Новая народность на пути к "социальному" искусству

В начале «нулевых» наша литература порвала с постмодернизмом и шагнула навстречу реальности, она пыталась напитаться духом времени, наиболее полно фиксировать и отрефлексировать его, выходя на наиболее подходящий этим задачам язык. Однако, она хоть и обратила к себе читателя, но так и не стала важным фактором времени, практически не оставив в нем какого-либо значительного следа. Причин здесь много, но одна из основных заключается в том, что народ, будто дух, вышел из литературы.

Конечно, во всем этом есть момент и определенной целесообразности. Так называемый «народ» перестал быть целевой аудиторией литературы. Она уже практически не обращается к нему. Так как, во-первых, как нам бесконечно твердят – мы потеряли титул самой читающей нации, и большая часть населения вообще не берет в руки книгу. Во-вторых, изящная или высокая словесность, по определению ориентируется на посвященную аудиторию, уже подготовленную для восприятия и принятия ее высокоштильных письмен. Такое понятие как «социальная функция» служения литературы – напрочь отринуто и заменено, явно не проговариваемой, но всеми принимаемой, все той же формулой «искусство для искусства».

Литература стала определенной метой элитарности. Это разделение проявляется даже у вполне вменяемых наших литературных деятелей, таких как Павел Басинский, который как-то заявил, что «человек не читающий – это низшая каста». По сути, верно, но по форме – полностью в стилистике победившего «искусства для искусства» и литдарвинизма. Не беда человека, что он не читает книг, а беда литературы, что она маячит на периферии интересов масс. Хоть она и «духовная пища», но человек вполне может без нее прожить и даже не превратиться в животное, но вот она, уходя в футляр, начинает откровенно деградировать.


Становится уже практически бесспорным фактом нашего времени, что современная литература замыкается на «креативном классе» и на эго автора. Становится особой его метой, модным атрибутом по типу айфона. Именно средний класс, по большому счету, и стал целевой аудиторией нашей литературы. Книжные рецензии все больше перекочевывают в деловые или глянцевые издания, самый главный дегустатор всего литпроцесса – обозреватель «Афиши», сама литература делает большой крен в сторону офисного планктона, ей интересен новомодный бизнессленг, стало хорошей привычкой перечислять в тексте пафосные марки, бренды, тренды. Постепенно и сама литература превратилась в товар в обществе агрессивного потребления всего и вся. Так или иначе, в социально близкий был записан мидл-класс, то есть та аудитория, которая без особых душевных мук отдаст некоторую сумму денег за томик с негарантированного ликвидным содержанием.


«Хождение в народ» и ностальгия об «англо-саксонской санитарной миссии»


Если в двух словах, то примерно так в литературе отразилась одна из основных оппозиций нашего времени, основанная на противопоставлении народа и «креативного», среднего класса, к разряду которого, почему-то решила приписать себя и интеллигенция. По большому счету, сейчас мы имеем все тоже противопоставление «совка», «хомо советикуса» и «нового русского», свободного человека новой страны, которое делало погоду во время всевозможных дискуссий и обличений в девяностые.


Эта проблема разделенности, показывающая слабость общества, не нова, не уникальна и не является чертой только лишь отечественной истории. Буквально об этом же писал в своей время итальянский мыслитель Антонио Грамши в своей статье «О ненародном, ненациональном характере Итальянской литературы». Его рассуждения будто бы списаны с нашего современного российского общества.


По словам Антонио Грамши, в глазах определенной части нашей «просвещенной» публики «люди «из народа» не обладают внутренним миром, лишены неповторимой индивидуальности. Они – что-то вроде животных». Этакое бессловесное стадо, «бесформенная животная масса», погруженная в пучину низменных инстинктов, один из которых – инстинкт подчинения начальнику. Обращаться со стадом надо в меру жестко, не выпускать из рук. Подобный, даже не аристократический взгляд, а определенный социальный классовый расизм – отличное оправдание дистанцирования от народа и еще большего закабаления и удаления в резервацию, которое, в конце концов, приводит к «англо-саксонской санитарной миссии о людоедах папуасских джунглей»…


Однако подобная ситуация не проходит бесследно и для сферы искусства, культуры. В ней можно наблюдать «крайнюю разобщенность представителей творческих цехов, сектантство, порождающее множество крошечных иерархий с собственными верховными ценителями. Все это следствия отрыва от нации, от народа. Культурные сферы так высоко вознесены над национальной, народной жизнью, что эта жизнь вообще никак не отражается в культуре, не оставляет в ней никакого следа». Да и зачем, собственно, это делать, если сама культура очертила для себя достаточно узкий адресат, который можно назвать, к примеру, вдумчивой, просвещенной публикой…


Отсюда сам собой напрашивается вывод о необходимости обретения национальной, народной почвы, преодоления нынешней ситуации, когда «оторванность верхушки от народа стала в нашей стране основным фактором исторического развития». Это также цитата из того же Грамши.


Вот и наша «просвещенная» публика начинает размышлять о необходимости выдернуть этих самых простолюдинов из их гибельной пучины, для чего все активнее проговаривается тезис о необходимости «хождения в народ».


Тезис сам по себе не вызывает безусловного отторжения, но в этом призыве «хождения в народ», который сейчас все больше раздается, есть большая опасность того, что этот самый народ, в конечном счете, станет нечто подобным сырьевому придатку, а «просвещенный» класс обретет алиби на бесконтрольное его использование. Вслед за сырьевой экономикой мы получим сырьевую культуру, где «экзотичность и «фольклорная» живописность» будет поставлена на поток. В этом «хождении в народ» - из цветущего сада в темный и крайне опасный Мордор - классовое отчуждение получит новую питательную почву.


Антонио Грамши говорит не о растворении интеллигенции в народе или повальном движении народа в стан интеллигенции. Это две взаимодополняющие страты общества, которые должны соработничать. В качестве примера он приводит толстовскую концепцию, выраженную через образы Платона Каратаева и Пьера Безухова: «наивная, интуитивная мудрость народа, пусть даже выраженная неумело, случайными словами, многое проясняет и во многом помогает кризисному сознанию образованного мыслящего человека». В этой «интуитивной мудрости» – «источник верного морального и религиозного жизнепонимания». К этому источнику всегда старалась прикоснуться отечественная литература.


Следует отметить, что это «хождение в народ», а если вернее, то общественная синергия, в первую очередь, требуется самим деятелям культуры, чтобы преодолеть ее локальность, самозамкнутый и сектантский дух, собственную внутреннюю разобщенность. И, что не менее важно, обретение настоящей, а не узкокружковой аудитории. Искусство в отрыве от народа становится салонным, а значит вырождающимся по принципу кровосмешения.


Если же говорить о литературе, то «хождение в народ» – это не определенная жертва, милость, а вопрос выживания литературы и дальнейшего ее положения. Шанс на возвращение своего прежнего значение в жизни общества сейчас у нашей литературы есть, и это было подготовлено обращением к традициям русского реализма в первое десятилетие века и всплеском новых имен, которые буквально прорвали литланшафт, однако кардинально его не исправив.


Сейчас же у нас в обществе, по словам того же Грамши, нет «представления, пусть иллюзорного, что писатели заняты делом общенациональной важности, а лучшие из них – даже историческим по своей значимости делом». Игра в словесный бисер – не более…


Необходимость «социального» искусства


В наше время можно наблюдать разделение литературы на столичную и провинциальную, о чем писал в своей статье Антонио Грамши. В провинции царит «экзотичность и «фольклорная» живописность». Ну, а в центре, как и положено, взгляд сверху вниз: «Литература наблюдала быт «провинциального люда» извне, хладнокровно, покровительственно-высокомерно, взором иностранного туриста, который ценит превыше всего яркую дикость». Не это ли мы наблюдаем по преимуществу и сейчас в нашей современной прозе. Инъекция «нового реализма» несколько подправила, но не изменила эту ситуацию. Взгляд извне и взор иностранного туриста – это основная «фишка» нашей литературы «высокого штиля».


В своей статье Антонио Грамши дал довольно верный диагноз такому заболеванию, как «риторическая болезнь», которому поражены многие наши литературные деятели: «Риторическая болезнь очень прилипчива: ею заразился весь наш народ, который с давних пор убежден, что «писать» значит влезть на ходули, надуться, напыжиться, болтать без умолку, изъясняться высокопарно и мутно – то есть вести себя самым неестественным образом». «Залезть на ходули» и у нас считается метой, свидетельствующей об изысканных литературных манерах, которые уже априорно наследуют знак качества. Все это, согласно философу, черты «отсталой страны», которая не способна «породить собственную самобытную и сильную литературу»


При всем при этом именно сейчас четко ощущается, что наша литература подошла к тому же выводу, что и итальянский философ: «Рассуждения о «прекрасном» уже не удовлетворяют. Требуется определение интеллектуального и морального содержания искусства, а содержание в свою очередь должно включать в себя тщательно изученный комплекс глубинных потребностей определенных слоев публики, то есть нации-народа на определенном этапе его исторического развития. В литературе должны сочетаться элементы актуальности и художественности». По сути, это основной манифест нашего времени.


Мы также подходим к осознанию необходимости «социального» искусства, которое у Грамши стало синонимом «исторического», то есть «оперирующего внятными культурными понятиями, они же «универсальные», «объективные», «исторические», «социальные»». При этом «главный ущерб художественному процессу, а именно укрепление в искусстве позиций индивидуализма, в корне антиисторичного, антисоциального, антинародного, антинационального». Этот крен в сторону «социального» искусства через посредство общественного симфонического диалога и должен произойти у нас в ближайшее время, иначе мы не только окончательно потеряем читателя, литературу, да и само общество, ведь «литературное дело представляет собой важную общественную функцию»…

Андрей Рудалёв

Russian Journal

Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе