Фото: М. Бурова
Ян Бруштейн рассказал «Русской планете» о творческой свободе и политике, а также объяснил, где найти баланс между поэтической техникой и вдохновением.
– Вы стали лауреатом Всероссийской национальной премии «Поэт года». В этом году в финале за это звание боролись 150 поэтов из разных регионов России. Это — признание в профессиональном сообществе.
– Премию «Поэт года» я получил совершенно неожиданно. Хотя прошедший год стал для меня ключевым. У меня было два грандиозных замысла, я их осуществил. Это большой цикл «Севера», в котором отразилось то полугодие, которое я, будучи старшим сержантом, провел в командировке между моей тезкой рекой Яной и Индигиркой, в этой удивительной тундре. И самая моя большая работа — повесть в стихах «Мир Ольги». Это стихи, написанные от лица женщины. Это ведь невероятно, вы такие сложные! Мужик по сравнению с женщиной — это столб без извилин. Я надеюсь, что хоть процентов на десять проник во всю это сложность. Обе эти работы уже опубликованы в журналах. Было еще несколько проектов и, думаю, эта творческая активность повлияла на вручение премии.
– Меняют ли премии поэта?
– От наличия или отсутствия премий стихи не становятся ни хуже, ни лучше. Премии помогают в продвижении собственного творчества. Вместе с ними приходят предложения об издании книг. У меня есть железный принцип: я не издаюсь за свой счет. Сейчас многие издают книги «за счет автора» или сами ищут спонсоров, я этого не делаю. Тем более что практически весь читатель сейчас в Интернете. Например, в Санкт-Петербурге есть интересное издательство электронных книг. Эти ребята подготовили две моих книги, по количеству скачиваний их тираж даже сравнить нельзя с тиражом обычных поэтических сборников, которые выпускаются тиражом в двести-триста экземпляров, ну пятьсот.
– У поэтов сегодня большая аудитория?
– Стихи сейчас читают мало. А основной аудиторией большей частью становятся интернет-пользователи. У меня есть несколько страниц в Интернете, даже на сайте Стихи.ру — это такой безумный, в значительной части, графоманский сайт. Но там весело, и там собираются также и большие профессионалы, поскольку у сайта много читателей. Использую этот сайт в основном как склад. Это площадка, на которой очень удобно работать, очень удобно общаться, в том числе наблюдать реакцию на новые стихи. У меня там есть круг из 50–60 профессиональных авторов, которых можно назвать элитой поэзии, по всему миру создающейся на русском языке. И читатели там разные, в том числе и те, кто понимает, что такое настоящая поэзия. Среди них очень много молодежи. У меня проходит много творческих вечеров, встреч, в основном в Москве и Питере, и меня безумно радует, что на эти встречи приходят молодые люди.
– Для литератора важно не только увидеть свои строки в Сети, но и на книжной полке. А опубликоваться за свой счет гораздо быстрее и проще.
– Да, но это ведь страшно унизительно, когда ты пишешь, трудишься, вкладываешь душу, тратишь время, свои нервы, а потом платишь деньги за то, чтобы тебя опубликовали. Когда меня не публиковали — я и не публиковался. Я ведь дедушка старенький, но поэт-то я молодой. Писал в молодости, а потом меня по башке жахнули за «не те» стихи, когда газета «Правда» мою поэму, опубликованную в журнале «Волга», раздолбала, и у меня сразу же закрылись все пути. Я плюнул и сказал: «Да и гори оно огнем!» Потому что я не из тех, кто на необитаемом острове будет записывать стихи. Мне обязательно нужна аудитория, обратная связь. И поэтому я двадцать пять лет стихов не писал. Я сочинял песенки, с гитарой выступал, эстрадные программы делал. В общем, деньги технологией зарабатывал, своим ремеслом. Кстати, это очень оттачивает технику. В поэзии ведь техника так же важна, как и в музыке, например.
– Что еще важно в современной поэзии?
– Современная поэзия — дело особенное. Вот разве можно писать как прежде после Бродского? Я не слишком люблю Бродского, я его признаю — я знаю, что он великий, я его изучил, но он меня не трогает. Это скорее свойство моего организма, а не недостаток Бродского. Хотя, может быть, это и форма самозащиты, потому как Бродский подминает. Сейчас в современной поэзии множество мелких Бродских, а есть даже крупные эпигоны. Вот в Одессе живет один прекрасный поэт, но он полностью подавлен Бродским, и косит под него со страшной силой. Но нельзя писать так, как до Бродского, как нельзя было писать после Пушкина как Тредиаковский. Точно так же после Бродского нельзя писать с плохими глагольными рифмами, плохими метафорами, писать прямолинейно, тупо. Всегда есть те, на кого стоит равняться, но это не значит подражать. Есть совершенно великолепные поэты, многих я узнал, когда поступил в 16 лет в МГУ. Правда, оттуда меня через полгода выперли за «не те» стихи, не там и не с теми читанные.
– А сегодня можно написать «не те» стихи?
– Конечно. Сегодня «не то» писать — это игнорировать политику. Особенно, когда происходит вот эта дикая свара между либералами и патриотами. Причем, свара на уровне кабинетных мальчиков и дедушек в соцсетях, с дикой ненавистью, с призывами к расстрелам. У меня есть друзья и в том, и в другом лагере, и я не понимаю вот этой ненависти. Хоть я и пишу о ней в стихах, с горечью, но в моих блогах слова «Украина» нет. Естественно, я переживаю за свой любимый Крым, свой любимый Коктебель, я остро чувствую боль Украины и эмоции россиян.
– Но поэт ведь остается поэтом, даже игнорируя политику?
– Нельзя оставаться поэтом, существуя вне политики. Но можно найти свою форму отношения к происходящему вокруг. Я против фашистов, и я не понимаю, когда кто-то из наших либералов огульно поддерживает новую власть в Киеве, не сознавая, что там очень разные люди. Они разные по обе стороны, там происходит трагедия.
– Представляет ли нынешний политический режим угрозу для творческих людей, как пишут в тех же соцсетях? Свободны ли писатели, поэты?
– А кто не дает свободы? Кто давит? Разве на меня кто-то давит? Понимаете, если интеллигентный человек, творец, лезет в политику, он должен быть готов жить по законам политики. Если ты живешь в пределах творчества — одно дело, но как только ты выходишь на поле брани общественных сил… У нас не демократическое общество, оно авторитарное. Но попробуйте сейчас, включите демократию английского толка, и? Для такой демократии должно пройти еще около пятисот лет созревания общества. А если сейчас включить демократию, ну и выберут сразу же фашиста какого-нибудь. Общество должно пройти определенные этапы. Совсем другое дело, что авторитарная власть должна знать меру. Сейчас вокруг очень много черно-белого, а мир — это все возможные оттенки.
– Сегодняшние либералы, «креативный класс» — это интеллигенция?
– Креативные люди есть и среди патриотов, и среди либералов. Но ведь сегодня понятие «креативный класс» стало ругательством. В моем понимании «креативный класс» — это люди, которые что-то создают, неважно, в искусстве ли, в экономике. В противовес офисным работникам, функционерам и менеджерам. А интеллигенция — это вообще не класс, это состояние духа. Мой дедушка-сапожник окончил три класса еврейской школы, но он был безмерно интеллигентен, потому что обладал важнейшим качеством интеллигента — рефлексией. Он переживал за всех, сомневался в своей правоте, всем старался помочь, но при этом был малограмотным, читал почти по складам, водя пальцем по строчкам. Сейчас почти нет интеллигенции, ее уничтожили. Но есть «образованщина» — это термин Солженицына. У нас принято считать, что интеллигенция всегда обязана быть против власти, хотя это в корне не верно. Можно выступать против власти, и при этом быть абсолютным дуболомом. Оппозиционность не есть признак интеллигентности. Но мне не хотелось бы дальше говорить о политике.
– Тогда вернемся к поэзии. Как читателю отличить настоящее поэтическое произведение?
– Поэт, безусловно, должен быть грамотным, но и читатель должен быть грамотным, он должен знать законы поэзии, разбираться в ней. Это как с музыкой: неуч не понимает классики. Необязательно ее знать глубоко, но нужно знать основы. Хотя музыка — это единственный вид искусства, который можно понимать и воспринимать вне визуального или словесного контекста.
– Есть ли у ивановской поэзии своя специфика?
– Поэзия всегда очень разная. Говорить о поэзии лучше на примере конкретных авторов. В Иванове есть просто великолепные поэты. Например, импрессионистка Маша Махова, я ее обожаю. Есть совершенно противоположные мне, например, Александр Куванов, я им искренне восхищаюсь. Есть Павел Бастраков, я считаю — недооцененный, но он огромный поэт, просто огромный.
– То есть сейчас все-таки рождаются и Бродские, и Пушкины?
– Рождаются, но они часто проходят незамеченными. При общей доступности, при возможности выхода на большую аудиторию, на интернет-аудиторию, гораздо сложнее быть замеченным.
– Поэтические объединения, литературные кружки дают возможность быть замеченным?
– Поэтические кружки всегда существовали. Но я сам никогда не входил в такие литобъединения. Я всегда был одиночкой, и у меня не было учителя. Как мне сказал один литературовед: «Твои ранние стихи сильнее, чем ранние же стихи Вознесенского, но у Вознесенского был Пастернак». Поэту, особенно начинающему, чрезвычайно важно иметь учителя — человека, который станет ориентиром, поругает, приведет, наконец, в журнал, порекомендует. Также важно находиться в среде, в кругу единомышленников.
– Известность в литературной среде вовсе не синоним обеспеченности. Поэт сегодня может заработать себе на жизнь творчеством?
– Нет, только если это не прикладная или эстрадная поэзия, не китч, не реклама. Сейчас просто поэзией зарабатывать себе на жизнь невозможно. Журналы начали потихоньку платить авторам за стихи, но это такие копейки.
– В каком возрасте можно открыть в себе поэта?
– Я прожил свою литературную судьбу фантастически поздно. Я просто не знаю второго такого примера. Когда я снова попробовал писать стихи, мне было 59 лет, а печататься начал в 62 года. Хотя изначально я уже сочинял в четырнадцать лет. Я ни разу не видел человека, который стал профессиональным поэтом после выхода на пенсию. Так рождаются графоманы или любители, которые пишут складные и ладные стихи, но в них нет того, что потрясает, нет открытия, хотя техника может быть на хорошем уровне.
– Где же баланс между ремеслом, техникой и вдохновением?
– А баланс в мозжечке. Я же не думаю: «Дай-ка я тут подпущу ассонансную рифму», я просто пишу. Врач ведь, когда режет человеку сердце, не вспоминает о том, где какая вена расположена, как это нарисовано в учебниках. Он просто знает.
– Если он не делает это в первый раз.
– Ну, так если я хорошо знаю поэтическую технологию. А ее знать абсолютно необходимо. Я не верю тем, кто говорит: «Мне боженька диктует». Я не буду писать, пока у меня не засвербит. Должна появиться строчка, должна появиться мысль, а потом я пишу, но в этот момент в мозжечке действует наработанная мной техника, знание поэзии, анализ.
– А «свербеть» когда начинает?
– Непредсказуемо и всегда совершенно неожиданно, вдруг, как крючок рыболовный втыкается. И самое страшное — если он втыкается, когда начинаешь засыпать ночью. Думаешь, ну все, этого я никогда не забуду, ну это же великие строчки! А утром просыпаешься — забыл, заспал.
– Вы занимаетесь компьютерной арт-графикой и часто иллюстрируете свои собственные стихотворения. Одно на другое влияет?
– Сейчас в Иванове готовится большое издание моих произведений, почти на 400 страниц — «Избранное». Я не люблю толстые поэтические книги, поэтическая книга должна быть не больше ста страниц и, желательно, карманного формата в мягкой обложке. Почитал, истрепал, выкинул. Но надо раз в жизни выпустить толстую книгу, собрать туда все самое важное. Тем более, мне издатель предложила ее оформить, а я это люблю, я ведь действительно все свои книги сам оформляю. В этом издании будет десятка три цветных иллюстраций и примерно столько же черно-белых. Мне однажды сказали, что в моей поэзии видны периоды увлечения изобразительным искусством. Когда с цветной графики я перешел на черно-белую, мои стихи стали черно-белыми. Когда пишу, я все вижу или в цвете или черно-белым, всплывает картинка. Иллюстрации бывают неотрывными от самого произведения или существенно дополняют его.
– У поэзии есть будущее? Какое оно?
– В последнее время наблюдается бум звучащей поэзии. Она будет и дальше развиваться. Я думаю, что вернется поэтический театр. Он уже возвращается. Причем театр не актерский, а такой, где сами поэты участвуют. Разного рода перфомансы. Это все уже существует, но элитарно. Нужно просто идти со всем этим к людям.
Анастасия Бероева