Умер Борис Вайль (1939-2010)

Говорили о смерти, точнее - о смертности.

- Смертность носит стопроцентный характер, - сказал московский писатель Станислав Рассадин. - Вот у меня есть друг - врач, Лазарь Лазарев. Он так и говорит: "Шансов, - говорит, - избежать летального исхода практически нет. Нуль".

Ну да, подумал я. Летальный исход - это когда душа отлетает от тела.

Или, как писал А. Белый: "...Пролетают в поля: умереть". Пролетают, отлетают - в поля, в поля, в поля...

Так начинается один из поздних рассказов Бориса Вайля. «Жалоба». Журнал «Звезда». 2003 год. Октябрьский номер.

Через семь лет 9 ноября Вайля не стало. Когда у нас говорят «Вайль», откликаются – «Петр»? Нет, другой.

Борис Вайль – одна из ключевых фигур правозащитного движения, политический заключенный советской эпохи, автор книги "Особо опасный", участник марксистских кружков 50- 60-х годов… Он умер в Копенгагене, где прожил 22 года, написал и издал мемуары, работал библиографом в Королевской библиотеке, занимался историей России и СССР ХХ века.

1978 год – «юбилейный» в жизни Вайля. В то время с женой и сыном он эмигрировал в Данию после двадцати лет борьбы, противостояния власти, ежегодных арестов. Рабочие будни этого двадцатилетия, диссидентская вахта, а еще точнее послужной список Вайля монотонно изрыт «оспинами», не раз фиксированные им в книгах: суд, лагерь, тюрьма, слежка, обыск, ссылка, суд….Впрочем, наглядней представить этот частокол событий в виде точной биобиблиографической сводки, жанр которой любил он сам любил: не дает разболтаться, держит в строгости факта.

Итак…

1939 - Борис Борисович Вайль родился в Курске в благополучной семье обеспеченных служащих. Отец – заведующий магазином. Мать – секретарь и заведующая отделом в райисполкоме. Но перед войной жизнь резко меняется: арестован отец и отправлен на Колыму.

1942–1944. — Война. Эвакуация с матерью и бабушкой на восток после оккупации Курска в ноябре 1941

1944–1957. — Возвращение в Курск на следующий год после освобождения города. Детство. Учеба в школе. Об этом пишет Вайль в рассказе: «Во времена учебы в младших классах были у меня с учительницей столкновения…. Дело в том, что домой из школы я мог ходить двумя путями: скучным путем по улице Дзержинского или же, срезая углы, через базар. Базар притягивал меня: крики торговок, пьяные инвалиды... - нет, тот послевоенный курский рынок нельзя было назвать живописным (о санитарии и гигиене я умалчиваю), но что-то тут было особенное, выпадающее из повседневности. Я теперь только осознаю, что через все десятилетия советской власти рынок, базар прошел неуничтожимым островком свободы. Его законы оказались выше советских и социалистических….Как-то Галина Александровна поинтересовалась у меня моим маршрутом из школы домой и пришла в совершенный ужас, узнав, что я хожу через базар. Ни в коем случае! По ее мнению, я должен был огибать стороной это нехорошее место. Главным ее аргументом было то, что советский школьник не должен видеть торговок и пьяниц, равно как не должен слышать неподобающие речи. Кажется, я пообещал ей держаться подальше от рынка, но сам-то знал прекрасно, что обещания этого я не выполню».

В те же послевоенные годы вернулся отец с Колымы (1947). Искалеченный. Вайль начинает «марать бумагу» и регулярно посещает литкружок при редакции газеты "Молодая гвардия". В среде школьников читают и обсуждают «неправильную» литературу. Вайль как лучший ученик уезжает в Москву, имея все шансы, как он считает, поступить в МГИМО, закрытый «клубный» институт для детей советской номенклатуры. После провала, «отчасти прозрев», он круто меняет «свой жизненный курс», что будет делать позднее не раз, и поступает в Ленинградский библиотечный. Именно в институте намечается какая-то связность житейская, поступательность, преемственность что ли, сшивающая все разрывы и вынужденные обстоятельства начинать все «с нуля».

Детская утопическая идея соединения людей получила неожиданное воплощение. Помним, как в 50-х разгоралась мода на международный язык эсперанто, Вайль быстро нашел единомышленников, собиравшихся на Петроградской стороне, в Доме Культуры Промкооперации под руководством бывших лагерников, не отрезвленных двадцатью годами отсидки в "истребительно-трудовых" и верящих, что язык может снять конфликты и сплотить все народы в дружную семью. Вскоре освоил азы и получил разрешение вести занятия в свободной институтской аудитории. «Я учился этому языку сам и одновременно учил других, что невозможно ни с каким другим языком, кроме эсперанто».

Студенческие годы – это еще и бурная жизнь очередного литературного объединения, это польские и венгерские события, издание нелегального журнала "Ересь", а главное - знакомство с математиком и диссидентом Револьтом Ивановичем Пименовым.

После первой попытки провести публичную дискуссию на площади Искусств, студентов арестовали, Вайль исключен из комсомола. Но точка отсчета всего дальнейшего именно здесь, узел судьбы подпольщика завязался накрепко, но пока лишь – первая ступень. Начальная школа.

1957, 25 марта – 1958. — Снова арест в общежитии. Внутренняя тюрьма УКГБ на Шпалерной улице. Одиночная камера. Допросы. Вскоре еще арест участников "антисоветской организации", куда кроме Б. Вайля, вошли Р. Пименов и его жена Ирэны, Заславский и Данилов.

Суд. Приговор: Пименову – 6 лет, Вайлю – 3 года, остальным – 2 года. Свидание с отцом. Новый суд в связи с протестом прокурора г. Ленинграда по поводу чересчур мягких приговоров. Новый приговор. Увеличение сроков: Пименову – 10 лет, Вайлю – 6 лет, Заславскому и жене Пименова – 5 лет, Данилову – 4 (ст. 58-10).

1958, апрель. — Этап в Тайшет. Свердловская и Новосибирская пересыльные тюрьмы. 601-й пересылочный лагерь. Другой лагерь № 19. Работа на Деревообделочном комбинате. Начало «параллельной» студенческой жизни, когда Вайль встретился в лагере с молодыми участниками "подпольных организаций" из Алма-Аты, Барнаула, Свердловска, Москвы, исключенными из разных вузов.

Там же в лагере переходит на следующую ступень подполья, вступив в организацию "Гражданский союз". Ею руководил Олег Синкевич.

1958, сентябрь – 1959, март. — Вызов на этап. Сначала Тайшетская пересыльная, потом Иркутская тюрьма. Листовки, листовки, листовки. Изоляция. Карцер. Чтение марксистской литературы. Суд. Приговор: 7 лет.

Штрихи к вайлевскому портрету того времени находим у Р.Пименов: «Борька Вайль чуть было не посадил меня еще раз. Не умышленно, упаси бог, невзначай! Этапировали его из Ленинграда 14 апреля, после Иры. Как и меня, направили его не в мягкий мордовский лагерь, а подальше в Озерлаг, где даже на общем режиме зачеты почти не начислялись, так что досрочное освобождение мало кому светило. Ира проторчала в Свердловске шесть суток, так что Борис нагнал ее, и потом они, с краткой остановкой 23 апреля на Новосибирской пересылке, вместе "путешествовали" до Мариинска, откуда его повезли дальше, до Тайшета. Оттуда - на Чуну. Там он сходу пустился "делать доклады" и "читать лекции" о современном состоянии освободительного движения в Ленинграде. Поведать он мог много о чем: о нашем деле; о деле Трофимова - Тельникова со слов самого Трофимова; о деле Лени Тарасюка; о деле Дмитриева; да и о более ранних Красильникове, Красовской, Гидони - все околоуниверситетская молодежь. Ну, он и рассказывал! А собиравшиеся слушатели, оказывается, были сорганизованы: они числили себя некоей организацией, в которой для удобства были поделены "министерства". Ну и как это часто бывает, ихний "министр безопасности" Мещеряков служил стукачом, так что "госбезопасность" сорвала сей плод, едва лишь он налился румянцем. Их арестовали в сентябре 1958 года и заперли в шизо, ставший исполнять обязанности следственного, а не штрафного изолятора. Подробности можно прочесть в "Особо опасном" Б.Б.Вайля…

Я сам оказался на Вихоревке в сентябре, и довольно скоро получил сведения - сначала расплывчатые слухи, потом все уточняющуюся информацию - о новом аресте Вайля. …

Лихость Вайля не ведала границ. Сидя уже под следствием, он продолжал разбрасывать листовки, спуская их в щель воронка, которым его возили из тюрьмы в следственное управление (в Иркутске они разделены значительным расстоянием). Эти рукописные листовки, начинавшиеся обращением: "Товарищ! Оглянись вокруг...", - наделали хлопот УКГБ по ИО, искавшему авторов повсюду, только не у себя под носом. Лишь когда сокамерник Вайля бытовик Попов проболтался, тогда нашли. Вайлю добавился еще один эпизод в приговор». (Пименов Р. И. Воспоминания : в 2 т. М. : Панорама, 1996. – (Документы по истории движения инакомыслящих ; вып. 6 –7 / ред. сер. Н. Митрохин).Т. 2. 1996. С.321)

Вот еще одна вставная новелла. Он не умел унывать. Его девушка - Тамара Ходасевич, сокурсница в Библиотечном, та самая, что бесстрашно принесла передачу и пришла на суд, летом 1958 года вышла замуж за другого. Вайль пережил. Через год через «Комсомолку» стал переписываться с Людмилой Алексеевной Васильевой, студенткой из Великих Лук. Виделись всего пару раз на коротком свидании. Она ждала 6 лет до 65-го. Потом поженились и остались вместе на всю жизнь.

Еще штрих. Борис всегда как-то мягко чудачил. У Вайля в молодости были длинные вьющиеся русые волосы. Их обязательно стригли при очередной посадке, а он их собирал и всюду возил с собой, всем показывал и обстоятельно объяснял процедуру сохранения, ее смысл и придумал целую философию.

1959, март – 1960, апрель. — Направлен в штрафной лагерь № 410 в Вихоревке Братского района, где отказался от предложения о сотрудничестве с КГБ, за что получил карцер.

1960, апрель. — Этапирован в Мордовию. 7-й лагерь. Там встречался с монархистами, участниками группы Л.Н. Краснопевцева и других подпольных организаций.

1961. — По обвинению в участии в антисоветской организации под руководством Чингиза Джафарова, Владимира Тунева и Семена Бутина отправлен в следственный изолятор КГБ Саранска. После следствия возвращен в лагерь.

Вот некоторые подробности. Сначала Вайль сидел в Озерлаге, в одном из самых страшных,тоже на Вихоревке. С одной из первых партий, перебрасывавшихся в Дубравлаг, его этапировали в Мордовию. В 1961 году, после введения звания "особо опасный рецидивист" ("OOP"), ему сразу влепили "OOPа", посадили на особый режим. И каторжная полосатка на нем казалась уютной, Борис держался бодро и был обаятелен как всегда. «С людьми сходился мгновенно. "Вся Мордовия" перезнакомилась с ним и все его любили», - писал Р. Пименов.

Но дальше.

1962. — Переведен на три года в 10-й лагерь с еще более жестким режимом содержания заключенных. В очередной раз отказался от сотрудничества с начальством, за что получил специзолятор.

Вайль освободился только 26 сентября 1965 и вернулся домой в Курск. Завел семью. А на дворе уже совсем другая эпоха. Брежневская. Дело Синявского и Даниэля и общественные протесты, связанные с этим. Но жизнь понемногу налаживалась, даже удалось пристроиться в областном театре кукол учеником-актером и по совместительству администратором, а главное – получалось сотрудничать с газетой "Молодая гвардия".Пять лет передышки. Вайлю всего двадцать шесть, а прожито как будто несколько жизней. В это пятилетнее затишье он не прекращает войну – меняет тактику, многое начинает заново.

1966–1970, апрель — Он поступил на заочный филфак Курского пединститута, интенсивно занимался самообразованием, читал и обсуждал с друзьями самиздат. Но охота на Вайля начинается снова. За всей семьей установлена слежка. Разрядка наступает после обыска в квартире. Вайль дает подписку о невыезде. А следом арест – за хранение и распространение самиздата, в том числе среди запрещенных попались тексты Милована Джиласа «Новый класс», «Беседы со Сталиным». Это имя инкриминировалось Вайлю как-то особо. 22 октября 1970 состоялся знаменитый суд в Калуге, городе, закрытом для иностранцев. На этот процесс впервые приехали А.Д. Сахаров, Е.Г. Боннэр, А.Н. Твердохлебов. Именно тогда сплотилось ядро столичных правозащитников. Приговор: 5 лет ссылки (ст. 190-1). Калужская тюрьма.И все сначала, по сценарию, многократно проигранному.Этап. Ярославская, Кировская, Тюменская, Тобольская пересыльные тюрьмы. Недолгая оседлость, сносная жизнь благодаря поддержке близких. И вскоре снова дорога, новое место. Переезд в Тобольск. Отказ в возможности закончить институт. Через три года – новое дело: обыск в 1973 в связи с делом Ю. Шихановича. Еще два года. И ссылка позади. Свобода - без права проживания в больших городах. Осталась каких-нибудь пара лет. Зимой 1975 Вайль переезжает в совхоз "Васильевский" Темкинского района Смоленской области. До отъезда из страны осталось совсем немного. Решение принято окончательно и спокойно. Середина-конец семидесятых. Глухое время. Шансов нет.

Осенью в октябре Вайль уже в Вене и выступает на конгрессе организации "Манифесто" в Венеции.

В остатке несложные подсчеты. За плечами два института. Ни в одном не смог доучиться.. К своим тридцати-сорока годам Борис Вайль – сложившийся диссидент, и одновременно подпольщик, прошедший через все круги советского лагерно-тюремного ада. Простая арифметика. Тринадцать лет лишения свободы, Из них девять лет лагеря и четыре года сибирской ссылки. Перепробовал разные «мирные занятия» - слесарничал на в совхозной мастерской, был экспедитором на винном заводе, учился на кукольника. Несколько раз отказался от сотрудничества с органами.

Вайль – не просто человек поколения, разбуженного ХХ съездом, докладом Хрущева, подавлением венгерского восстания, это человек, сделавший себя сам, а заодно и тех, кого потом приписали к «детям оттепели». "поздний Ленин, ранний Маркс, поздний Энгельс"…В этих личных историях, повторяющих друг друга, - ядро поколенческой биографии. Борис Вайль – без сомнения одно из самых центральных звеньев общей политической судьбы России XX века, сформированной тюрьмой и провинцией.

Тут бы и поставить точку. Однако, почему-то одолевает какое-то смутное подозрение: 9 ноября 2010 – дата смерти. На самом деле все произошло гораздо раньше, когда начиналась другая история, в другом культурном и социальном контексте, с другим героем.

«Другой» Борис Вайль назовет эту длинную полосу точно: «Жизнь после жизни». У него есть короткий рассказ с похожим названием. Документальный. Хармсовско-дневниковый. В центре –автор - он сам,Борис В., «человек уже немолодой, с квадратным лицом на круглой голове, с широкими черно-седыми растопыренными бровями, похожий на римских императоров и, как все они, с двойным подбородком и с почти полным отсутствием шеи». Все сходится. Автопортрет узнаваем до мелочей. А дело простое. К хозяину пришли в гости, хохмят, лениво балагурят о переселении душ, подпуская несмешные каламбуры. Автор изнуряет собравшихся невыносимым в своей мелочной дотошности повествованием о том, как он работал в главной библиотеке страны. Она называлась «Черный бриллиант", потому что здание огранено черным гранитом и похоже на священный камень Каабу, но только скособоченную. Оно по-своему красиво. На берегу пролива... Автор долго проработал в одном отделе, а последние два года в другом. Биографическая калькуляция, сверка по географическим указателям и датам. Все сходится. Оттуда ушел по собственному желанию, - сообщает рассказчик. « Выжили тебя», - не дает спуску жена. И продолжается бесстрастный механический разговор про житейские дела, про то, как выживали, про «добровольно-принудительные» меры, одинаковые что для советской системы, что для королевской копенгагенской. Такие общие будни, где вроде и календарные границы-то стерты. Наконец, дело идет к концу. Героя «выжили». Он уволился. И вот тут начинается вроде бы самое главное. Автор не проговаривается, а объясняет отчетливо и обстоятельно. Как понимающий хозяин своей биографии. Объясняет про души, возвращая незамысловатый рассказ к самому началу. «А души-то тут причем», - изумляются гости. Ответ простой. Души отлетают. Так вот представьте себе, что вы проработали двадцать три года в одном и том же месте. Двадцать три года, каждый день. Вы ходили туда по той же самой дорожке, вы знаете там каждого, и каждый знает вас. Два-дцать три года - это же целая жизнь! И вот вас там уже нет. И вот вы подходите к этому зданию, где остался большой кусок вашей жизни, - с какими чувствами?...

Когда душа, покинув тело, сорок еще дней вьется над тем местом, где осталось тело, - с какими чувствами она вьется?.. Так вот, я утверждаю, на собственном опыте, что душа никаких чувств к брошенному ею телу не испытывает!... Ни сожаления, ни тоски, ни желания вернуться в это тело. Она уже настолько в другом измерении, что к своему прошлому ничего не испытывает, разве что полное, абсолютное равнодушие. Вот что и я испытываю, подходя к "Черному бриллианту".

Аналогии – пошлая вещь. Однако, Вайль по-учительски настойчив, заботится, чтоб его правильно поняли и не сбивались в догадках. Уехав, так же, как уволенный герой рассказа, к своему прошлому ничего не испытывает, разве что полное, абсолютное равнодушие.

После 1977-78 он написал в эмиграции блистательную книгу «Особо опасный». Она вышла в Англии в 1980-м. Спокойная, трезвая, густая фактография советской истории второй половины XX века. В «Особо опасном» - уникальный материал о жизни в двух зонах – «большой» и «малой». Но есть и еще одна «подкладка». Зашитый подтекст. Кажется, Вайль проговаривает еще одну историю – историю своего «увольнения» из России, из политики, «увольнения» диссидентства как образа жизни, конструкции социума и человеческих отношений, политического движения.

Похоже, у него оставалось все меньше. Может быть, это иллюзия. Взгляд постороннего. Внешнее ощущение. Трудно сказать, насколько оно обманчиво. Но кажется – его ждала такая неспециальная аскеза. Естественная. Ненадуманная. Книга-воспоминания. Итоги, черта. Ритуальные жесты. Вайль неживой. Другой. Датский. Подмененный. Он дает интервью. Он желанный гость на «Свободе». Но стоит перечитать, переслушать эти речи 1990—2000-х. Вайль говорит не то чтобы с трудом, а как бы в отсутствие слов. Вопрос интервьюера все длиннее, пространнее. Неприличнее в своем дежурной, журналистской речевой уверенности. А ответы собеседника растерянны, лаконичны, странно начинаются одной и той же фразой «я не знаю…», или отрицательным междометием. и эти структуры, кажется, слабые, хрупкие, никуда не ведут, порой, начало не стыкуется с концом. При этом непостижимо возникает полная ясность, предельная в своей безнадежности: нет, не вернется, хотя многие вернулись, нет, не видит политической перспективы. «Россия – бывшее место работы»? То самое, на которое, душа, отлетев смотрит совсем равнодушно. И опять как в том рассказе. Сослуживцы встречают и спрашивают: как дела?ты скучаешь? На что Вайль честно и, вызывая их изумление, просто отвечает: "Нет".

Похоже он «скучал» только об одном – о потере языковой среды, потому что субстанция речи для него всегда была безусловной. Он вживался в новую реальность чужих слов и заново осваивал знакомые речевые оболочки. Здесь пустые. В тех же поздних рассказах есть вставные микро-новеллы, например, про датчанок, составивших учебник русского языка для библиотекарей. Учебник вполне солидный, написан со знанием русской грамматики. Беда только в том, что составители не показали придуманные ими примеры хотя бы одному носителю русского языка. Когда их потом упрекали в этом, они говорили, что, нет, показывали. Правда, это был не русский, а чешка, знавшая русский язык. И она их примеры одобрила. Вот так. Вайль – в прошлой подпольной жизни - по кличке Чех. В новой жизни к нему возвращается датский суррогат русского, подлинность которого удостоверена чехами: «Баба шла по полям и плакала. Мы дали громко плачущей бабе три рубля». Утопия юности – эсперанто, язык для всех – вернулась в виде смешных примеров из датской гармматики. «У бедного Клауса нет ни телевизора, ни радио. Как поживает ваша супруга? - Она сломала шею и лежит в постели».

Нет и не может быть обобщений. Не хочется закольцевывать, метить тенденцию. Еще и еще раз. Сквозь всю эту сетку букв, цифр и дат видится одно: фактография глубокой драмы размером в одну человеческую жизнь, четко вписанную в советское диссидентство, перебитого сустава советской истории, оранжерейного, выросшего в ужасе советской душной теплицы 50-70-х и не пережившего время, не прижившегося ни на какой иной политической почве. Хрупкий дичок. Уход Вайля – еще один итог сороковин по диссидентскому шестидесятничество, смерти, растянувшейся на десятилетия. Что остается? Библиотечный каталог, библиографическая карта, последний файл в базе данных. И послесловие Вайля.

- Есть у поэта Моршена - был такой поэт второй эмиграции, - сказал Борис, - стихотворение, что вот он, очевидно, военнопленный, копает глину, грузит ее на машину, работа тяжелая, невыносимая, и вдруг ему приходит в голову, что как ему, наверное, должны завидовать мертвецы! Тяжелая работа - но пение мускулов! Жизнь! Мне долго казалось, что Моршен прав. Но с недавних пор я понял, что все не так просто...

- Что мертвецы нам не завидуют? - …- Скорее всего - нет.

Елена Пенская

Russian Journal
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе