Такой разный «Солярис». Как поссорились Станислав Лем и Андрей Тарковский

Фильм Андрея Тарковского «Солярис», снятый в 1972 году по одноименному роману выдающегося польского писателя Станислава Лема, сегодня по праву считается шедевром мирового кинематографа.
Кадр из фильма Андрея Тарковского "Солярис" (1972). 
Фото: Capital Pictures / CAP / PLF /Forum


Но вот парадокс: сам писатель относился к великолепной экранизации своего романа резко отрицательно — Лем разругался с Тарковским еще на стадии обсуждения сценария. О том, как поссорились два гения, по-разному представлявшие себе встречу человека с инопланетным разумом, что хотел сказать своим романом Лем и почему киноверсия Тарковского не соответствовала замыслу писателя, рассказывает Игорь Белов.



Роман о жестоких чудесах


Обложка русского издания романа Станислава Лема "Солярис". 
Фото: пресс-материалы издательства


Знаменитый научно-фантастический роман Станислава Лема «Солярис», вышедший в 1961 году, ставит перед читателем немало сложных вопросов, не давая прямых ответов, и при этом написан так увлекательно, что не потерял своего обаяния по сей день. В «Солярисе» Лем моделирует алгоритм контакта землян с внеземной формой жизни с невероятной фантазией и философской глубиной. О чем же эта книга? Лем приглашает читателя в неопределенное будущее. Далекая планета Солярис покрыта живым мыслящим Океаном — точнее, этот разумный Океан является единственным обитателем планеты. Однажды на научно-исследовательскую станцию, которая вращается вокруг орбиты Соляриса и занимается его изучением, земляне командируют доктора Криса Кельвина — ему предстоит разобраться в череде странных и зловещих явлений, происходящих на станции. Вскоре Кельвин выясняет, что разумный Океан, умеющий читать мысли людей и проникать в их подсознание, пытается установить контакт с астронавтами, и для этого материализует их самые сокровенные и, как правило, постыдные желания, страхи и навязчивые идеи. Для Океана нет разницы между мечтой и реальностью, сном и явью, он общается с людьми вслепую, по ночам населяя космическую станцию фантомами, которые приходят к людям из их собственного подсознания или больной памяти. Ночь на исследовательской станции — время «жестоких чудес», поскольку самое важное наше состояние — сон, когда человек тождественен самому себе.


Станислав Лем. Краков, 1975. 
Фото: Александр Ялосинский / Forum


Уже через несколько лет после публикации «Соляриса» появился первый русский авторизованный перевод романа, выполненный Дмитрием Брускиным. Он и по сей день считается каноническим, несмотря на некоторые расхождения с польским оригиналом. В частности, у Лема название планеты Солярис — женского рода, а у переводчика — мужского, и это несколько смещает акценты в книге: польскому читателю легче представить себе, что загадочная планета-океан — «живородящая». Справедливость восстановили женщины — в 1976 году вышел более полный перевод Галины Гудимовой и Веры Перельман, где с гендерной принадлежностью планеты все было в порядке, хотя в обиходе до сих пор по инерции употребляется мужской род. Несмотря на то, что первые отзывы советских критиков были в основном негативными (а может быть, напротив, благодаря этому), роман Лема быстро приобрел в СССР статус культового. «Солярис» был настолько непохож на унылую литературу соцреализма и тогдашнюю советскую фантастику, что во время визитов Лема в Советский Союз поклонники буквально носили писателя на руках. Сам он вспоминал: «Вообще вокруг “Соляриса” там аж горело всё; видимо, я утолял какой-то метафизический голод, так это выглядело. (...) Сильно меня чествовали (...) в той Москве». Ничего удивительного, что роман, в котором каждый читатель видит что-то свое, недолго ожидал экранизации — соблазн интерпретировать лемовский шедевр на языке кинематографа был велик.



Наш ответ «Космической одиссее»


Кадр из фильма Андрея Тарковского "Солярис" (1972). 
Фото: Capital Pictures / CAP / PLF /Forum


Сегодня уже мало кто помнит, что первым роман Лема экранизировал вовсе не Андрей Тарковский. В 1968 году в СССР вышел телефильм Бориса Ниренбурга «Солярис», который, впрочем, остался незамеченным. Зато одноименной киноверсии Тарковского, судя по всему, гарантировано бессмертие — настолько глубоким, ярким и пронзительным оказался его «Солярис».

Как и многие в его поколении, Андрей Тарковский хорошо знал и любил польскую культуру. Однако его решение экранизировать «Солярис» было продиктовано, конечно, не только этим. Первые два полнометражных фильма Тарковского — «Иваново детство» и «Андрей Рублев» — воспевали величие человеческого духа, и именно этот пафос режиссер уловил в книге Лема. Сам Тарковский впоследствии подчеркивал, что идея снять фильм по роману «Солярис» не имела ничего общего с его интересом к научной фантастике. Режиссер прочитал роман по-своему, увидев в нем волновавшую его морально-нравственную проблематику. «Глубокий смысл романа Лема не ограничивается научно-фантастическими категориями, — говорил Тарковский. — Это роман не только о столкновении человеческого разума с неведомым, но и о моральном конфликте, связанном с новыми открытиями в науке».


Андрей Тарковский. 
Фото: Festival de Cine Africano de Cordoba / Wikipedia


Был в этой истории и элемент творческого соревнования. В 1968 году сердца кинозрителей всего мира покорил грандиозный фильм Стэнли Кубрика «Космическая одиссея 2001 года», совершивший переворот в кинематографе. На Тарковского этот фильм произвел сильное впечатление — на это указывают аллюзии и прямые цитаты из «Космической одиссеи», которые внимательный зритель без труда разглядит в «Солярисе». Любопытно, что руководство «Мосфильма», обычно чинившее Тарковскому разного рода препятствия, травившее его, неожиданно подыграло своенравному режиссеру, предоставив ему самое современное из доступного тогда в СССР кинооборудования. Расчет чиновников от кино был прост: фильм «Андрей Рублев» очень понравился западной публике, так что в Тарковском видели потенциального создателя фильма, который стал бы советским ответом Кубрику.

Вместе с Тарковским над сценарием «Соляриса» работал писатель и сценарист Фридрих Горенштейн, которого режиссер очень ценил. Горенштейн к тому времени был уже опытным сценаристом, и хотя прозу его в СССР практически не печатали, многие известные представители советской творческой интеллигенции, в том числе Тарковский, считали Горенштейна гениальным писателем (и не так уж ошибались). Именно перу Горенштейна принадлежат сцены, которых не было у Лема и которые стали в итоге украшением фильма, в частности, сцена прощания Криса Кельвина с родительским домом перед полетом на Солярис. Тарковский был очень доволен тем, как Горенштейн перенес на бумагу его идеи – оставалось только согласовать их с автором книги. И вот тут создателей фильма ожидал неприятный сюрприз.



Ссора в гостинице «Пекин»


Станислав Лем. Краков, 1999. 
Фото: Эльжбета Лемпп


В октябре 1969 года в Москву приехал Станислав Лем — это был уже третий его визит в Советский Союз. Ситуация обязывала Тарковского, который работал над сценарием «Соляриса», встретиться с автором экранизируемого им романа. Группа советских литераторов-фантастов организовала режиссеру встречу с Лемом в гостинице «Пекин», где остановился писатель. Тарковский пришел на встречу не один — с ним был Лазарь Лазарев, критик и литературовед, художественный редактор фильма «Андрей Рублев» (а впоследствии также «Соляриса» и «Зеркала»), а вот Фридриха Горенштейна на встречу решили не приглашать. Лазарев в своих воспоминаниях объяснял это так: «Если Тарковский не всегда вел себя достаточно дипломатично, то Горенштейн вообще мог служить живым олицетворением (...) анти-дипломатии. Он заводился с пол-оборота, нередко по пустячному поводу, а иной раз и вовсе без повода... Когда закончилась двухчасовая, очень трудная для нас с Тарковским беседа с Лемом и мы, выйдя из “Пекина”, одновременно, как по команде, громко выдохнули “уф!”, (...) одна и та же мысль пришла нам в голову. “Представляю, что было бы, если бы с нами был Фридрих”, — сказал Андрей, и мы расхохотались…»


Кадр из фильма Андрея Тарковского "Солярис" (1972). 
Фото: Capital Pictures / CAP / PLF /Forum


Встреча эта и правда была далека от мирной беседы интеллигентных людей. Лем принял Тарковского и Лазарева весьма холодно, держался высокомерно и недружелюбно. Присутствие Лазарева его раздражало – он не мог понять, почему во встрече участвует человек, не являющийся ни режиссером, ни сценаристом, и, скорее всего, принял коллегу Тарковского за мосфильмовского партсекретаря или стукача (тем более, что одно совершенно не исключало другого). Тарковский же с самого начала совершил тактическую ошибку, поскольку начал подробно и с неуместным воодушевлением рассказывать писателю об изменениях фабулы романа, которые он намерен внести в фильм. Лем мрачно заметил, что в его романе есть всё, что нужно для фильма, и поэтому дополнять книгу нет необходимости. Аргументы Тарковского, что с его опытом работы в кинематографе он лучше понимает, как снимать кино, не подействовали, а когда Лазарев спросил, не хочет ли Лем посмотреть какой-нибудь из фильмов Тарковского, писатель холодно отрезал: «У меня нет на это времени».


«Солярис», реж. Андрей Тарковский, 
фото: Мосфильм / East News


«Тогда мне, а Тарковскому тем более, было очень обидно слышать то, что говорил и как говорил Лем, — вспоминал Лазарев, — мы были полны уважения к нему, нам нравился его роман, — неприязнь и резкость писателя казались нам ничем не заслуженными, несправедливыми. Но сейчас, когда прошло много времени, я думаю, что некоторые основания для раздражения и неприязни у Лема могли быть. Почему он должен был верить, что режиссер, которого он первый раз видит, который без малейшего почтения отнесся к его знаменитой книге, да еще и собирается что-то в ней менять, дописывать на свой лад, — сделает хороший фильм?»

Тарковский, впрочем, не сдавался, явно собираясь спорить до последнего, но тут Лем неожиданно сменил гнев на милость и устало махнул рукой: мол, не в моих правилах что-то запрещать, делайте, что хотите, снимайте. Лазарев увел Тарковского чуть ли не силой, понимая, что затея с экранизацией вот-вот закончится крахом. Осадок от встречи остался неприятный, тем более, что в снисходительном разрешении Лема на съемки сквозило нескрываемое пренебрежение.

Писатель тоже был недоволен общением с кинематографистами, вспоминая об этом так: «Из-за “Соляриса” мы здорово поругались с Тарковским. Я просидел шесть недель в Москве, пока мы спорили о том, как делать фильм, потом я обозвал его дураком и уехал домой…»



Принципиальные возражения


Станислав Лем с женой Барбарой перед своим домом в Кракове, 1999. 
Фото: Витольд Горка / Forum


Спустя десять лет после выхода на экраны фильма Тарковского «Солярис», который Лем толком так и не посмотрел (в 1974 году фильм показывали по польскому телевидению, но после первой серии Лем, по его собственным словам, выключил телевизор, поскольку «не выдержал»), писатель рассказал о своих «принципиальных возражениях» относительно экранизации литературоведу Станиславу Бересю. Что же так не понравилось Лему?

По словам Лема, Тарковский «вообще снял не “Солярис”, а “Преступление и наказание”. Ведь из фильма следует лишь то, что этот паскудный Кельвин доводит Хари до самоубийства, а потом его мучают угрызения совести, вдобавок усиливаемые её новым появлением; к тому же появление Хари сопровождается странными и непонятными обстоятельствами. Феномен очередных ее появлений был для меня воплощением концепции, которую можно выводить чуть ли не от самого Канта. Ведь это Ding an sich, Непостижимое. Вещь в Себе. Другая Сторона, на которую никогда нельзя перебраться. При том, однако, что в моей прозе всё это было проявлено и оркестрировано совсем иначе».


Станислав Лем, 1975. 
Фото: Александр Ялосинский / Forum


Мог бы Тарковский что-либо возразить на это? Предвидя реакцию Лема, режиссер в интервью польскому еженедельнику «Tygodnik Powszechny» незадолго до выхода фильма сформулировал свой подход к проблематике романа так: «Для меня то, что произошло на космической станции между Кельвином и Хари — это просто вопрос отношения человека к его собственной совести». Да, Тарковского совершенно не интересовала «соляристика» и сам разумный Океан как таковой. Зато его волновала проблема этических императивов — об этом он и снял свой фильм.


Джордж Клуни в фильме Стивена Содерберга "Солярис". 
Фото: 20TH CENTURY FOX / East News


«И совершенно ужасным, — продолжал Лем, — было то, что Тарковский ввел в фильм родителей Кельвина и даже какую-то его тетю. Но, прежде всего, маму. (...) А мать — это Россия, Родина, Земля. Это меня совсем рассердило. (...) У меня Кельвин решает остаться на планете без малейшей надежды, а Тарковский нарисовал сентиментальную картину, в которой появляется какой-то остров, а на нем домик. Когда я слышу о домике и острове, то из кожи вон лезу от раздражения» (беседа Лема с Бересем цитируется по книге Г.Прашкевича и В.Борисова “Станислав Лем”, М., изд-во “Молодая гвардия”, 2015). Писатель, конечно, имеет полное право сердиться, однако не будем забывать, что фильм — это не роман, и в кинематографе действуют свои жанровые законы. Если зритель ничего не знает о герое, следить за его блужданиями, к примеру, по пустым помещениям научно-исследовательской станции (а именно с этого начинается роман), вскоре станет неинтересно. В литературе это допустимо, в кино — нет. Появление в начале фильма сцены  в родительском доме, знакомящей нас с Кельвином, с художественной точки зрения абсолютно оправдано. Такой же прием, кстати, использовал в своей экранизации «Соляриса» Стивен Содерберг, показавший зрителю земное прошлое Кельвина и Хари. Экранизация Содерберга, впрочем, Лему тоже не слишком понравилась. Посмотрев американскую картину, писатель раздраженно буркнул: «Я думал, что самым скверным был “Солярис” Тарковского».



Читать или смотреть?


Афиша фильма Андрея Тарковского "Солярис", 1972. 
Фото: Movie Poster Image Art / Getty Images


Экранизация Андрея Тарковского, отмеченная в 1972 году специальным гран-при жюри Каннского фестиваля, и ее несоответствие литературному источнику до сих пор вызывает горячие споры. Кто-то даже, к ярости фанатов Лема, заявляет, что Тарковский в своих поисках пошел дальше писателя, обратился не к внеземному разуму, а к человеку, превратив планету-океан в безжалостное зеркало нашей совести. Можно, конечно, сказать и так. Важно другое. Перед нами два абсолютно разных, самостоятельных произведения, каждое из которых — безусловный шедевр.


Станислав Лем у себя дома в Кракове. 
Фото: Томаш Томашевский / Forum


Станислав Лем написал роман о невозможности, заведомой неудаче, на которую обречены попытки контакта с иным разумом, а также о героизме человека, снова и снова пробующего установить этот контакт. Понять Другого вообще очень сложно, почти нереально, даже если речь идет всего лишь о другом человеке — что уж говорить об инопланетном разуме, который руководствуется совершенно непостижимой логикой. Солярис материализует одолевающие астронавтов сокровенные подспудные желания (зачастую эротические), выуживая эти образы из человеческого подсознания в надежде найти тему для разговора, близкую человеку, может быть, даже заигрывая с ним. Ведь разговор на незнакомом нам языке мы начинаем с того, что копируем речь собеседника. Так и планета Солярис копирует персонажей, владеющих думами обитателей исследовательской станции, и эти фантомы — всего лишь посредники в диалоге, да вот только такого разговора человек не выдерживает, потому что Другой всегда остается Другим. А в «Солярисе» Тарковского Океан материализует земные человеческие грехи, поэтому у режиссера получился фильм-притча о прегрешении и воздаянии, и контакт человека с разумным Океаном — это модель Страшного суда, с покаянием и искуплением. И обе эти истории могут рассказать нам очень многое о мире и о нас самих — каждая по-своему.


Звезда Солярис-3: Туманность Тарантула, NGC 2070, 
fot. Zubenelgenubi / Wikipedia


Лучше всех расставил точки над «i» в этом споре писатель Александр Генис, справедливо заметив: «Лем вошел в литературу ХХ века в редчайшем качестве — создателем не нового стиля, а нового мира. Мы уже так освоились с измышленной им планетой Солярис, что включили ее в каталог воображаемых миров, наряду с Атлантидой, Утопией или Лапутой. В притче о разумном Океане есть лаконичность и многослойность, позволяющие вымыслу жить и вне породившего его текста. Перестав быть исключительной собственностью автора, что не может не раздражать владельца, Солярис оказался источником самых разнообразных интерпретаций. Все они, включая, конечно, и обе экранизации, отсекают от романа то, что считают для себя лишним, оставляя костяк замысла». И этот «костяк замысла» — размышления героев Станислава Лема о том, что делает человека человеком.



Автор:
Игорь Белов
Игорь Белов – поэт, переводчик. Пишет о литературе

Автор
Игорь Белов
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе