«Закусываю губу и глотаю кровь вместе со смехом». Поэт и музыкант Герман Проказин — о том, как совмещать творчество с работой могильщика и пастуха

Дояр, продавец в секс-шопе, могильщик, слесарь, строитель, ветеринар, пекарь, пожарный, маляр, штукатур, пастух — это всё тоже он. «Нож» обсудил с Проказиным, как совмещать творчество с пролетарской работой, могут ли пригодиться в музыке свиное чавканье и звуки цеха шинного завода, а также почему Кубань стала российским Диким Западом.


— Ты всё время занят музыкой и поэзией, но при этом у тебя постоянно есть работа, причем настоящая, пролетарская. А творчеством ты зарабатывал когда-нибудь?

— Было дело. В 2010–2012 годах я играл на саксофоне с диджеями, на лесбийских вечеринках выступал по выходным. Ценник был разный: от 1500 до 5000 рублей. Несколько раз писал стихи и сочинения на заказ, платили за это максимум рублей 500.

Пару лет назад мне написал бойкий молодой парнишка, лауреат каких-то литературных конкурсов. Предложил продать мои тексты — от 150 рублей и выше за штуку в зависимости от его оценки. Так как договор со мной он заключать не собирался, я спросил, как будет соблюдаться авторское право. Он ответил, что рассчитывает на мою честность, и я не согласился. На старом литературном сленге проходные и заказные тексты называют «свинцом». Так вот, свинца никогда не жалко, а золото — мое настоящее творчество — уже не продается.


— Свинец и золото… Какая-то алхимия получается.

— Да, алхимический вестерн. Если ты сознательно выстроил жизнь так, что творчество, шаблонно выражаясь, для души, а работа — для заработка, то одно с другим лучше не смешивать. Это чревато выгоранием. Одна моя знакомая, занимающаяся ювелирным делом, описывала это примерно так: «Приходит богатый человек и дает тебе примерный заказ. Ты вкладываешь в работу всю себя, стараешься. А заказчик раз за разом выдвигает новые требования. В результате вместо украшения выходит тяжелая гайка или болванка. Все старания впустую».

Но это применимо не ко всем людям. Например, актер Клаус Кински был готов сниматься в самых низкопробных фильмах, если там больше платили. Я так не могу. Точнее, не всегда могу. Тем более творчеством далеко не всегда можно заработать. А работой на стройке или слесарным делом — вполне.

— Что делать, если, условно говоря, ты стоишь на заводе у станка, и вдруг внутри проснулся и запел художник?

— Когда какая-то строчка или мысль приходят во время монотонной работы, я стараюсь задолбить их в памяти намертво, чтобы потом записать. Иногда на работе мне мешает смех, который для окружающих может казаться беспричинным (они же не знают, что я там у себя в голове сочинил смешного). Что делать? Обычно я закусываю губу. Иногда до крови. Идет кровь, а я стою у станка, глотаю ее вместе со смехом и молчу. Потому что никто не сумасшедший, пока не откроет рот.


Иногда творчество вредит благосостоянию и даже душевному равновесию, а иногда помогает в работе и становится лекарством.


Когда Олег Григорьев работал в типографии, он говорил, что машинный шум помогает ему писать стихи, так как монотонная долбежка позволяет лучше поддерживать ритм.

— Какой была твоя первая работа? Сколько вообще у тебя рабочих специальностей?

— В 17 лет я устроился дорожным рабочим, занимался ямочным ремонтом. Потом работал продавцом (в том числе в секс-шопе), могильщиком, слесарем, пилорамщиком, монтажником, отделочником, плотником, кровельщиком, бетонщиком, заместителем начальника производства бытовой химии, ветфельдшером, дояром, пастухом, санитаром, маляром-штукатуром, литейщиком, кладовщиком, заготовщиком на кухне, пекарем на хлебозаводе…

Полученный опыт мне весьма пригодился. Сейчас я администратор крупного подвала в самом центре Москвы, и этот подвал скоро станет баром. Я занимаюсь здесь всем: ремонтом, оформлением документов, поиском поставщиков и лицензий, составлением культурной программы.

— Почему твой трудовой путь так разнообразен? Кто-то же в 17 лет пошел в дорожные рабочие — и работает им до пенсии.

— Я могу позволить себе уйти с работы, которая мне не нравится: детей у меня нет, кредитов тоже. Где-то я выгорал, где-то совершал глупости и вылетал. Но в основном работу приходилось менять по двум причинам: конец подряда или невыплата заработной платы. На некоторых предприятиях невозможно устроиться по обычному трудовому договору, принимают только на подряд. У таких работников нет никаких прав, их могут лишить премии или заставить работать без выходных. Еще один важный момент — коллектив. Если коллектив плохой, то работать не сможешь ни за какие деньги.

— Меняя работу, ты часто менял и место жительства. Переехать из провинции в Москву или Питер — так делают многие, ты тоже. Но как тебя потом занесло в Краснодарский край, причем не в город, а в станичную глушь? Почему через год ты оставил станицу?

— На Кубань я убежал от своей прошлой жизни. Не хочу об этом говорить — ничего криминального, просто очень личное. Попал в строящийся экопоселок вайшнавов, более известных как кришнаиты. Им нужны были рабочие на стройку. Платят они мало, поскольку у них всегда работают «свои» и для «своих». Я своим не был, но и других строек поблизости не было, поэтому устроился к ним. Было много смешного. Например, падает кришнаит со строительных лесов и в полете от испуга кричит: «Господи Иисусе!»

Чуть позже устроился на строящуюся ферму, где впоследствии стал и дояром, и скотником, и фельдшером, и пастухом. Благо я разбирался в ветеринарии, да и с коровами умел обращаться с самого детства. После очередной шабашки по отделке чердака одна фермерша предложила мне вакансию за 10 тысяч в месяц с проживанием, кормежкой, сигаретами и одеждой. Правда, ни воды, ни электричества, ни интернета, ни телефонной связи не было. Полгода я там работал и в ус не дул.


Потом эта фермерша начала кидать компаньонов на деньги, и всё пошло наперекосяк. В итоге она нанесла ущерб хозяйству на полмиллиона и унеслась в закат, ничего никому не заплатив. Как только я остался один, меня назначили старшим, начали платить хорошую зарплату, провели интернет, сделали трансформатор, установили душ. Еще полгода я тянул всю ферму один: свиньи, курицы, коровы. Рабочий день начинался в 5:30, заканчивался в 22:00. Когда возникли проблемы с заготовками и пошли отелы, мне в помощь наняли второго человека.


Летний сезон в Краснодарском крае — сущий ад. Тучи оводов, температура +55, три фуры сена, которые нужно разгружать. Одновременно приходилось ухаживать за коровами. Но мне это даже нравилось: я с головой уходил в работу, отвлекался от тревожных мыслей. Пожалуй, именно тогда я написал свои лучшие песни.


Ближе к осени хозяйство расширилось, вдвоем мы уже не справлялись. Начальство наняло новых работников, которые устроили на ферме такой ад, что нам с напарником пришлось уволиться из-за реальной угрозы для жизни. Вообще, Кубань — это такой Дикий Запад современной России. Но если фермером из вестерна я еще мог быть, то фермером с оружием в руках, этаким Клинтом Иствудом, уже не очень.


— Звуки коровника в итоге становились частью музыкальных композиций?

— Звуки сельского хозяйства (разговоры с коровами, кукареканье, свиное чавканье) я записывал для шумовых проектов. А еще не раз попадали в мои инструменталы звуки цеха ярославского шинного завода и ярославской фабрики «Корд» — я там много чем гремел.

— Твой проект Industrial Orgasm полностью записан на заводе?

— Записи проводились и в коммуналке, и в пригородном доме, и в сарае, и в сторожевой будке фабрики «Корд», и на самой фабрике. Часть голосовых партий была записана на территории ныне почившего ярославского мукомольного завода и завода «Шинник». Поначалу всё это было концептуальным баловством на микрофон-палочку, но с появлением звуковой карты и второго участника баловство стало более интересным. Этим участником был Стас Фролов, но со временем наши пути разошлись.

— Как тебя угораздило устроиться могильщиком?

— Могильщиком устроиться сложно, это довольно блатная работа. Мне повезло на несколько месяцев подменить мужичка, который ушел в запой. В дальнейшем мужичок оклемался и занял свое место, а я пошел по вакансиям дальше.


Как правило, могильщиками устраивают спивающихся родственников. Там хороший заработок и водка рекой — на кладбище всегда очень много пьют. От алкоголя отказываться нельзя: бригада постоянно бухает, наливают и родственники усопшего, как отказаться помянуть?


А еще можно кинуть клиента на деньги. Например, копаются две могилы. В одну из них вкладывается строительная пленка, заливается вода, сверху всё забрасывается землей до состояния жижи. Дальше бригадир «крутит пальцами перед рожей» и объясняет: грязи в могиле по колено, значит, всё это будет оседать. Зато рядом есть хорошая могилка, правда, чужая. Но если вы доплатите, мы сможем договориться. Клиент паникует и платит большие деньги. После похорон бригада достает из первой могилы пленку с грязью и сливает воду.


— Насколько фон такой работы влияет на творчество? Можно, утрируя, сказать, что когда ты могильщик, у тебя стихи и песни могильные, а когда слесарь — слесарные?

— Очень влияет. Например, когда я попал на Кубани в коровник, в моей музыке появились оттенки какого-то русского блюграсса и кантри. А мой друг, музыкант и писатель Николай Старообрядцев, работавший в шахтах Казахстана, писал там научные статьи по религиоведению. Потом издательство «Чтиво» выпустило его книгу «Аристотель в Казахстане».

В каждой профессии свой сленг, свои анекдоты, которые остаются в памяти и тоже влияют на творчество. Вот из могильного юмора: «Если хоронить стоя, можно экономить место. Если без гроба и по пояс, то памятник не нужен, а если усопшие возьмутся за руки, то и оградка хорошая получится».

— У тебя столько познаний в разных областях — от музыки до ветеринарии. Где ты всему этому научился?

— Я учился на общеэстетическом и музыкальном отделениях детской школы искусств. Закончил Ярославский педагогический университет им. Ушинского, был вольнослушателем в Ярославском государственном медицинском университете. Прошел множество курсов вроде ПТМ (пожарно-технический минимум) или пекарских на хлебозаводе.


Сейчас даже образование не всегда требуется: РЖД или РЭС набирают сотрудников и обучают на месте, выплачивая стипендию.


В слесарке получилось еще проще: люди видят, что руки из нужного места растут, и через два месяца сами проставляют четвертый разряд в трудовую книжку. С фельдшерством по крупному рогатому скоту сложнее: мне пришлось прочитать тонну литературы и поездить по разным фермам, чтобы научиться стандартной дифференциальной диагностике и уходу за молодняком.

— Тебе слегка за тридцать, ты пожил в родной ярославской глубинке, в Петербурге, на Кубани, и вот теперь ты в Москве. Как сейчас идет твоя столичная жизнь?

— В 2013 году я играл в группе «Вентиляция», которая была связана с довольно популярным проектом «Электроребята». Снимал квартиру с двумя поклонниками этой группы, которые на тот момент решили отдохнуть от философского факультета МГУ. Мы помогали друг другу с работой, хотя иногда приходилось голодать и подолгу растягивать одну пачку макарон.


Потом мы разъехались, но продолжили общаться. Они пристально следили за моей судьбой, творчеством и занятиями. В самую пандемию они захотели открыть бар и, когда я ушел с фермы, пригласили на работу. У меня уже был нужный опыт, до этого дважды приходилось помогать при открытии бизнеса. Заведение пока что не открылось, идет ремонт, я живу прямо на объекте. Здесь очень много дел. Но я превращу этот полуподвал в бар во что бы то ни стало!

— Как будет называться?

— «Лахесис» — чтобы одни шутили про лохов, а другие восторгались нашей интеллектуальностью: так и задумано. По плану здесь будет изумительное место для артистов и уставших душ: лекторий, концертный зал и бар в одном флаконе.

— Какая у тебя сейчас зарплата? Получается ли на нее выжить?

— Зарплата у меня 30 тысяч. Экономлю на всем. Я успел подружиться с кыргызскими продавщицами из соседнего магазина, они пробивают мне готовые салаты в вечернее время в два раза дешевле. Завел себе кипятильник, варю с помощью него плов и пельмени в таре соседских рабочих, которые делают так же.


Конечно, можно купить чайник и посуду. Но, во-первых, в центре Москвы это сложно, а доставка из интернет-магазинов работает как попало и дорого стоит. Во-вторых, куда эти вещи потом девать? Свалки и так переполнены мусором.


Можно, конечно, с кем-нибудь договориться и устроить бартер, но на это нужно время, и не всегда везет.

За последние пару недель я потратил на себя всего 13 тысяч, в том числе на сигареты и на алкоголь по вечерам. Мне приходится поддерживать деловой вид: стирать вещи, мыться, бриться. Сначала я делал всё это у знакомых, но сейчас подумываю периодически снимать хостел на сутки. Жить там постоянно нет смысла — моюсь я сейчас раз в четыре дня, стираю раз в неделю.


— Что бы ты посоветовал человеку творческой профессии, который на фоне текущих событий утратил финансовую стабильность?

— Во-первых, овладеть несколькими навыками, которые будут востребованы всегда. Цыганские кузнецы Испании и певцы маринетос бродили от дома к дому в поисках работы. И работа находилась.

Во-вторых, не вешать нос. У меня самого бывают периоды неудач, когда я сижу, закрыв лицо руками.


Один кубанский фермер сказал мне: «Если ты однажды опустишь руки, тебе [пипец]». Выход есть всегда. В жизни бывают сложные ситуации, и важно понимать, что тебя закаляет и ведет дальше, а что просто изматывает, а значит надо это бросать.


В-третьих, иметь какую-то отдушину, иначе выгоришь и сойдешь с дистанции. Относись ко всему с юмором, ищи в жизни хорошее, делись радостью с людьми. Без этого сейчас не прожить. Наконец, наличие верных друзей и полезных связей. Взаимовыручка очень важна — не всегда Мюнхгаузен сам себя может вытащить из болота.

Поделиться