Мне меньше всего хотелось бы говорить на эту тему. Но Лена сама начала комментировать свой уход. Я перенесла это расставание намного легче, чем то, что они втроем — Неелова, Ахеджакова и Яковлева — устроили мне прошлым летом, когда отказались играть во «Врагах: истории любви» по Исааку Зингеру. Внятно объяснить каждая свою причину они не смогли, потому что их и не было. Все роли замечательные. Не просто роли — судьбы. Но Лена, уходя, сказала мне, что ей нравится только одна роль — та, которую получила Чулпан Хаматова. Я говорю: «Чулпан у вас у всех просто бревно в глазу. Таким бревном для женской части труппы когда-то была Неелова, потом — ты, теперь — Чулпан».
Однако ни Неелова, ни тем более Ахеджакова не могли претендовать на роль, отданную Хаматовой. Когда три актрисы такого уровня дружно отказываются от участия в спектакле — может, к этому стоит отнестись серьезно?
Не могу, поскольку произведение, на мой взгляд, великое. Не зря Зингеру дали Нобелевскую премию.
Ну не сговорились же они.
Нет, конечно. Это называется «цепная реакция». Видимо, каждую не устраивало, что они все вместе и все — главные. Нет единственной героини.
Насколько справедливы претензии Яковлевой к «Современнику»?
Абсолютно несправедливы. Она говорит, что пять лет — после «Пяти вечеров» — не играла ничего нового. Но при этом умалчивает, сколько предложений отвергла. Раз уж возник такой повод, мы подсчитали, что за свою жизнь в «Современнике» она сыграла 15 главных ролей — это очень много! — и от трех отказалась.
Вскоре после того, как Лена подала заявление — чему я и поверить-то сразу не могла, — у меня был творческий вечер в Доме музыки. Где я про нее не только не сказала ни одного дурного слова, но, когда меня в очередной раз спросили про «музу», я ответила, что «музой» для меня была сначала Татьяна Лаврова, потом Неелова, затем Яковлева.
А сейчас Хаматова? Все еще?
Да.
Но и ей наверняка кто-то дышит в затылок. Чего же вы хотите? Бывшая муза — это как оставленная жена. Ревность и обиды неминуемы.
Понимаешь, это ведь не связано со степенью одаренности. Муза — это та артистка, которая наиболее глубоко и точно способна выразить режиссера. Так сложилось, что на этом месте может быть только лирическая героиня. И никогда — характерная актриса, даже самая блистательная.
Яковлева приходила к вам прощаться?
Да. Заявление она подала в мае, а ко мне пришла 14 июня. Я ее хорошо приняла. Она сидела вот тут, на твоем месте, и в основном молчала. А я смотрела на нее и удивлялась: это была абсолютно незнакомая мне Лена. Я так ее любила, так ею гордилась! Всем в пример ставила. Говорила: «Почему я не знаю, когда Лена Яковлева снимается в своей этой «Каменской»?! Она приходит на репетицию, не давая мне поводов думать, что ночью снималась, устала, не спала». Она мне действительно нравилась, я ее любила. Любой глагол подойдет к той Лене, с которой мы больше не встретились.
Я задавала себе вопрос: может, это происходило постепенно? Было немало случаев просто оскорбительного отношения Лены и ко мне, и к театру. Я все это говорила ей в лицо, поэтому могу повторить. Был сотый спектакль «Пяти вечеров». Молодежь наша подготовила капустник, накрыли на пятом этаже скромный фуршетик. Я иду туда и вижу вылетающую из дверей Лену, которая со мной еле здоровается и убегает. Наверное, она в этот момент сильно не любила меня — за что, не знаю. Но почему она так оскорбила своих партнеров, которые там собрались? Они с Шальных не пришли.
Кстати, а Валерий Шальных, муж Яковлевой, остается в труппе?
Нет, он подал заявление несколько дней назад. Наверное, не мог иначе поступить в этой ситуации... Знаешь, ведь Лена уже однажды в молодости уходила. Ее Фокин уводил. Потом вернулась — и как!
Со слезами раскаяния?
Да. Я ее обняла и совершенно искренне сказала: «Лена, всё, забыли, этого не было!» И правда, до последнего времени я ту историю не вспоминала, просто стерла из памяти.
Какая же Елена Яковлева сидела перед вами 14 июня?
Лена, которую я не знала и никогда ее такой не видела. Вся запертая изнутри. Не знаю, от кого. От меня, наверное.
Видимо, подавая заявление, она хотела остаться здесь приглашенной звездой. Говорила, что не собирается уходить совсем. Но я никому такого не позволяю. Одно дело — пригласить актера со стороны, если в труппе нет своего исполнителя на конкретную роль. И совершенно другое — поставить кого-то из своих в привилегированное положение. Устраивать из театра полугосударственную антрепризу я не могу.
В некоторых ролях Яковлеву легко заменить. Но есть и фирменные вещи. Ваш легендарный «Пигмалион» с Яковлевой (Элиза Дулиттл) — будете его закрывать?
Закрывать не буду. Собираюсь осенью ввести туда Алену Бабенко.
Ходят слухи, что Яковлеву переманивают в Театр Вахтангова...
Категорически нет! Причем я ничего об этом не слышала, мне Римас Туминас (худрук вахтанговцев. — «Известия») сказал: «Если до вас дойдет, не верьте!»
Все трудовые книжки должны лежать в отделе кадров, все звезды обязаны тащиться на пятый этаж смотреть капустник... Может, пора переформатироваться потихоньку? Хочет человек быть guest star и играть разовые — на здоровье. Публика ведь ходит.
Я не имею права! У нас не частный театр. По сути своей я абсолютно не консерватор. Для меня глагол «вспоминать» — не активный. Но репертуарный театр — великая идея Станиславского. Возьми Америку, где нравы прагматичные. Ли Страсберг три или четыре раза в жизни видел Станиславского, и после этого все — начиная от Мэрилин Монро и заканчивая Николсоном — стремились попасть к нему в школу, хотя бы ненадолго. Почему умный Никита Михалков на Московском кинофестивале учредил премию «Я верю!»? Потому что он понимает: ни за какие миллионы Мерил Стрип сюда не вывезешь, а под имя Станиславского приедет любой.
У меня одно желание и одна цель — чтобы с нашим уходом «Современник» не закончился. И именно как репертуарный театр.
Что вы называете «уходом»? Физическое покидание этого мира, или в какой-то момент вам просто захочется на покой?
Мало ли чего мне хочется! У меня гипертрофированное чувство долга. Надо организовать работу в течение сезона. Один молодой режиссер ставит, другой... Гарик Сукачев начинает репетировать американскую пьесу. А сегодня, чтобы найти 15 млн на спектакль, надо землю носом рыть. Вот, еще новое дело — театральная автономия. Буду разговаривать с юристом.
«Современник» сможет жить без госфинансирования, исключительно на собственные доходы?
Не знаю. Вход в драматический театр — это двери в нерентабельность. Другое дело — как к ней относиться.
Почему тогда возник вопрос об автономии?
Директор наш сказал, что все московские театры должны решить — переходить или нет.
Один мэтр очень хотел автономии, чтобы приватизировать государственный театр и передать его сыну по наследству. К счастью, афера не прошла. Мэтр со скандалом уволился.
Ну, уж это точно не про меня. Сказать, будто я хочу присвоить «Современник» для Дениса Евстигнеева — все равно, что предположить, будто я сейчас выпрыгну вот из этого окна и еще сделаю в воздухе кульбит.
Тем не менее театры у нас — единственные госучреждения, которыми можно руководить по 30–40 лет. Вполне естественно, что худрук начинает считать место работы своей вотчиной...
Какая у меня тут вотчина? Что я получаю от театра? Зарплату? Да, она хорошая. Во всяком случае, я привыкла жить хуже — снималась, когда за это платили копейки, ставила за границей, когда половину гонорара отнимало государство — и сегодня довольна. Недвижимости у меня никакой нет. Недавно боялась, что мне английскую визу не дадут, потому что у меня квартира на сына приватизирована. По их понятиям, я бомж.
Ну, не бомж, но вроде бы вас ничто здесь не держит.
Да. Помню, еще в советское время мы перед загранпоездкой писали поручительство за Нину Дорошину. Что она недавно купила софу и холодильник — значит, родину не предаст, вернется.
Ваши последние режиссерские работы — «Заяц. Love story» и очередная редакция «Трех сестер» — вышли довольно давно. Что дальше? Или вы уже не хотите ставить спектакли?
Хочу. Но не знаю, что сегодня могло бы катапультировать зрителя из его удобного кресла. А на остальное жалко время тратить.
Может, хоть мысли какие-то есть?
Мысли у меня не «хоть» — они есть. Но если я объявлю, что собираюсь ставить, скажем, «Чайку», критики сразу напишут рецензии — не дожидаясь выхода спектакля. Когда наперед знаешь, в чем тебя обвинят, руки опускаются.
Странно, что вас пинает либеральная журналистика. Хотя придешь в «Современник» на премьеру — в зале прямо съезд «Правого дела»
Не замечала нелюбви со стороны либеральных журналистов. Вот критика — это да. А если ты про Мишу Прохорова, то мы его любим и с «Правым делом», и без. Он нам помогал, а мы люди благодарные.
Если не «Чайка», то что?
Попробуем сделать одну инсценировку. Точнее, некий взгляд на одно огромное классическое произведение.
Наше или зарубежное?
Наше. Называть пока боюсь. Не знаю, хватит ли сил. Понимаешь, я столько времени уделяю тому, чтобы здесь все действовало. Спроси меня: что я делаю в театре? Всё! А ты говоришь: не хотите ли уйти на покой?
Вы не боитесь, что за Яковлевой подтянутся другие недовольные? Неелова, к примеру? Вообще у вас ведь целая россыпь звезд старшего и среднего поколения.
Когда они втроем отказались репетировать «Врагов», а уже был приглашен режиссер Евгений Арье, декорации изготовлены на спонсорские деньги, я от напряженного поиска актрис в итоге угодила в больницу. Но, выйдя оттуда, первым делом сказала: надо что-то придумать для Нееловой. Слава Богу, сейчас она репетирует «Осеннюю сонату» Бергмана, и насчет Марины я спокойна. Тогда же мы начали искать пьесу для Лены Яковлевой. Но Лена отказалась от двух предложений подряд.
Какие перспективы у Ахеджаковой?
Есть несколько идей. И у Лии Ахеджаковой будет новая работа, если, конечно, она опять не откажется.
А «мальчики» — Игорь Кваша, Валентин Гафт?
Дай Бог, чтобы они были здоровы. А роли для них всегда найдутся.
Елена Ямпольская
Известия