«В соцсетях у многих общения гораздо больше, чем в реальной жизни»
5 мая 2022 ● "Известия"
Народный артист России Сергей Гармаш — об одиночестве в большом городе, работе с Башметом, абъюзерах и Достоевском.
Фото: ИЗВЕСТИЯ/Павел Волков
Актер — всегда адвокат своей роли, уверен Сергей Гармаш. На сцене народный артист готов оправдывать даже своих героев-деспотов так, что им хочется сострадать. Он знает всё о глобальной проблеме одиночества в большом городе и готов объяснить разницу между современным абъюзером и «маленьким человеком» гоголевских времен. Об этом, а также о лечебных свойствах текстов Достоевского и величайших событиях в истории нашей страны Сергей Гармаш рассказал «Известиям» после премьеры постановки «Кроткая» в Малом театре, которую он выпустил в творческом союзе с Юрием Башметом. Ближайшие спектакли — 11 и 12 мая.
«Публично выложить, растерзать, истязать себя»
— Кому пришла идея спектакля по Достоевскому в сопровождении камерного оркестра?
— Я посмотрел сделанный Виктором Крамером спектакль «Не покидай свою планету» по «Маленькому принцу» Экзюпери с оркестром Юрия Башмета и Константином Хабенским. После увиденного мы сидели в курилке «Современника» и разговаривали с Юрием Абрамовичем. Я ему тогда сказал: «Хорошо бы попробовать сделать «Кроткую». До этого мы уже делали какие-то проекты совместно с его оркестром: я как чтец читал тексты, он с музыкантами играл. Но спектакль — это нечто совсем другое.
— Вы любите Достоевского?
— Я очень люблю Достоевского. Я с ним поступал в «Современник». Мало того что он один из первой пятерки мировых классиков, так еще, по моему убеждению, для человека, изучающего актерское мастерство, один из самых необходимых авторов. Достоевский — как аспирин при температуре. Я не хочу сказать, что он жаропонижающий, Федор Михайлович — жароповышающий. Возможность не просто забраться внутрь себя, а взять и публично выложить, растерзать, истязать себя — для этого Достоевский наиболее пригоден. Имею в виду — применительно к актерской профессии.
— Какое произведение любимое?
— Я очень люблю «Братьев Карамазовых», «Бесов». Да всего Достоевского. И я жду на спектакле зрителя, который любит его, как я. И с такой же радостью жду того, кто никогда не читал Достоевского, — посмотрев «Кроткую», он выйдет и захочет взять книгу в руки.
Сцена из спектакля «Кроткая»
Фото: ИЗВЕСТИЯ/Андрей Эрштрем
— Не каждый актер сможет два акта держать внимание зала. Когда вы приступали к репетициям, кого из кумиров или коллег держали за ориентир? Чем вдохновлялись?
— Вдохновлялся я в первую очередь рассказом Достоевского, невероятно непростым, фантастическим. Иногда бывают роли, когда я мог бы вам ответить: «Я держал в уме маршала Жукова и так репетировал».
У меня не было никакого ориентира для этого персонажа. Меня вдохновлял автор и идея, высказанная режиссером Виктором Крамером, что Достоевский звучит с классической музыкой, что Кроткой как таковой не будет, на сцене появится кукла. Я с недоверием отношусь к лукавым идеям, но здесь никакого лукавства не было.
Если разбираться в повести Достоевского, то Ростовщик относится к Кроткой, как к вещи. Она для него материал, из которого он хочет что-то создать согласно придуманной системе. Он ей «ты» впервые говорит, когда Кроткая уже мертва.
Мы начали репетиции в июне прошлого года. А спектакль выпустили в феврале этого.
— Долго готовились.
— Мы разбили произведение на определенные куски. Дали им названия — «Конфетно-букетный период», какой-то назывался просто «Экшен» или «Свидание». Мы читали и потом очень много об этом разговаривали. В результате Крамер делал пометки у себя в компьютере и к концу лета сделал собственную инсценировку.
К Достоевскому ничего не добавлено — исключительно Федор Михайлович, может быть, чуть-чуть купированный. Минимально, процентов на пять.
Сцена из спектакля «Кроткая»
Фото: ИЗВЕСТИЯ/Андрей Эрштрем
— Когда вы на сцене оправдываете своего героя-деспота, ему хочется сострадать. Несмотря на то что у него есть и деньги, и молодая жена, в вашем прочтении он кажется глубоко одиноким. И от этого его жалко — вы серьезно поработали как адвокат.
— Артист всегда адвокат своей роли — это аксиома Станиславского. Но тут дело не в том. Крамер любую свою идею проверял на мне, равно как я проверял на нем. У нас не было задачи показать героя успешным человеком из-за того, что он хотел скопить деньги, построить дом, а на самом деле был каким-то Гобсеком, кровожадным Франкенштейном. Вовсе нет. Нет, это история о человеке одиноком и о том, что бывает, когда таких людей посещают великие чувства. Справляться с этим, по гамбургскому счету, не всем удается. Понимаете, когда в какой-то момент с его глаз падает пелена, Ростовщик вдруг влюбляется в Кроткую. Происходит «перевертыш» — он целует место, где стояла ее нога. И это не театр, не притворство, а колоссальный катарсис человека.
Создавая свою систему координат, мы иногда не замечаем простых вещей. И у него вдруг появляется восторг, который ему непонятен, он его пугает. А это любовь. И вот он уже готов ради этой женщины на всё. Но до этого момента он сам высосал ее, как паук. И эта якобы дуэль между супругами заканчивается ее победой. Ее бросок с образом в руках из окна — это выстрел, который делает его полусумасшедшим. Герой хочет исчезнуть, мир кажется ему несовершенным. Поэтому Достоевский свое произведение назвал фантастическим рассказом.
Есть современное слово — «абъюзер». В литературе и театре мы больше пользуемся гоголевским термином «маленький человек». А почему мы мало пользуемся термином «одинокий человек»? Посмотрите на сегодняшний день. Гоголь написал о маленьком человеке, которому шинель перевернула жизнь, сознание и всю его судьбу. Сегодня такое огромное количество одиноких людей. Я совсем не против интернета, но многие от одиночества уходят в социальные сети. Потому что там у них общения гораздо больше, чем в реальной жизни.
«Башмет про одно, а ты — про другое»
— Может быть, мы просто не умеем дружить в реальной жизни?
— Достоевский исследует непростой характер героев в «Кроткой». Его герой говорит: «Меня может не любить товарищ за мой трудный характер». И тут же добавляет: «За мой смешной характер. Меня не любили даже в школе». И дальше: «Меня никогда и нигде не любили». При всем при том, что он — родовой дворянин, офицер блестящего полка.
В жизни бывает так — вдруг с человеком происходит некое неординарное событие, в результате которого один делает рывок вверх и становится опытнее, сильнее. А другой человек закрывается, как раковина. И, может быть, на всю жизнь.
Юрий Бамшет и Сергей Гармаш
Фото: ИЗВЕСТИЯ/Андрей Эрштрем
— В спектакле звучит музыка Кузьмы Бодрова. Когда мы разговаривали с Эдуардом Артемьевым, он назвал его имя как одного из лучших современных композиторов. Что для вас его музыка в спектакле?
— Это хороший вопрос. Кузьма Бодров приходил на репетиции. Я читал текст Достоевского, Крамер ему рассказывал свое режиссерское видение — что здесь звучит. А он, в свою очередь, слышал, о чем я играю. У нас даже не доходило до разговора: «Понимаешь, это должно быть нежно, а здесь должно быть плавно». Нет. Только наблюдения.
Когда Бодров принес фонограмму, мне даже казалось, что она не очень-то сходится, но это были первые эскизы. А дальше произошла вообще невероятно интересная для меня вещь. Зазвучал оркестр Башмета, и я оркестра не вижу. Передо мной зал. Но Крамер сделал оркестр действующим лицом. И вот я рассказываю музыкантам — как друзьям, хотя у моего героя нет друзей, — почему так или иначе себя вел. В это время звучит прекрасная музыка Бодрова, которая увлекает за собой текст, и ты начинаешь получать невероятное удовольствие. Но тут Крамер говорит: «Стоп. Вот этого не будет».
— Удовольствия не будет?
— Да. Вот этого твоего движения за Бодровым не будет. Условно говоря, я рассказываю о том, как мы познакомились и я сделал предложение, и в это время звучит напряженная, очень тревожная, предостерегающая музыка. Если я попадаю в эту музыку абсолютно, то всё — для режиссера заканчивается спектакль. Ты начинаешь быть чтецом. А должен идти вразрез с музыкой. То есть Башмет про одно, а ты — про другое. Наверное, такого нельзя делать в балете или в опере, а тут это было сделано намеренно.
В кино, когда тебе режиссер на съемочной площадке вдруг включит музыку для твоего крупного плана, конечно, она тебе поможет. Потому что музыка — великое искусство, оно в тебя входит. Слушая Бетховена, ты, может быть, сыграешь лучше, чем не слушая его.
— На сцене зрители видят симбиоз: театр пластический, музыкальный, драматический и кукольный. Вы когда-то учились на отделении артистов кукольного театра. Вам интересен был такой эксперимент?
— Интересен, да. То, что в спектакле есть элемент кукольного театра, было потрясающей идеей. Вы заметили, что практически нет ни одного момента, когда я прикасаюсь к кукле, которая изображает Кроткую? Ее ведут молодые актрисы. Каждая из них будто бы Кроткая, просто размноженная в моем сознании.
Сцена из спектакля «Кроткая»
Фото: ИЗВЕСТИЯ/Андрей Эрштрем
— Это студентки Щепкинского института. Как вам такие партнеры?
— Мне до такой степени было с ними хорошо, приятна их готовность, их горящие глаза. Могу сказать только одно: дай Бог, чтобы они не испортились, были такими и дальше. Многие даже в силу возраста могли какие-то вещи не понимать в этом произведении, но они до такой степени отдавались каждой репетиции, несмотря на крохотные роли. Ведь это одна роль на шесть девочек. И она может быть только тогда ролью, когда они все команда. У них это получилось, они просто большие молодцы.
«Есть два величайших события — победа в Великой Отечественной и полет Гагарина»
— «Кроткая» — репертуарный спектакль Малого театра. Как худрук Юрий Соломин принял его?
— Если вы хотите узнать, как он принимал, — спросите его, мне неловко. От Юрия Соломина я услышал великие слова и был тронут ими до слез. Когда я вышел в зал, сел с ним рядом, он взял меня за руку и не просто сказал спасибо, он сказал: «Как бы я хотел оказаться там на твоем месте. Я бы тоже так смог. Я хотел бы так». Вы не представляете, как это дорого, как это честно. А потом он мне еще сделал несколько подсказок, непрямых — не о том, как играть, нет. Он рассказал несколько коротких историй из своей молодости, когда он делал первые шаги в Малом театре. И сказал: «Чувствуй стены, в которых ты рассказываешь это произведение. Потому что всё это не просто так».
— Юрий Соломин не только дольше всех руководит театром, но еще и преподает в Щепкинском. Вы бы не хотели тоже набрать свой курс?
— Мне кажется, я бы смог быть педагогом. Это, может быть, звучит слишком смело. У меня достаточно хорошее образование — и на Украине в Днепропетровске, и в Москве в Школе-студии МХАТ. За 36 лет работы в «Современнике» мне приходилось вводить в спектакли молодежь, репетировать. Галина Борисовна Волчек очень часто доверяла мне это, и у меня получалось. Наверное, если бы я занялся педагогикой всерьез, у меня бы это получилось. Но, к сожалению, жизнь моя сложилась по-другому. Мой образ жизни, количество театра, кино не позволяют этого.
К сожалению, педагог 1980 года — Софья Пилявская или Евгений Евстигнеев, — и педагог сегодняшнего дня — это очень разные профессии. В силу экономики, в силу занятости. У меня большая семья. Галина Борисовна Волчек, став главным режиссером театра «Современник», отрезала себе кино. Хотя могла и не отрезать.
Юрий Башмет, режиссер Виктор Крамер и Сергей Гармаш выходят на поклон после спектакля «Кроткая»
Фото: ИЗВЕСТИЯ/Андрей Эрштрем
— Вы к этому не готовы?
— Набрать курс, выучить, а потом выпустить — еще не самое главное. Дать хотя бы половине курса настоящие путевки в жизнь — вот на это нужно положить четыре года жизни. Мне нужно будет бросить кино, театр, всю мою концертную деятельность с тем же Башметом. Я к этому не готов. Быть якобы педагогом, явиться раз в два месяца — стыдно. Тогда это сплошной обман.
— Два года назад Виктор Крамер был режиссером концерта на Мамаевом кургане, посвященного Дню Победы. Вы принимали в нем участие. Как вам кажется, нынешнему поколению нужны такие мероприятия? Будет молодежь слушать песни военных лет?
— Для меня в XX веке, в котором я родился и прожил немало, есть два величайших события, которыми вся наша страна может абсолютно гордиться, — это победа в Великой Отечественной войне и полет в космос Юрия Гагарина. Все остальное — тоже наша гордость, но немного другая. 9 Мая — не просто напоминание о Дне Победы, а дань памяти тем людям, которые отдали свои жизни. Ну о чем может быть разговор. О чем?
Если уж на то пошло, то при сегодняшнем образе жизни, образовании, менталитете молодежи гораздо легче и точнее знать нашу историю, глядя фильмы наших великих режиссеров о Великой Отечественной, читая Астафьева, Быкова, Васильева и слушая «Темная ночь, только пули свистят по степи». Поэтому — не обсуждается.
Актер — всегда адвокат своей роли, уверен Сергей Гармаш. На сцене народный артист готов оправдывать даже своих героев-деспотов так, что им хочется сострадать. Он знает всё о глобальной проблеме одиночества в большом городе и готов объяснить разницу между современным абъюзером и «маленьким человеком» гоголевских времен. Об этом, а также о лечебных свойствах текстов Достоевского и величайших событиях в истории нашей страны Сергей Гармаш рассказал «Известиям» после премьеры постановки «Кроткая» в Малом театре, которую он выпустил в творческом союзе с Юрием Башметом. Ближайшие спектакли — 11 и 12 мая.
«Публично выложить, растерзать, истязать себя»
— Кому пришла идея спектакля по Достоевскому в сопровождении камерного оркестра?
— Я посмотрел сделанный Виктором Крамером спектакль «Не покидай свою планету» по «Маленькому принцу» Экзюпери с оркестром Юрия Башмета и Константином Хабенским. После увиденного мы сидели в курилке «Современника» и разговаривали с Юрием Абрамовичем. Я ему тогда сказал: «Хорошо бы попробовать сделать «Кроткую». До этого мы уже делали какие-то проекты совместно с его оркестром: я как чтец читал тексты, он с музыкантами играл. Но спектакль — это нечто совсем другое.
— Вы любите Достоевского?
— Я очень люблю Достоевского. Я с ним поступал в «Современник». Мало того что он один из первой пятерки мировых классиков, так еще, по моему убеждению, для человека, изучающего актерское мастерство, один из самых необходимых авторов. Достоевский — как аспирин при температуре. Я не хочу сказать, что он жаропонижающий, Федор Михайлович — жароповышающий. Возможность не просто забраться внутрь себя, а взять и публично выложить, растерзать, истязать себя — для этого Достоевский наиболее пригоден. Имею в виду — применительно к актерской профессии.
— Какое произведение любимое?
— Я очень люблю «Братьев Карамазовых», «Бесов». Да всего Достоевского. И я жду на спектакле зрителя, который любит его, как я. И с такой же радостью жду того, кто никогда не читал Достоевского, — посмотрев «Кроткую», он выйдет и захочет взять книгу в руки.
Сцена из спектакля «Кроткая»
Фото: ИЗВЕСТИЯ/Андрей Эрштрем
— Не каждый актер сможет два акта держать внимание зала. Когда вы приступали к репетициям, кого из кумиров или коллег держали за ориентир? Чем вдохновлялись?
— Вдохновлялся я в первую очередь рассказом Достоевского, невероятно непростым, фантастическим. Иногда бывают роли, когда я мог бы вам ответить: «Я держал в уме маршала Жукова и так репетировал».
У меня не было никакого ориентира для этого персонажа. Меня вдохновлял автор и идея, высказанная режиссером Виктором Крамером, что Достоевский звучит с классической музыкой, что Кроткой как таковой не будет, на сцене появится кукла. Я с недоверием отношусь к лукавым идеям, но здесь никакого лукавства не было.
Если разбираться в повести Достоевского, то Ростовщик относится к Кроткой, как к вещи. Она для него материал, из которого он хочет что-то создать согласно придуманной системе. Он ей «ты» впервые говорит, когда Кроткая уже мертва.
Мы начали репетиции в июне прошлого года. А спектакль выпустили в феврале этого.
— Долго готовились.
— Мы разбили произведение на определенные куски. Дали им названия — «Конфетно-букетный период», какой-то назывался просто «Экшен» или «Свидание». Мы читали и потом очень много об этом разговаривали. В результате Крамер делал пометки у себя в компьютере и к концу лета сделал собственную инсценировку.
К Достоевскому ничего не добавлено — исключительно Федор Михайлович, может быть, чуть-чуть купированный. Минимально, процентов на пять.
Сцена из спектакля «Кроткая»
Фото: ИЗВЕСТИЯ/Андрей Эрштрем
— Когда вы на сцене оправдываете своего героя-деспота, ему хочется сострадать. Несмотря на то что у него есть и деньги, и молодая жена, в вашем прочтении он кажется глубоко одиноким. И от этого его жалко — вы серьезно поработали как адвокат.
— Артист всегда адвокат своей роли — это аксиома Станиславского. Но тут дело не в том. Крамер любую свою идею проверял на мне, равно как я проверял на нем. У нас не было задачи показать героя успешным человеком из-за того, что он хотел скопить деньги, построить дом, а на самом деле был каким-то Гобсеком, кровожадным Франкенштейном. Вовсе нет. Нет, это история о человеке одиноком и о том, что бывает, когда таких людей посещают великие чувства. Справляться с этим, по гамбургскому счету, не всем удается. Понимаете, когда в какой-то момент с его глаз падает пелена, Ростовщик вдруг влюбляется в Кроткую. Происходит «перевертыш» — он целует место, где стояла ее нога. И это не театр, не притворство, а колоссальный катарсис человека.
Создавая свою систему координат, мы иногда не замечаем простых вещей. И у него вдруг появляется восторг, который ему непонятен, он его пугает. А это любовь. И вот он уже готов ради этой женщины на всё. Но до этого момента он сам высосал ее, как паук. И эта якобы дуэль между супругами заканчивается ее победой. Ее бросок с образом в руках из окна — это выстрел, который делает его полусумасшедшим. Герой хочет исчезнуть, мир кажется ему несовершенным. Поэтому Достоевский свое произведение назвал фантастическим рассказом.
Есть современное слово — «абъюзер». В литературе и театре мы больше пользуемся гоголевским термином «маленький человек». А почему мы мало пользуемся термином «одинокий человек»? Посмотрите на сегодняшний день. Гоголь написал о маленьком человеке, которому шинель перевернула жизнь, сознание и всю его судьбу. Сегодня такое огромное количество одиноких людей. Я совсем не против интернета, но многие от одиночества уходят в социальные сети. Потому что там у них общения гораздо больше, чем в реальной жизни.
«Башмет про одно, а ты — про другое»
— Может быть, мы просто не умеем дружить в реальной жизни?
— Достоевский исследует непростой характер героев в «Кроткой». Его герой говорит: «Меня может не любить товарищ за мой трудный характер». И тут же добавляет: «За мой смешной характер. Меня не любили даже в школе». И дальше: «Меня никогда и нигде не любили». При всем при том, что он — родовой дворянин, офицер блестящего полка.
В жизни бывает так — вдруг с человеком происходит некое неординарное событие, в результате которого один делает рывок вверх и становится опытнее, сильнее. А другой человек закрывается, как раковина. И, может быть, на всю жизнь.
Юрий Бамшет и Сергей Гармаш
Фото: ИЗВЕСТИЯ/Андрей Эрштрем
— В спектакле звучит музыка Кузьмы Бодрова. Когда мы разговаривали с Эдуардом Артемьевым, он назвал его имя как одного из лучших современных композиторов. Что для вас его музыка в спектакле?
— Это хороший вопрос. Кузьма Бодров приходил на репетиции. Я читал текст Достоевского, Крамер ему рассказывал свое режиссерское видение — что здесь звучит. А он, в свою очередь, слышал, о чем я играю. У нас даже не доходило до разговора: «Понимаешь, это должно быть нежно, а здесь должно быть плавно». Нет. Только наблюдения.
Когда Бодров принес фонограмму, мне даже казалось, что она не очень-то сходится, но это были первые эскизы. А дальше произошла вообще невероятно интересная для меня вещь. Зазвучал оркестр Башмета, и я оркестра не вижу. Передо мной зал. Но Крамер сделал оркестр действующим лицом. И вот я рассказываю музыкантам — как друзьям, хотя у моего героя нет друзей, — почему так или иначе себя вел. В это время звучит прекрасная музыка Бодрова, которая увлекает за собой текст, и ты начинаешь получать невероятное удовольствие. Но тут Крамер говорит: «Стоп. Вот этого не будет».
— Удовольствия не будет?
— Да. Вот этого твоего движения за Бодровым не будет. Условно говоря, я рассказываю о том, как мы познакомились и я сделал предложение, и в это время звучит напряженная, очень тревожная, предостерегающая музыка. Если я попадаю в эту музыку абсолютно, то всё — для режиссера заканчивается спектакль. Ты начинаешь быть чтецом. А должен идти вразрез с музыкой. То есть Башмет про одно, а ты — про другое. Наверное, такого нельзя делать в балете или в опере, а тут это было сделано намеренно.
В кино, когда тебе режиссер на съемочной площадке вдруг включит музыку для твоего крупного плана, конечно, она тебе поможет. Потому что музыка — великое искусство, оно в тебя входит. Слушая Бетховена, ты, может быть, сыграешь лучше, чем не слушая его.
— На сцене зрители видят симбиоз: театр пластический, музыкальный, драматический и кукольный. Вы когда-то учились на отделении артистов кукольного театра. Вам интересен был такой эксперимент?
— Интересен, да. То, что в спектакле есть элемент кукольного театра, было потрясающей идеей. Вы заметили, что практически нет ни одного момента, когда я прикасаюсь к кукле, которая изображает Кроткую? Ее ведут молодые актрисы. Каждая из них будто бы Кроткая, просто размноженная в моем сознании.
Сцена из спектакля «Кроткая»
Фото: ИЗВЕСТИЯ/Андрей Эрштрем
— Это студентки Щепкинского института. Как вам такие партнеры?
— Мне до такой степени было с ними хорошо, приятна их готовность, их горящие глаза. Могу сказать только одно: дай Бог, чтобы они не испортились, были такими и дальше. Многие даже в силу возраста могли какие-то вещи не понимать в этом произведении, но они до такой степени отдавались каждой репетиции, несмотря на крохотные роли. Ведь это одна роль на шесть девочек. И она может быть только тогда ролью, когда они все команда. У них это получилось, они просто большие молодцы.
«Есть два величайших события — победа в Великой Отечественной и полет Гагарина»
— «Кроткая» — репертуарный спектакль Малого театра. Как худрук Юрий Соломин принял его?
— Если вы хотите узнать, как он принимал, — спросите его, мне неловко. От Юрия Соломина я услышал великие слова и был тронут ими до слез. Когда я вышел в зал, сел с ним рядом, он взял меня за руку и не просто сказал спасибо, он сказал: «Как бы я хотел оказаться там на твоем месте. Я бы тоже так смог. Я хотел бы так». Вы не представляете, как это дорого, как это честно. А потом он мне еще сделал несколько подсказок, непрямых — не о том, как играть, нет. Он рассказал несколько коротких историй из своей молодости, когда он делал первые шаги в Малом театре. И сказал: «Чувствуй стены, в которых ты рассказываешь это произведение. Потому что всё это не просто так».
— Юрий Соломин не только дольше всех руководит театром, но еще и преподает в Щепкинском. Вы бы не хотели тоже набрать свой курс?
— Мне кажется, я бы смог быть педагогом. Это, может быть, звучит слишком смело. У меня достаточно хорошее образование — и на Украине в Днепропетровске, и в Москве в Школе-студии МХАТ. За 36 лет работы в «Современнике» мне приходилось вводить в спектакли молодежь, репетировать. Галина Борисовна Волчек очень часто доверяла мне это, и у меня получалось. Наверное, если бы я занялся педагогикой всерьез, у меня бы это получилось. Но, к сожалению, жизнь моя сложилась по-другому. Мой образ жизни, количество театра, кино не позволяют этого.
К сожалению, педагог 1980 года — Софья Пилявская или Евгений Евстигнеев, — и педагог сегодняшнего дня — это очень разные профессии. В силу экономики, в силу занятости. У меня большая семья. Галина Борисовна Волчек, став главным режиссером театра «Современник», отрезала себе кино. Хотя могла и не отрезать.
Юрий Башмет, режиссер Виктор Крамер и Сергей Гармаш выходят на поклон после спектакля «Кроткая»
Фото: ИЗВЕСТИЯ/Андрей Эрштрем
— Вы к этому не готовы?
— Набрать курс, выучить, а потом выпустить — еще не самое главное. Дать хотя бы половине курса настоящие путевки в жизнь — вот на это нужно положить четыре года жизни. Мне нужно будет бросить кино, театр, всю мою концертную деятельность с тем же Башметом. Я к этому не готов. Быть якобы педагогом, явиться раз в два месяца — стыдно. Тогда это сплошной обман.
— Два года назад Виктор Крамер был режиссером концерта на Мамаевом кургане, посвященного Дню Победы. Вы принимали в нем участие. Как вам кажется, нынешнему поколению нужны такие мероприятия? Будет молодежь слушать песни военных лет?
— Для меня в XX веке, в котором я родился и прожил немало, есть два величайших события, которыми вся наша страна может абсолютно гордиться, — это победа в Великой Отечественной войне и полет в космос Юрия Гагарина. Все остальное — тоже наша гордость, но немного другая. 9 Мая — не просто напоминание о Дне Победы, а дань памяти тем людям, которые отдали свои жизни. Ну о чем может быть разговор. О чем?
Если уж на то пошло, то при сегодняшнем образе жизни, образовании, менталитете молодежи гораздо легче и точнее знать нашу историю, глядя фильмы наших великих режиссеров о Великой Отечественной, читая Астафьева, Быкова, Васильева и слушая «Темная ночь, только пули свистят по степи». Поэтому — не обсуждается.