и к частной собственности, к чужим политическим взглядам. Удивительно: власть говорит, что готова проводить непопулярные экономические меры, необходимые для дальнейшего развития страны, но ведь точно так же нужно проводить культурные реформы! Я хочу дождаться момента, когда крупным государственным театрам будут предъявлять претензии из-за наличия в их репертуаре откровенно коммерческих спектаклей, потакающих массовому вкусу. Когда идеология индивидуализма в искусстве станет политикой, тогда можно будет сказать, что в культуре проводятся реформы. И это окажет влияние на модернизацию — экономическую, идеологическую, какую хотите.
— В конце нынешней весны сразу несколько московских театров сменили своих художественных руководителей в результате коллективных жалоб артистов. Вы бы их закрыли?
— Да. Я бы их расформировал и образовал заново. И поступал бы так с каждым застоявшимся театром. С Маяковкой, с Театром имени Станиславского, с Таганкой… Поощрение актерских жалоб считаю ошибкой. Артиста, который написал письмо и добился снятия худрука, нельзя выпускать на сцену, как животное, которое укусило дрессировщика. Вам не нравится худрук? Прекрасно, комитет должен назначить человека, который заново сформирует труппу, бухгалтерию и билетный стол. В Москве только несколько крупных театров: МХТ, «Табакерка», «Современник», «Ленком» — платят прилично, в остальных люди все равно подрабатывают на стороне, так что увольнение из театра их не подкосит. А за счет сокращения раздутых трупп можно сэкономить деньги, чтобы платить их пожилым артистам.
— Чувствую, вы — режиссер-деспот. Как вы репетируете?
— В чем-то я действительно бываю деспотичен. Например, прошу артистов не приносить в репетиционный зал своих идей по поводу роли — сам сижу и разбираю с ними текст. Дальше прошу их стать продолжением моего тела, моей психики. Мое главное условие — их полное ко мне доверие.
— Вероятно, вам проще работать с молодыми. А как с именитыми? Вот в недавней «Чайке» заняты и Хабенский, и Марина Зудина, и Олег Табаков — и все, кстати, отлично играют.
— С ними мне было легко. Ведь чем более успешен — в хорошем смысле — актер, тем больше в нем доверия к режиссеру. А вообще, моя тирания в том, что я очень стараюсь расшатать актерское мироощущение. Человек так устроен — он всегда ищет там, где легче, значит, ищет какого-то повтора. Иногда актер понимает, что занимается самоповтором, но у него не хватает воли содрать с себя штампы. Ведь даже именитым артистам приходится порой делать элементарные, «первокурсные» замечания. И учить профессии заново. Вот в этом я тиран. И в этом стараюсь наследовать моему учителю Андрею Гончарову. У Гончарова, кстати, было гениальное упражнение: он заставлял читать газетную статью без точек — как одно предложение. Это дает ощущение перспективы, учит ничего не интонировать. Гончаров вообще в процессе репетиций был большим умницей. Потом, за месяц до премьеры, в процессе истерики превращал все в тот театр, который мы знаем как гончаровский и который я не люблю — где кричат и страдают. Я часто говорю артистам: творчество заключается в выстраивании процесса, вы можете выйти на сцену, поорать, попотеть — и будут овации. Аплодировать будут не за искусство, аплодисмент будет уважительный: как артист работал! Но живого дыхания в них не будет — как не будет живого дыхания в вас на сцене.
— Не так давно вы дали интервью, где резко высказались о существующей системе театрального образования. Вы готовы сейчас набрать курс и учить студентов?
— Профессионально, думаю, готов. Но не уверен, что у меня есть желание все это на себя взваливать. Мне тридцать шесть лет. И только сейчас у меня стало появляться ощущение полной свободы, я избавился от профессиональных страхов — и мне очень хочется репетировать. Понимаете, я абсолютно неверующий и не считаю, что после смерти будет что-то еще. И в какой-то момент я понял, почему мне так нравится театр: это ведь самое непретенциозное искусство. Ты тратишь на постановку дикие силы, а потом ничего не остается — ну посмотрит небольшое количество людей спектакль, но пройдут годы, и все растворится. С точки зрения амбиций — «чтобы вспомнили через сто лет» — театр абсолютно бессмыслен. Именно поэтому мне так хочется им заниматься: это модель жизни в моем понимании. Жизнь бессмысленна, но прожить ее надо так, будто она имеет смысл. Затратить максимум усилий. И это самое бескорыстное проживание жизни. А все остальное — с надеждой на спасение, на вечную жизнь — всегда немножко корыстно. Поэтому всем видам деятельности я предпочитаю театр.
Шендерова Алла
Эксперт