Фотография: Сергей Фадеичев/ИТАР-ТАСС
Основатель «Золотой маски», театра «Практика» и «Политеатра» Эдуард Бояков рассказал «Газете.Ru» о том, почему решил возглавить Воронежскую академию искусств, какие новые предметы могут появиться с его приходом, и о том, чем ценен активный консерватизм в образовательном процессе.
Эдуард Бояков — если не подвижник, то одна из самых активных фигур в современном российском культурном процессе. В 1992 году он основал «Золотую маску» — театральный фестиваль, обеспечивающий чуть не половину национальных театральных событий и одноименную премию, являющуюся единственной табелью о рангах в российском театре. В 2005 году открыл «Практику» — одну из главных на сегодняшний день площадок «новой драмы», предъявившей театральной Москве новое режиссерское поколение. В 2010 году основал «Текстуру» — конкурс сценарных, драматургических и театральных работ, сделавший Пермь одним из главных федеральных культурных центров, а в 2012-м — «Политеатр», еще один центр новой драматургии, словесности и перформанса, прописавшийся в Большой аудитории Политехнического музея. Весной Бояков был назначен исполняющим обязанности ректора Академии искусств в Воронеже — городе, в котором учился и преподавал на журфаке ВГУ и в котором начал свою карьеру с должности завлита местного ТЮЗа. Бояков рассказал Газете.Ru о «шенгенских» границах между факультетами, собственных образовательных стратегиях и шансах Воронежа на получение статуса одной из культурных столиц России.
— Для многих ваше назначение было громом среди ясного неба. Человек из столичной богемы едет командовать региональным вузом...
— Ректором вуза я могу стать в результате выборов, это выборная должность. Пока я исполняю обязанности. А если честно, то для меня большим удивлением стала реакция некоторых моих знакомых и партнеров на эту новость. Я лично для себя шага легче и естественнее не могу представить.
— Но у нынешнего назначения была какая-то предыстория?
— Воронежский губернатор Алексей Гордеев в свое время пригласил меня приехать, посмотреть на город и подумать, чем мы можем быть полезны друг другу. Я ответил на его приглашение не сразу, но, когда оказался в городе, моментально почувствовал новую и мощную энергию. Сегодняшний воздух в Воронеже — это внимание к культурной сфере. Меня это очень обнадеживает. Я свободный человек, но я понимаю, как много зависит от региональной власти, если мы говорим об инфраструктуре, урбанистике, дизайне, архитектуре — они влияют на людей больше, чем отдельные спектакли, выставки или фильмы. В результате общения с Гордеевым и Геннадием Чернушкиным, и. о. мэра города, мы решили делать исследование о состоянии культурной среды и культурной политики в регионе — а не то, что я делал много раз, создавая новые фестивали или театры. Затем поступило и нынешнее предложение от губернатора и министра культуры России. Все очень быстро развивалось. Я успел посоветоваться только с близкими друзьями – Александром Мамутом, Верой Полозковой, Алисой Меликовой — и дал согласие. Общаясь с министром культуры лично, я уже понимал, что хочу это делать и готов серьезно такому делу отдаться…
— Достаточно резкий поворот.
— Ну, я бы не преувеличивал. Это не столько поворот, сколько возвращение к тому, что я умею и люблю делать. Я же преподавал в Воронежском университете, потом в Школе-студии МХАТ — по просьбе Анатолия Смелянского.
— То есть вы решили взяться за старое?
— И да, и нет. Опыт в Школе-студии был... неоднозначный. Я помню секунду, когда я понял, что не останусь там. Однажды я рассказывал студентам-продюсерам об одном любимом мною европейском театральном фестивале, о том, как он нашел свое место между Эдинбургом и Авиньоном. Чтобы не задерживаться, говорю — ну, про фандрайзинг я подробно разжевывать не буду, вам это, наверняка, на курсе маркетинга рассказывают. Тут студенты меня перебивают – нет, не рассказывают. Я немного теряю запал, но продолжаю и снова касаюсь вопроса, который — как мне казалось — им должны были читать в рамках другого курса. И снова — вы знаете, у нас нет такого предмета. Я совсем уже теряю драйв и говорю: «А что же вам читают на эту тему?». «Историю российского меценатства конца XIX — начала XX века», — отвечают они. Здесь я и остановился…
Так вот, моя задача, чтобы подобных ситуаций не возникало ни на одном факультете в нашем вузе. Художественное образование – это образование комплексное, надо мировоззрение ставить, а не просто навыки натаскивать. А экономика, возвращаясь к моему примеру, – это среда, которая всю нашу творческую жизнь пронизывает. Так же, как и философия, понимание своего места в мире, осознание смысла своей профессии. Вот этого, целостного, здорового взгляда на мир не хватает сегодня художественному образованию — и не только художественному.
— А сколько факультетов в Академии?
— Сейчас три: изобразительных искусств, музыкальный и театральный. Каждый в своей сфере обладает неплохой репутацией. Но моя задача — попробовать сделать то, что никто пока не делал, создать состоятельный университет искусств. Создать поле синергии, интегральный «зонтик». Увеличить количество дисциплин и профессий.
— Каких именно?
— Например, необходим кинофакультет. Странно также называться сегодня Академией искусств и не готовить специалистов медиаарта, цифровых искусств, дизайна, продюсирования. Большое место в современной театральной жизни занимает кукольный или, как его сейчас принято называть, «объектный» театр. Анимация, компьютерная графика – важнейшие сегодня творческие специальности. Драматургия – основа основ во многих жанрах и видах. Ну и так далее; при этом важно сделать так, чтобы факультеты не были отгорожены друг от друга бетонной стеной.
— То есть?
— С моей точки зрения, проблема таких вузов, как ВГИК или ГИТИС, – это узкая специализация. Сегодня, в эпоху интернета, это чревато провинциализацией, обустройством гетто. А на самом деле кинорежиссерам совершенно необходимо изучать документальный театр. Продюсерам – современное искусство. Художникам – объектный театр, актерам — современный танец. Посмотрите, ведь это не случайно – недавний каннский лауреат Апичатпонг Вирасетакун вообще не имеет отношения к кино в традиционном смысле — он видеохудожник! Сейчас, когда границы между жанрами размываются, закрываться внутри своей дисциплины — действовать себе во вред. Моя задача, чтобы границы между факультетами Академии были... ну как в Шенгене. Чтобы они все могли работать на благо друг друга. Через пару недель, в июне, буду представлять стратегию губернатору и министру культуры.
— Вы будете приглашать к сотрудничеству тех людей, с которыми сотрудничали в «Практике» и в «Политеатре»?
— Ну, согласитесь, было бы странно этого не делать. Я всем творческим партнерам рассказываю о том, чем мы собираемся заниматься.
— Всем — это кому?
— Владимиру Мартынову, Татьяне Гринденко — потрясающим музыкантам, изменившим лицо современной российской музыки. Ингеборге Дапкунайте — актрисе, мастеру мирового уровня. Вот сейчас в Питере встречался с Антоном Адасинским, Михаилом Шемякиным и Вячеславом Полуниным... Некоторые люди выходят на меня сами. Так, Ирина Макарова, лауреат «Золотой маски» за лучшую женскую роль в грандиозном спектакле «Аида» Дмитрия Чернякова и Теодора Курентзиса, выпускница Воронежской академии, связалась со мной и сообщила, что готова участвовать и помогать всем, чем может.
— Вам не сложно будет людей такого уровня привозить в Воронеж?
— Знаете, уровень развития цифровых технологий (и в образовании в том числе) сейчас таков, что дистанционные формы обучения ничем не уступают очным. Ингеборге Дапкунайте сегодня может приехать, ну а в другой раз поучаствовать в открытой лекции и высказать свои замечания, скажем, по скайпу. Трансляции из крупнейших оперных театров, из лучших студий... все к нашим услугам.
— Воронеж вам город практически родной, но вы уверены, что именно этот город подходит для подобных преобразований?
— Уверен. Потому что Воронеж — город большой филологической и художественной культуры, яркой истории – достаточно назвать Бунина, Платонова, Маршака, Мандельштама… В советское время интеллектуальный капитал множился: авиазавод, оборонные технологии, первые российские видеомагнитофоны… Все это — потенциал регионального центра. Смотрите (рисует). Вот Украина на западе, вот Поволжье на востоке, вот Москва, Тверь и Ярославль на севере. Вот юг, Кавказ. А вот в середине, между ними, Воронежская область, вокруг нее – Орел, Липецк, Курск, Тамбов, Белгород. Этому региону, безусловно, нужен центр культурной инфраструктуры и образования.
— Почему?
— Потому что нужны модели будущего. Когда мы работаем в магазине – мы работаем с настоящим, с сегодняшним спросом. В театре или в дизайн-бюро – с завтрашним спросом, но с этим же потребителем. А вуз — это послезавтра, это будущее. Это люди, которые будут жить и творить после нас. Та стратегия, которую мы сейчас выберем, через несколько лет будет влиять на весь регион, определять его лицо. В Воронеже сейчас на миллион жителей 140 тысяч студентов. Это огромная цифра, только подумайте.
— Это звучит очень завлекательно, но хотелось бы знать, что с этим можно сделать на практике.
— Я же не говорю, что все просто и понятно… Вы не думайте, что я не вижу проблем, которые есть в городе. Огромные проблемы с дизайном, с визуальной средой, те же вывески в городе... Отсутствие культурной инфраструктуры в глубоком смысле этого понятия. Объекты этой инфраструктуры есть, но они разрознены, не связаны в единый организм. Вот наш вуз и должен начать процесс. Осмысливать себя и город вокруг.
Но при этом давайте посмотрим, что уже есть… В городе замечательный Драматический театр, который отреставрировал Юрий Купер; это невероятно, я ничего подобного не видел в России. Есть Камерный театр, играющий огромную роль в культурной жизни города — его практически каждый год зовут на «Золотую маску». Есть Платоновский фестиваль, которым руководит худрук Камерного Михаил Бычков. В фестивалях, простите за нескромность, я разбираюсь. Так вот это лучший фестиваль искусств в стране, аналогов которому нет ни в Москве, ни в другом городе.
В России уже есть какой-никакой опыт проектов в культурной сфере — Пермь, затем Москва – то, что началось с «Винзавода», «Стрелки», «Красного Октября», потом продолжилось Парком Горького и т. д. Воронеж может стать интересным случаем в этом ряду.
— Ну, к каждому из упомянутых проектов у разных людей имеются различные же претензии. Какой вариант вы считаете наиболее подходящим и интересным?
— Нельзя сравнивать. Разные фазы. Московский проект еще находится в действии, он не завершился даже промежуточно, но ясно, что город сильно меняется, оживает. Другое дело, что в любой стратегии есть проекты, скажем так, срочные, «короткие», и проекты «долгие» — на будущее, на серьезную перспективу. И вот второго в московской культуре не вижу, возможно, пока не вижу. Я не вижу новых институций, а вижу поле тактических решений.
— К пермскому культурному проекту вы сами имели отношение...
— Да. И должен сказать, что при всех ошибках, которые были сделаны, при всех перекосах Пермь изменилась внутренне. Такой публики, как в Перми, нет сейчас просто нигде: я это вижу, приезжая в этот город делать фестивали «Текстура» и «СловоНова». И это результат той деятельности, которую вела команда Олега Чиркунова. Это результат появления мастер-плана города, музея современного искусства, фестивалей… Это важный прецедент. Ведь сейчас налицо все предпосылки к новому витку конкуренции между регионами. В провинции происходят интереснейшие процессы. А большая часть так называемого «креативного класса» в Москве не имеет об этом вообще никакого представления. Эту публику вообще мало интересует то, как живет русский человек, простите громкие слова.
— Но деятельность пермской команды во многом строилась на городских интервенциях, зачастую весьма провокативных, на создании «поводов для разговора», конфликтной повестки...
— Я в Воронежской академии не собираюсь никого провоцировать. Я собираюсь служить, сохранять и развивать. Вообще, в том, что касается экономики и искусства, я либерал, а в политике — мегаконсерватор.
— В чем это выражается?
— В убеждении, что творчество намного глубже и сильнее политики. И априори чище. И вот этим убеждением я постараюсь руководствоваться. Я еду в Воронеж строить отношения с людьми, а не отрабатывать политтехнологии. Моя стратегия – поиск новых смыслов, нового языка и одновременно актуализация классики.
— То есть Pussy Riot и активистское искусство у вас изучаться не будут?
— Конечно, будут. Но в контексте истории современного искусства, а не с точки зрения пиар-технологий и влияния на режим. И это куда правильнее и интереснее, согласитесь.
— Какой срок вы себе ставите?
— Я думаю, что сделать Воронежскую академию одним из лучших художественных вузов в стране можно года за два. И это не потому, что хочется похвастаться, а просто поля конкуренции, можно сказать, нет. А вот серьезные результаты, надеюсь, будут лет через семь.
— Скажите, а насколько для вас вообще это все серьезно? Вы сами не будете руководить вузом из Москвы, как некоторые губернаторы или сенаторы?
— Я свою семью в Воронеж перевожу.
Алекскей Крижевский
Газета.Ru