Максим Суханов: «Всегда будет больше тех, кто говорит неправильно. Но все равно среди них будут люди, которые будут стремиться говорить и писать правильно. Соединение одного с другим в конце концов будет развивать язык»
© filmpro.ru
— Какие слова вы сейчас считаете особенно важными для всех нас?
— Мне кажется, что сейчас (и это не вдруг появилось, а в общем тянется уже довольно давно) очень много в общении людей присутствует имитационности.
Имитация в дальнейшем влечет разного рода двойные стандарты. Это сейчас очень обострено. Причем эта имитация — она многослойная. Вы знаете, как инфекция — она на разных уровнях может действовать на человека. В общении людей она работает как разрушитель, мне кажется.
— Это значит, что сейчас просто много вранья?
— С одной стороны, можно, наверное, так сформулировать. Но с другой стороны, я говорю о тенденции, которая идет подсознательно. Человек начинает вставать на рельсы имитации, и ему кажется, что он как раз сейчас очень искренен. Понимаете?
— А российская власть — она в этом смысле имитационна?
— Я думаю, для себя самой она не имитационна. Для себя самой она очень хорошо ощущает, что власть не должна никуда деться и не может раствориться. Кроме того, эти люди понимают, что не могут заниматься больше ничем другим. Не представляют, как могут себя реализовывать дальше, если у них не будет этого, как им кажется, единственного инструмента. Западные политики довольно спокойно покидают свои посты, уходят в отставку, потому что у них есть еще какие-то коридоры, направления, где они видят свою реализацию.
Поэтому для них самих имитационности нет. Но когда речь идет о том, чтобы с какой-то трибуны говорить с простыми людьми, которые к власти не имеют отношения, то в ход идут любые аргументы и с двойными, и с тройными стандартами.
В Америке могут быть двойные стандарты, но там надо делать все очень осторожно, хитро и изощренно. И их можно поймать за хвост, поймать прилюдно. У нас этого нет, потому что нет свободы нашей четвертой власти — прессы.
У меня у самого есть тенденция к перебору запятых. И я уже обращался к правилам пунктуации, к учебникам. Как-то себя прочистил
— Кстати, о прессе. Что вас раздражает в языке журналистов?
— У меня бывает раздражение, связанное с несущностной беседой. То есть с разговором абы о чем, только не о сути. То есть все равно проходит беседа в каком-то заранее заложенном стандарте.
— Пустословие и клишированность?
— Да, клишированность. Какая-то имитационная шутливость, которая совершенно никакой улыбки не вызывает, а вызывает только сожаление.
— Вы делите слова на свои и чужие? Вы можете по каким-то словам, выражениям при первом общении определить, что человек «не ваш»?
— Бывает разное. Бывает даже вы знаете как: человек не научился разговаривать, но у него при этом нет фиги в кармане. И в общем в душе он человек не гнилой. Вот такие есть варианты. Он, может быть, лингвистически или стилистически не мой человек, но я с удовольствием с ним могу посидеть и поговорить, расспросить его о чем-то. А бывает, ты понимаешь, что вроде бы человек говорит на знакомом тебе языке, очень близком. Но ты чувствуешь по энергетике, что он двойной агент.
— Есть у вас нелюбимые слова? Которые вы терпеть не можете. Татьяна Лазарева нам говорила, что готова убить за «человечка, который пришел за денежкой».
— Я не могу сказать, что готов убить за это. Конечно, уменьшительно-ласкательными формами пользуются слишком часто, и они уже стали паразитами, это совершенно точно. А есть слова совсем новые, видимо, с латинскими корнями. И их как-то адаптируют и очень часто начинают применять. Это раздражает.
— А ошибки какие раздражают?
— У меня у самого есть тенденция к перебору запятых. И я уже обращался к правилам пунктуации, к учебникам. Как-то себя прочистил. Не знаю, насколько помогло. А ударения… Если кто-то скажет «в стЕнах» вместо «в стенАх», меня это не будет сильно раздражать.
— Сейчас принято кричать о том, что у нас русский язык погибает, его надо спасать от чего-то срочно. Вы разделяете вот такие паникерские настроения?
— Мне кажется, всегда будет больше тех, кто говорит неправильно. Но все равно среди них будут люди, которые будут стремиться говорить и писать правильно. И я думаю, что соединение одного с другим в конце концов будет развивать язык. Но о том, что он гибнет, я бы не говорил.
Сексуальности в обнаженном теле на сцене гораздо меньше, чем в одетом
— У вас есть какие-то запретные слова, какие-то личные вербальные табу, которые вы никогда не нарушите на сцене?
— Знаете, я не люблю мата на сцене. То есть «не люблю» — это значит в общем: я его и не произнесу. Мне кажется, что энергия этой экспрессивной лексики разрушительна для драматического искусства, где в основном все строится на тонких энергиях. Конечно же и низкие энергии тоже играют там свою роль. Но баланс одного с другим будет нарушен, если, как мне кажется, будет применяться мат. Тот мат, который мы с вами знаем. Я сейчас не имею в виду просто ругательные слова.
Вы знаете, без этого можно обойтись. Так же, как можно обойтись всегда без голого тела на сцене. Ведь так или иначе режиссер, который стремится кого-то оголить, имеет в виду сексуальные энергии. Так вот сексуальности в обнаженном теле на сцене гораздо меньше, чем в одетом. Понимаете? И гораздо меньше загадочности в этом во всем.
— Что бы вы изъяли из языка, если была бы такая возможность?
— Я бы изъял какие-то мелодики. Знаете, вот иногда человек говорит, сокращая, проглатывая окончания у всех слов, так что даже непонятно, на каком человек говорит языке.
— То есть вы бы сделали язык понятным, так, чтобы все друг друга понимали?
— Ну да. Трудно изъять какие-то конкретные слова… Даже не знаю, какое бы я слово приговорил. Хотя нет, знаю. Я бы вычеркнул словосочетания «народный артист» и «заслуженный артист». Это слова, которые под собой подразумевают исключительную глупость и ненужность. Называть, обозначать таким образом людей — значит выстраивать своего рода военную иерархию там, где об иерархии не может быть никакой речи.
Ксения Туркова
Московские новости