День твой последний приходит, буржуй

Со студенческим театром происходит что-то очень правильное
Фестиваль «Твой шанс» в Театре на Страстном открылся спектаклем Театрального института имени Бориса Щукина «Двенадцатый час» по пьесе Алексея Арбузова. 
Студенты курса Нины Дворжецкой разыграли мелодраму о НЭП именно так, как её бы поставили в Театре Вахтангова образца 1960-го года. Наверное, миллионы советских людей любили театр именно из-за пьес Арбузова. Это был настоящий советский мэйнстрим, качественная середина культурного фронта, если полюсами считать постановки пьес Шатрова и Володина, например. Для меня интерес к театру возник именно на арбузовской пьесе «Жестокие игры» в Ленкоме, в 1979-м году.

Со студенческим театром происходит что-то очень правильное, за десять лет творческий ландшафт учебных театров театральных вузов изменился радикально – теперь эти театры «для своих, для мам и пап», вдруг стали показывать спектакли на мировом уровне. Это произошло постепенно, и без уникального фестиваля «Твой Шанс» не было бы чуда экспоненциального роста качества постановок. Потому что только этот фестиваль выводит дипломные спектакли на профессиональную орбиту бурной театральной жизни. Семнадцать театральных школ из России и Европы в течение двух недель показывают в Москве свои дипломные спектакли. Благодаря усилиям директора театра и фестиваля Михаила Пушкина секвестрование бюджета культурных учреждений на 10% не коснулось фестиваля студенческих спектаклей, за что ему честь и хвала. Почему важны именно студенты? Вопрос риторический, но очевидно, что сила, мастерство, зрелищность и продвинутость студенческих спектаклей выросли неимоверно за последние десять лет. Например, если бы можно было давать «Золотые маски» студентам, то один курс Дмитрия Брусникина Школы-студии МХАТ взял бы пару масок точно. Потому что они «сделали» театральный сезон для всех – и для профессиональных критиков, и для театралов. Не менее интересные вещи делают три-четыре курса в разных театральных школах.



А театральный центр «На Страстном» проведёт за сезон несколько собственных фестивалей. Осенью — смотр моноспектаклей Solo с интересным списком участников со всего мира. В конце весны — «Твой шанс» продолжительностью почти в месяц, собирающий самое значимое из происходящего на студенческой сцене. Показ студенческих спектаклей — одно из основных направлений центра. В течение всего сезона здесь будут играться работы мастерской Олега Кудряшова «История мамонта» и «Печальная история одной пары. Истории, подслушанные в чужом iPod», спектакли Щепкинского училища «Лето и дым» и «В день свадьбы», премьера мастерской Евгения Каменьковича и Дмитрия Крымова «Урок французского». И ещё много всего увлекательного.
По дороге с облаками



Может, уже пора нашим молодым драматургам учиться у Арбузова блестящему совмещению образов типических представителей общества с аурой правильного понимания решений партии и правительства в области культуры? Это шутка. Но всё-таки, сама возможность и невероятно быстрая материализация советской, по сути, цензуры во всех областях культуры и быта, вызывает оторопь. Интересно подумать, что будет, если нарождающиеся худсоветы при театрах вольются в главный худсовет при Минкульте, а там в какой-то кафкианский момент решат, что только советские пьесы отвечают всем требованиям «традиционных ценностей». Здесь возникает странное раздвоение. Дело в том, что почти все советские пьесы, с точки зрения искусства, «годятся» сейчас только в особом смысле, только ради тренинга студентов и исследовательских работ театроведов, антропологов, психологов, философов, историков и лингвистов.

Но какая-то часть советских пьес, при их радикальном переосмыслении, то есть через выявление их подспудного, скрытого автором от цензуры подводного смыслового айсберга – могут стать мировыми универсальными бестселлерами. Но тогда смысл действий на сцене должен быть совершенно другим, нежели предписано автором. Только так можно «спасти» десятки глубоких текстов, авторы которых вынуждены были «сотрудничать» с чиновниками по идеологии. Именно работу «очистки» от коллаборации с властью делал гениальный любимовский «танц-театр» на Таганке. Только «Таганке» Юрия Любимова удавалось выдерживать сизифов труд под давлением худсоветов всех мастей, вплоть до ЦК КПСС, сейчас такое было бы невозможно. Современное «очищение» советского театра возможно в условиях полной свободы самовыражения театральных деятелей, в условиях невозможности цензуры. Иначе нам грозит полный «тангейзер», заморозка и даже ампутация всего более-менее талантливого во всех искусствах, не только в театре.

Почему опасна советская пьеса талантливого автора, который внутренне поддался на давление идеологической машины? Можно высказать гипотезу: сначала некая особая, всегда личная, неосознаваемая эстетическая идея, потом особая этика, а вот только потом всё остальное. Идеологема в произведении всегда следствие чего-то личного, поэтому она может обратно повлиять на причину, на суггестивные имагинации автора, лежащие в основе творчества. В основе любой «советской» пьесы лежит особый внутренний, разделяющий, разрушающий посыл – есть отсталый мир, а есть передовой. И тогда неизбежно звучит - ешь ананасы, рябчиков жуй, день твой последний приходит буржуй. Несмотря на декларируемое равенство людей, правит мысль о наказании всей мощью государства любого человека с «неправильной» родословной, мыслью, человека с неправильным характером, поступком, убеждением, чувством и т.п.

Это потом уже, в «изводе мракобесия», в советской идеологии брали на вооружение вполне бредовые идеи Маркса о борьбе классов, совсем бредовые идеи Ленина-Сталина о тотальном уничтожении «неправильных» классов вследствие неизбежного обострения классовой борьбы и т.д. Парадокс в том, что если «советская» пьеса является настоящим искусством, сложно сделанным и действующим на сознание предметом, то её постановка требует ещё более сильного творческого взгляда. Без препарирования смыслов советских пьес современными режиссёрами это дело мёртвое, то есть анестезирующее, замораживающее, успокоительное, гипнотическое, обманное. Почему? Потому что на поверхности всего советского райские песни, а внутри гипнотический призыв к убийству всех «несогласных», что есть дело тёмное и опасное. А мы ратуем за светлое, катарсическое, проводящее через ад самопознания, очищающее, в древнем греческом смысле, тревожащее и мучающее искусство, дающее импульс к творчеству. Но мы отвлеклись.



Ничего из западноевропейской или американской классики, практически ничего. Меня всегда интересовала пьеса, написанная только что. Не случайно я, будучи студентом пятого курса, пошел учиться к моему любимейшему тогда драматургу Алексею Николаевичу Арбузову на Высшие литературные курсы. Наш театр на Мытной, которым мы с Васильевым тогда руководили, — это и была школа современной пьесы. Там вместе с арбузовской студией появились и Петрушевская, и Славкин, и Леша Казанцев, и все, все, все…
Иосиф Райхельгауз: «История болезни»



«Двенадцатый час» - спектакль незамысловатый, но чрезвычайно любопытный. Режиссура «Двенадцатого часа» позволяет актёрам показать всё, на что они способны. Серебряный век им, конечно, ближе оказался, нежели совсем странные зощенковские и булгаковские герои времени НЭП, времени краткой счастливой заминки перед нырянием в «кровавый закат». Поэтому стильная, умнейшая дочка четы мелких буржуа Анна выглядит Ахматовой, тем паче, что все читают стихи, а мелкобуржуазная Анна изменяет пролетарскому мужу Ивану-дураку прямо-таки со всеми окружающими её мужчинами. Юный, очень опасный марксист читает Маяковского и мечтает построить завод, а все остальные – пьют и пишут, и читают нараспев декадентские вирши, и ненавидят марксиста и товарищей рабочих. Конечно, Арбузов это и имел в виду – осуждающий советский взгляд на Серебряный век русской поэзии, науки и прочей культуры, потому его текст интересен, хотя бы в исследовательских целях.

Причём советский мэтр, совместно с режиссёром постановки Михаилом Малиновским вывел сюжет на финальный синтез пары любимых сказок советских пионеров – «Золушки» и «Синей птицы». Карета сладкой нэпманской жизни превращается в тыкву ужаса ожидания «крутого поворота товарищей», все превращаются в детей партии и водят хороводы с лампами. Советская мечта победила, мечты же Метерлинка побеждены как мелкобуржуазные. Итак, все персонажи настолько чётко очерчены, что вызывают мысли об объективной действенности простого показа «архетипов и гештальтов». Если бы ещё сценическая речь преподавалась более тонко, действенно и с учётом идей «Словаря театральной антропологии» ученика Гротовского, Эудженио Барбы. Да и Станиславский идентичен в вопросе дыхания с Мейерхольдом – нельзя разделять дыхание и речь, иначе крик остаётся внутри, а зритель устаёт. Зато студенты играют самозабвенно, с точными жестами, в водевильном ключе, как и нужно будущим артистам-вахтанговцам.
Автор
Дмитрий Лисин
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе