Юрты у золотого прииска

Педагогический колледж в Угличе хорошо известен в нашей области, на его счету 135-летняя история. В музее этого учебного заведения можно узнать, что оно родина букварей, по которым в свое время учились не только русские дети, но и таджики и даже якуты. Создателем тех книжек был ученый, педагог Сергей Поликарпович Редозубов. В двадцатые годы он работал директором Угличского педагогического техникума, как тогда назывался здешний колледж.
Вот где, оказывается, родилось народное образование далекого от нас северного народа.  Помню, как заинтересовал меня якутский букварь, всплыло в памяти несколько слов, в основном географические названия  рек и поселков, находящихся далеко за полноводной Леной. Мне запомнился этот простодушный народ - якуты, как, перенося ударение на последний слог, произносят на Севере. Потому что Якутская АССР, Оймяконский район, поселок Нелькан - адрес моего детства. Оймякон - полюс холода, где в минувшем веке были зарегистрированы морозы, достигавшие 70 градусов.

Северные люди, хоть малые народности, хоть и русские, те же сибиряки, по характеру заметно отличаются от населения центра России, больше других потерпевшего от минувших исторических катаклизмов. На Севере люди, во всяком случае в те времена, были более открыты, отзывчивы. Существует даже предсказание, что Россия возродится на свежей народной почве именно в Сибири. А Московская Русь станет тем же, чем стала в свое время Киевская. Такое предсказание сделал еще в девятнадцатом веке легендарный монах Авель.

Правда, население в тех морозных краях очень редкое. В пятидесятых годах прошлого века оно состояло в основном из бывших заключенных. Во всяком случае, так было в нашем поселке Нелькан. Летоисчисление свое он ведет с 1944 года.  До середины  1950-х годов там было два лагеря - обычный и бесконвойный, в которых  содержалось до двадцати тысяч заключенных.  

Правда, в поселке, хотя он и носил якутское название, якутов можно было по пальцам пересчитать. На семьсот человек населения едва ли с десяток наберется. Сначала прииск носил русское название - «Предприятие имени Покрышкина», как значилось в документах. Новое название ему было дано уже в хрущевские годы. Хотя якуты к этому предприятию никакого отношения не имели.

На Колыме было мало женщин, особенно таких, которые бы стали хорошими женами и матерями. И некоторые заключенные, освободившись из лагерей, женились на якутках. Такая жена была и у нашего лесника, по национальности турка. Он на Колыму попал еще в далеком 1932 году. Бывший басмач Азам тоже соединил свою судьбу с якуткой Полиной.

Детей лесника на прииске звали якутами. Жена родила ему двух мальчишек и двух девчонок. У старшего сына Кольки лицо было по-якутски широкое, другой мальчишка, Юрка, был наделен правильным овалом. Та же симметрия и у дочек: одна больше уродилась в мать, другая - в отца. Мальчишки эти верховодили во всех наших играх и забавах. Уже в двенадцать лет они умели стрелять из ружья, охотились на куропаток. А со старшей дочкой лесника, якуткой Любой, я сидел в четвертом классе за одной партой, и она мне очень нравилась.

Для того чтобы показать нам, школьникам, настоящих, коренных якутов, нас отвезли однажды на экскурсию в поселок Сайлык. Там был какой-то местный праздник. Я впервые увидел запряженных в легкие санки маленьких оленей, украшенных лентами. У них были доверчивые, нежные глаза, и они разрешали себя погладить между рожками. Настоящие якуты в национальных костюмах, с бесстрастными лицами покатали нас на оленьих упряжках. Там же я впервые увидел и  замороженное, в кругах, молоко. Строганина из хариусов, то есть тонкие ломтики этой замороженной рыбы, мне не понравилась. А строганину из оленины я даже попробовать не решился.

Прежде у прииска имени Покрышкина стояли две или три якутские юрты. В те годы, когда я начал ходить в школу, этих поселений уже не было. Взрослые вспоминали, что одного старого якута звали Софроном. У него можно было купить бражки или махорки, которая ценилась в  лагерные годы дороже золота. И в переносном, и в буквальном смысле. Во время войны заключенному или вольному, нашедшему приличный самородок, выдавали премию - пачку махорки.

Старуха, жена Софрона, курила трубку. У якутов так заведено, рассказывали взрослые: сидят в юрте вокруг огня и все курят от мала до велика, передавая трубку друг другу. Бывшие заключенные дивились. Под меховыми одеждами у старухи не было никакого белья. Об этом они заключили по тому, как она справляла нужду, присаживалась на снег, укрываясь наподобие колокола юбкой.

Я не застал уже этого старинного уклада жизни. А вот юрту запомнил хорошо. Она уцелела на конбазе, где стояла у конюшен уже в качестве хозяйственного помещения. Сам якут-конюх с  семьей жил через дорогу в уютном теплом домике. Юрта похожа на большую скирду сена.  Не помню, чтобы в ней были окна. Каркас делается из жердей, а сверху обкладывается  дерном. Внутри по стенкам сделано что-то вроде сусеков, где лежат разная рухлядь и запасы пищи. Пол земляной. Помню, что это темное жилище мне показалось чудным и мрачным. Жить в нем, особенно в оймяконские морозы,    настоящий подвиг.

У   поселка сохранились и якутские погребения. О них знали, правда, редкие люди. Потому что эти старинные могилы  были ничем не обозначены. Но от этого они казались страшнее. Одно из таких погребений мне показывал отец у Лысой сопки. На ней посредине голое место, поросшее мелкими бурыми колючками, ни травы, ни кустов. Поэтому ее так и назвали.

Выйдешь из болота - впереди холмик, поросший мелкими лиственницами. Зайдешь в них - все усыпано под ногами желтой хвоей. В одном месте лиственницы расступаются и в земле можно различить настил из старых бревен. Это и есть крыша могилы. В старину якуты покойников хоронили сидя, сверху закрывали бревнами, засыпали землей, чтобы медведь не добрался. Один раз я пошел под Лысую сопку за маслятами - их там хоть косой коси! Дело было уже вечером, и набрел я на якутские могилы. И не выдержал, побежал от страха прямо через болото к дому. А кочки высокие, качаются, как живые люди. Дальше идти надо было между двумя кладбищами: с одного боку на поле галечника - заключенное, а с другой - горушка, на ней вольное. Вольное страшнее - кресты, ограды. А заключенное - ничего, там невидимые издалека колышки, на каждом фанерная бирка, на бирке буква Ф простым карандашом выведена и номер. Я этого кладбища не боялся и часто выходил к однообразным галечным бугоркам, когда собирал в кустах карликовых березок сыроежки.

Якуты-турки Колька, Юрка и Любка остались жить в поселке Нелькан. Это их родина. А мы вернулись на свою родину, в Россию.  Я вспомнил своих друзей детства, когда года три назад  на фольклорном фестивале в Мышкине увидел ансамбль из Республики Саха в ярких костюмах и с национальными инструментами. Разговорившись с руководительницей ансамбля, сказал, что мы земляки: я вырос неподалеку от поселка Усть-Нера. «А мы из Якутска, из дома культуры», - ответила  руководительница.  «Для нас Якутск был уже югом, - сказал я, - там огурцы и другие овощи продавали. А у нас на прииске огурцов не было, в Усть-Нере ими торговали в 1961 году по рублю за штуку».

И я вспомнил шумную городскую улицу, летнюю жару. Удивившую меня россыпь огурцов на прилавке. Уличных торговцев газировкой. Такую газировку я пил впервые в жизни. И множество якутов на улицах. Якутск был первым большим городом, увиденным мной в жизни.

Золотое кольцо


Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе