«С 1993 года мои взгляды не изменились»

Елена Мизулина — о своем политическом пути, феминизме и сыне, живущем в Европе.
Максим Блинов / РИА Новости


Сенатор от Омской области Елена Мизулина — одна из политиков, которых принято относить к лагерю ультраконсерваторов. При этом когда-то она представляла партию «Демократический выбор». Znak.com поговорил с Еленой Мизулиной о том, как она прошла путь от политика либерального толка до борца за семейные ценности.


— Когда вы заинтересовались политикой? В студенчестве, например, была она вам интересна?

— Нет, не интересовалась. Меня интересовало получение ученых степеней, сперва кандидата, потом доктора юридических наук. Но с этого все и началось. Я защитила докторскую диссертацию как раз в период, когда страна переходила от социалистического строя к новому, демократическому. Моя диссертация была посвящена философии уголовного процесса, я изучала дореволюционное законодательство, зарубежное, занималась социологией, философией. После защиты кандидатской диссертации меня позвали на работу в Ярославский педагогический университет, и там оказался редкий библиотечный фонд из бывшей библиотеки Демидовского лицея, я фактически одна занималась с этими книгами. Я считала, что буду реализовываться как юрист, как ученый, но наступил 1993 год. В феврале я как раз защитила докторскую диссертацию, причем в ней не было ссылок ни на съезды партии, ни на Маркса, ни на Энгельса, ни на Ленина, что мне вменяли мои оппоненты, но в итоге на защите голосование было единогласным за присуждение мне докторской степени.

— И как из ученого вы стали политиком?

— Как я уже говорила, шел 1993 год. И готовились поправки в тогдашнюю Конституцию РСФСР, они пришли в Ярославский областной совет. Уже при этом работало Конституционное совещание в Москве, обсуждался проект Конституции от Анатолия Собчака, были поправки Верховного Совета. Наш Ярославский областной совет решил обратиться к ученым и попросил дать заключение. Для этой работы позвали двух профессоров, меня и заведующего нашей кафедрой теории права. Нам дали слово на заседании областного совета. С тех пор меня стали приглашать разные комитеты и комиссии, звать в эфиры…

— То есть, как сейчас говорят, вы стали медиа-персоной?

— Можно и так сказать. Были даже смешные ситуации, когда, например, я выступаю на комиссии в Ярославской областном совете, после нее стою общаюсь с журналистами. Ко мне подходят коммунисты, говорят: «Вы сказали ровно то, что мы хотели высказать». Потом подходит лидер местного «Демократического выбора» и говорит: «Вы сказали все то, что мы предлагаем». Журналисты это слышат и смеются, и я тогда поняла, что, если нет партийной ангажированности, то и расхождений особых у здравых людей нет. Это все было летом 1993 года, потом случились все известные события.


Фото из архива Елены Мизулиной


— Как вы восприняли события 1993 года?

— Расстрел парламента я воспринимала и воспринимаю отрицательно. В 1999 году я работала в парламентской комиссии по импичменту президенту Борису Ельцину, и мы расследовали те события. И могу сказать, что у меня до сих пор нет ответа, можно ли было в тех условиях избежать кровопролития. И та и другая стороны вышли тогда за рамки права.

— В какой момент вы стали участвовать в выборах?

— Это был очень интересный период, ведь в стране появилась Конституция прямого действия, такого раньше не было. Мы с мужем, конечно, переживали, обсуждали все это. И вдруг ко мне приходят с предложением участвовать в выборах в первую Государственную думу. Видимо, сыграли роль мои выступления по поводу Конституции. Кроме того, мы тогда в вузе открыли исследовательский центр, изучали приватизацию. 


Елена Мизулина в Госдуме. 1999 год
Владимир Федоренко / РИА Новости


И совпало еще одно обстоятельство: в 1992 году Ельцин издал указ о приватизации жилья, но дома, признанные памятниками культуры — а это весь центр Ярославля, включая дом, где у нас была тогда квартира, — приватизации не подлежали. Нас, всех жителей района, обвинили в незаконной приватизации квартир. Мы с супругом тогда стали основными ответчиками, вокруг нас сплотились все местные жители, и мы выиграли процесс. Тогда ко мне сперва пришло общество «Мемориал» с предложением выдвигаться на выборах, пришел его глава Юрий Борисович Морковин, с которым мы общались. Он знал, что все решения мы принимаем вместе с мужем, Михаилом, и позвал нас на прогулку. Мы пошли гулять, и он вдруг говорит: «Лена, как ты смотришь на то, что мы тебя выдвинем в Государственную думу?» Я так удивилась, говорю: «Да зачем мне это надо?» Ни я, ни муж ничего не ответили. А через месяц мне муж говорит: «Знаешь, а ты можешь выиграть выборы». Я ему говорю: «Если ты это организуешь», он рассмеялся и сказал: «Организую». 

Тогда нам помогали бесплатно многие активисты, о моей кампании много писали журналисты. Но я решила избираться не в Госдуму, а в Совет Федерации. Причина была проста: я уже понимала, что в Госдуме один в поле не воин, надо вступать в партию, а мне это было не близко. На этих первых выборах кандидата, кстати, могла выдвигать не только партия, а могли и общественные объединения. Мне предложили выдвигаться «Демвыбор России», Движение Аркадия Вольского и Экономический совет Ярославской области. Я до сих пор помню, как пошла на заседание «Демвыбора России», на котором решали вопрос по выдвижению кандидатов. Моими конкурентами на одно выдвижение были федеральный инспектор и еще кто-то. Это были протопраймериз. Меня спросили: «Мы вас выдвинем, но вы же будете потом делать все, как мы скажем»? Я говорю: «Не буду. Вы меня пригласили, потому что вам импонируют мои взгляды и моя смелость. По Конституции мандат свободный, а не императивный. Если вас это устраивает, я согласна на выдвижение». И меня выбирают кандидатом! В итоге на два места нас в бюллетене было трое — я, губернатор и легендарная личность Дмитрий Стародубцев, брат тогдашнего тульского губернатора. И я выиграла с огромным отрывом.

— Вы сказали, что принципиально не хотели связывать себя ни с одной партией, но на следующие выборы в Госдуму вы уже шли от партии «Яблоко».

— Я была в Совете Федерации одним из тех, кто настаивал на прямых выборах в него. Но ряд депутатов тогда сговорились с Ельциным и приняли законопроект голосами Думы (тогда такой закон не подлежал обязательному рассмотрению в Совете Федерации) о том, что в верхнюю палату парламента входят губернаторы. Совет Федерации перестал быть выборным, а я больше политикой заниматься и не хотела. Но ко мне приехал Григорий Явлинский, по-моему, это был август 1994. Явлинский предложил баллотироваться в Государственную думу от «Яблока». Вместе с Сергеем Иваненко они меня уговаривали часа два, я им ответила: «Я подумаю». 


Елена Мизулина во время работы в думской комиссии по импичменту президента Ельцина
Владимир Федоренко / РИА Новости


Сперва я от предложения отказалась. Они приехали во второй раз, мы с мужем долго обсуждали, взвешивали за и против. Одним из решающих аргументов стало то, что в Совете Федерации я начала много процессов, и бросать их было жалко. Потом я еще раз отозвала свое согласие, потом снова согласилась, но решила идти по одномандатному округу. Более того, я пришла 2 сентября 1995 года на съезд «Яблока» и подала письменное заявление в партию, причем это было первое письменное заявление в «Яблоко». До этого заявления были устными, и об упорядочивании процесса никто не задумывался. Выборы я выиграла, но первый год в Госдуме мне не нравилось, было привыкание. Кроме того, в том созыве шло серьезное противостояние с коммунистами, они пытались вносить фактические советские законопроекты, и моя задача во второй Думе по сути была — не дать просочиться советским конституционным нормам в законодательство новой страны России; например, была попытка отменить презумпцию невиновности.

— Примерно в те же годы, что вы работали в «Яблоке», с ним начал сотрудничать и бизнесмен Михаил Ходорковский. Вы с ним сталкивались?

— Нет, и о сотрудничестве с Ходорковским «Яблока» я не знала. Возможно, все же он с «Яблоком» начал сотрудничать немного позже. Борис Ефимович Немцов мне потом говорил, что с «Яблоком» в те годы сотрудничал олигарх Владимир Гусинский, но я не знала и этого, и не могу ни подтвердить, ни опровергнуть. Могу только сказать, что на выборные кампании у нас денег не было. Я ходила на встречи с избирателями с одной листовкой на самой дешевой бумаге, где с двух сторон была убористым шрифтом набрана наша программа, информация о кандидате и все остальное. Зато было много встреч с избирателями, ну и была неформальная поддержка журналистов.

— Почему и как вы разошлись с Явлинским в конце 90-х?

— Я уже говорила, что меня партия делегировала в комиссию по импичменту, меня сделали зампредседателя. Импичмент мог состояться, но только по одному обвинению — по обвинению в незаконном вводе войск на территорию Чечни. Я, кстати, еще в Совете Федерации выступала против ввода войск. Ельцин тогда обратился к обеим палатам с письмом и просил дать ответа на четыре вопроса: надо ли вводить войска, надо ли садиться за стол переговоров с Джохаром Дудаевым и так далее. Мы тогда не дали четких ответов, а я была автором альтернативного постановления: против ввода, но за объявление чрезвычайного положения и переговоры. Наш проект набрал только 23 голоса. Но тайный указ выходил и за рамки того ответа, который был принят, Совет Федерации ввод войск не одобрял. Так что импичмент по данному обвинению был возможен. Я считаю, что Явлинский тогда сыграл роль в том, что не вся фракция поддержала импичмент…


Элла Памфилова и Елена Мизулина, 2004 год
Александр Поляков / РИА Новости


Вторая «ласточка» случилась в 1999 году, когда началась Вторая Чеченская война, боевики вторглись в Дагестан, и Явлинский сделал с парламентской трибуны заявление, не согласовав его с партией «Яблоко», осудив действия наших силовиков, которые в той ситуации, напротив, я считала правильными. То же самое, кстати, случилось, когда Госдума голосовала по кандидатуре Евгения Примакова на должность премьер-министра. На заседании фракции мы обсуждали, как голосовать и договорились (это четко проговорил Владимир Лукин): «Не отказывайтесь, если представителям партии будут предложены какие-то посты в правительстве, давайте обсудим». Явлинский же выступил с трибуны от «Яблока» произнес ровно противоположные тезисы: «никаких должностей нам не предлагать», ему потом предложили пост вице-премьера, но он все равно отказался. 

Но разошлись мы не из-за этого. Как я уже сказала — из-за заявления по Чечне в разгар избирательной кампании 1999 года. До этого заявления у «Яблока» по стране был рейтинг 22%, после заявления они превратились в 5%, мы еле преодолели барьер. Параллельно в Госдуму прошел «Союз правых сил», который провел активную кампанию, а многие люди на уровне региона были выходцами из тех же организаций, что и представители «Яблока» — «Мемориал», «Демвыбор». Встал вопрос о том, не пора ли нам объединиться с СПС. Многие из партии, и я в том числе, выступали за то, чтобы создавать единую массовую мощную демократическую партию. У нас в Ярославле на уровне региона мы с СПС работали единым блоком, и организационно, и юридически. Явлинский же говорил «Если мы объединимся, мы проиграем», а я говорила: «Если не объединимся, проиграют и те и другие». Мне тогда стало очевидно, что он губит демократическое движение в России своими личными амбициями, и я ушла. Я устала говорить избирателям: «Когда мы придем к власти, все будет замечательно», потому что они спрашивали: «А когда вы придете к власти?» Я поняла, что с такой позицией Явлинского мы никогда к власти не придем.


Елена Мизулина, Григорий Явлинский, Игорь Артемьев
Личный архив Елены Мизулиной


— Вы сейчас рассказали мне историю политика демократических взглядов, но нынче вас относят к лагерю ультраконсерваторов. Был какой-то поворотный момент?

— Мои взгляды нисколько не изменились. Я изложила впервые свои взгляды на собрании по выдвижению меня в Совет Федерации в 1993 году Демвыбору России, и с тех пор они неизменны. Другое дело, что я находила компромиссы, оставаясь верной своим принципам.



«Я воздерживаюсь от жесткой критики федерального правительства»

 — Переходя к событиям уже недавним. Вы считаете, что выборы 2011 года в Государственную думу были фальсифицированы и «Справедливая Россия», партия, от которой вы тогда баллотировались, пострадала от фальсификаций?

— Мое юридическое образование всегда выводило меня на взвешенную точку зрения. Я не могу утверждать, что были масштабные фальсификации, потому что не было юридической документации, подтверждавшей размах. Те документы, которые были, не давали масштабной картины, к сожалению. Поэтому я считаю, что политика — это искусство возможного. В ней всегда будет ожесточенная борьба, но благодаря ей идет развитие. Опровергнуть результаты мы не смогли, и тратить время на то, чтобы до бесконечности обжаловать результаты, мне не кажется рациональным.

— Вы, возможно, останетесь сенатором при новом главе Омской области, тоже выходце из «Справедливой России» Александре Буркове. У вас возникают разногласия в работе? Например, когда ваши личные инициативы не находят у него понимания?

— Александр Бурков — один из коллег по фракции, которых я всегда уважала. Он нестандартно мыслит, он смелый, у него есть принципы, он их отстаивает, сам себя сделал. У нас всегда было взаимное профессиональное уважение, и оно сохраняется в нашей работе. Например, сейчас, когда мы разрабатываем «антипедофильские» поправки, он меня поддерживает. Я всегда его при этом информирую. 

В том, что касается области, моих выступлений и вопросов на правительственных часах, я нахожусь на связи с правительством Омской области, и у нас очень серьезная и постоянная коммуникация. Конечно, сейчас сенатор — это очень уязвимый статус. Когда я выиграла свои первые выборы по округу и за меня проголосовало более 240 тысяч ярославцев, я ощущала себя свободной и независимой, но сейчас я представляю исполнительную власть региона, это совсем иная ситуация. Поэтому я в каких-то моментах воздерживаюсь от жесткой критики федерального правительства. Но с другой стороны, страна очень изменилась с 1993 года. Поверьте, многое из того, о чем мы только мечтали в «Яблоке» или «Справедливой России», воплотилось в жизнь.


Елена Мизулина в Соведе Федерации, 2017 год
Максим Блинов / РИА Новости


— Давайте поговорим о вашей текущей законопроектной деятельности. Ваша рабочая группа сейчас разрабатывает поправки в «антипедофильское» законодательство. При этом Госдума уже принимает поправки в то же законодательство, но разработанные другой рабочей группой во главе с Ириной Яровой. Почему нельзя было сделать один пакет? Насколько это все скоординировано?

— Мы договорились с Ириной Анатольевной Яровой в августе встретиться и обсудить наши предложения, чтобы, возможно, часть включить в ее пакет поправками ко второму чтению. Когда наша группа в декабре 2017 года начала работу, группа Яровой работу уже прекратила, как нам сказали в ее аппарате. Но наша рабочая группа вышла, как мне кажется, на более масштабный спектр вопросов и другой объем работы. Как я уже говорила, часть поправок, может быть, включим в ее законопроект ко второму чтению, часть, возможно, внесем отдельно.

— Несколько дней назад в Серпухове педофил убил 5-летнюю девочку Вайду, надругавшись над ней. И я слышала такое мнение по вопросу борьбы с педофилами, что, когда закон приравнивает изнасилование ребенка к убийству, насильник наверняка не оставит его в живых, терять ему нечего. Сразу оговорюсь, у меня нет ответа на этот вопрос. Что вы думаете?

— Я не разделяю такую позицию. Я считаю, что наказание определяется степенью общественной опасности преступления и что наказание должно отпугивать преступника. Но мы говорим не только об ужесточении ответственности. Мы обсуждаем, а кто совершает такие преступления? Многие говорят, что большинство таких преступлений совершают кровные родственники ребенка, но это не совсем так. Правильно то, что это, как правило, люди, которых ребенок знал и которым он доверял: друзья родителей, соседи, учителя и так далее. Важно дифференцировать и это при определении тяжести преступления. Кровные родственники на самом деле как раз реже всего совершают такие преступления. А вот, например, отчимы — это куда более частый случай, поэтому, когда женщина вступает в повторный брак, имея ребенка, она всегда должна присматриваться к будущему мужу и отчиму ее ребенка. То же самое — с опекунами. 

Что еще надо учитывать при работе над законодательством в этой сфере — то, что педофилию долго не признавали видом психического расстройства, заболеванием, нарушением сексуального предпочтения. Сегодня Всемирная организация здравоохранения признает это болезнью. Далее с этой болезнью человек может быть невменяемым — видит ребенка и не может себя контролировать, а может болеть, но знать об этом и стараться собой управлять. Такие люди могут быть социализированы. Психиатры говорят, что, если человек знает о болезни и понимает, что болен, он может ее купировать, в том числе медикаментами. Но куда он может обратиться? Анонимных центров по данной проблеме нет, и может случиться, что врач, наоборот, сообщит в правоохранительные органы о таком пациенте, его начнут проверять, и человек озлобится и откажется от лечения. Нет центров психиатрической помощи таким людям и в колониях, но ведь человек не излечится сам по себе — отбыв наказание, выйдет и снова совершит преступление. Но у нас же нет даже обязательной психиатрической экспертизы для людей, подозреваемых в таких преступлениях. 

При этом есть часто необъяснимая снисходительность со стороны тех, кто расследует такие преступления, кто выносит им приговоры. Я при этом не говорю, что нет судебных ошибок, злоупотреблений со стороны потерпевших, ситуаций оговора, но задача законодателя — найти середину, не кидаясь из стороны в сторону. В том числе надо найти меры, которые позволили бы оградить от преследования невиновных людей.

— Одна из поправок, которые обсуждаются у вас на рабочей группе, как раз предусматривает обязательную видеофиксацию допроса несовершеннолетнего потерпевшего, чтобы, с одной стороны, уменьшить количество следственных действий с ним, с другой стороны, это может помочь в ситуации оговора, когда следователь задает наводящие вопросы и по ним едва ли не сам придумывает картину преступления. Я знаю, что МВД высказывалось против этой поправки. Удалось ли найти компромисс?

— На уровне рабочей группы мы пришли к согласию. Практически все поправки уже согласованы со всеми участниками рабочей группы. Есть пока дискуссия по полному сложению наказаний, когда речь идет о приговоре по преступлениям против несовершеннолетних, не достигших 15 лет, когда у преступника не исключена вменяемость.

— Один из громких ваших законопроектов — это декриминализация семейного насилия, если оно случается впервые, на второй раз уголовная ответственность сохранена. Вы общались с центром помощи женщинам «Сестры», с женщинами, которых мужья бьют годами, сталкивались со случаями, когда в полиции просто отказывают женщине в регистрации заявления по семейным побоям, а потом муж ее убивает, часто — с детьми?

— С «Сестрами» мы вообще много работали вместе, делали проект поправок в уголовное законодательство по теме препятствования практике торговли женщинами и детьми. Но, на мой взгляд, тема семейного насилия не носит в России такого размаха, как где-то на Западе, это не наша традиция, особенно применительно к детям…

— А Домострой как же?

— У нас уже давно не Домострой, и в православной традиции этого нет. Может быть наказание ребенка, но не избиение. Скорее более распространено — но тоже не в таком масштабе — насилие супругов по отношению друг к другу, не родители и дети, не братья и сестры, а супруги, причем женщины страдают чаще. Возвращаясь к вашему вопросу, случаи семейного насилия можно квалифицировать по многим статьям, там более 40 составов. Например, речь может идти о нанесении легких телесных повреждений, статья 115, а не просто о побоях. Почему ее не применяют? Почему не применяют статью 117 «Истязания»? Но полиция гонит эти заявления по статье 116 «Побои», потому что там доказывать ничего не надо, достаточно показаний самого потерпевшего. 

Я не против того, чтобы законодательство предусматривало дифференцированные меры ответственности за совершение насильственных преступлений, но против произвола в этой сфере, когда под видом борьбы с домашним насилием просто делают отчетность. А теперь смотрите, что получилось, когда перевели это преступление в случае первого правонарушения в административный состав: эти дела стало невозможно прекратить. Потому что как происходило раньше? Женщины сами часто добровольно забирали заявления. Теперь же прекратить дело невозможно, и число административных дел по этой статье выросло в разы.


Дмитрий Духанин/Коммерсантъ


Есть еще один момент. Когда вокруг этой темы начали спекулировать, продвигать на Западе, что в России огромный размах семейного насилия, а наказания нет, упустили важный момент. На Западе нет такой дифференциации между административным и уголовным Кодексами, то, что у нас называется «административным правонарушением», у них это «уголовным проступок», который не дает судимости, но судится по уголовному законодательству. Только в некоторых странах бывшего соцлагеря сохранилась такая же система, как у нас, изобретенная в СССР. Если вы сравните Административный и Уголовный кодексы, вы увидите, что часто составы правонарушений похожи, различается лишь общественная опасность. Поэтому, когда начались спекуляции, я удивилась этому, у нас законодательство по домашнему насилию более развито, чем в других странах. Другое дело — отказ в приеме заявлений в полиции.

— Как вы лично считаете, если женщину впервые ударил супруг, что ей делать? Уходить от него или оставаться и пытаться решить проблему?

— Это выбор женщины. Кризисные центры все разъясняют правильно, но женщины должны знать, куда пойти. В начале нулевых мы начинали работать с «Сестрами», таких центров не было, а сейчас они по всей стране. Женщине есть где укрыться, но проблемы теперь другие. Например, родители пострадали от насилия со стороны детей, или мужчина с детьми, или пострадали, например, от деда; почему нельзя укрыться семьей? Нужны семейные кризисные центры. Разъяснять надо, но право выбора остается за женщиной, в конце концов, есть право на прощение. Но я, конечно, никогда не оправдываю мужчину, который поднимает руку на женщину.



«Я никуда не могу выезжать»

 — Как вы относитесь к феминизму?

— Скорее негативно. Феминизм вытесняет мужчин из нашей жизни, а я не представляю себе, чтобы в нашей жизни не было мужчин, это скучно и неинтересно. Я вообще считаю, что у нас вымирает мужское население, что мужчин тоже надо поддерживать. В этом плане феминизм — это отчасти вынужденное явление. При этом я доверяю женщинам. Почти всегда моими помощниками были и остаются женщины, я таким образом проявляю женскую солидарность и поддерживаю их. А вот к женским партиям я всегда относилась отрицательно, но даже скорее с юмором, они всегда проигрывали конкурентную борьбу. Женщина может возглавлять партию, но в ней должны быть и мужчины. При этом мужчина не может не быть амбициозным, он готов рисковать, ему надо что-то строить, а женщина должна быть рядом, советовать. Нам больше нравится процветать, а не бороться.

— Насколько я знаю, у вас в планах есть еще изменение законодательства по сектам. Может быть, проясните?

— Я возглавляю рабочую группу по данному вопросу. Тема касается религиозных групп, тема болезненная, и нам еще надо провести ряд консультаций. Это будет направлено в первую очередь против мошенников, которые под видом религиозных групп используют разные психотехники, отбирают у людей имущество, склоняют их к терроризму, экстремизму и так далее.

— Вам регулярно предъявляют претензию, что ваш сын живет за границей, работает в компании, придерживающейся либеральных ценностей, и что это непатриотично. Вам есть что ответить?

— Патриотизм определяется не тем, живешь ли ты и работаешь в России или за ее пределами. Так вышло, что мой сын получил прекрасное образование, он закончил МГИМО, Оксфорд, институт в Берне, владеет пятью языками и является международным судебным юристом, выступает в международных судах. Я могу вам сказать, что даже сложно понять, где он больше всего живет, он бывает в России почти каждую неделю, но и не только в России. Он защищает интересы многих российских предпринимателей. Патриотизм — это любовь к Родине, умение гордиться ею. У моего сына российский паспорт, и он выступает в международных судах наравне со многими знаменитыми зарубежными адвокатами.

— После 2014 года вас внесли в санкционные списки Евросоюза и США. Ваша жизнь изменилась?

— Да, изменилась. Естественно, я никуда не могу выезжать, ограниченна в передвижениях, я реже могу видеть семью сына. В свое время я активно участвовала в международной парламентской дипломатии, представляла наш парламент в международных организациях. Сейчас такой возможности у меня нет. Но сказать, что я от этого несчастна, не могу. 

— Как вы относитесь к пенсионной реформе?

— Я наблюдаю за тем, как идет обсуждение, слушаю, что говорят люди. Но я остаюсь последовательной: уровень гарантий, то есть права, которые люди имели на момент принятия закона, должен сохраняться. Если вы хотите перейти на другие правила, вы должны предложить альтернативу, но выбор должен оставаться за людьми. Если хотите, чтобы люди перешли на другую систему, предложите им выбор, который будет им интересен. Право выбора должно быть у людей.

— Сейчас обсуждается вопрос о возможном смягчении статьи 282 УК РФ («Разжигание розни»). Как вы считаете, стоит ее смягчать или нет?

— Если бы у нас в законодательстве тоже ввели понятие «уголовные проступки» вместо нынешней системы, проблема была бы решена. Полностью перевести экстремизм в Административный кодекс явно сложно, но сейчас мы видим, что по разным сферам идет подход с учетом кратности деяния. Если деяние совершено в первый раз, это одна история и тут может быть частичная декриминализация, если же повторно — это уже уголовное деяние. 

Есть еще один подход, когда учитывается способствование человека раскрытию преступления. Если люди понимают, что ошиблись, и помогают раскрыть преступление, это тоже должно давать им определенные возможности при назначении ответственности. Я думаю, по этой статье есть правоприменительная практика, которая показывает перекосы. Значит, есть над чем подумать. Но я остаюсь при своем: самый плохой уголовный закон — ничто по сравнению с плохим уголовно-процессуальным законом, потому что хорошая уголовно-процессуальная система может перевесить все недостатки плохого уголовного закона.

Автор
Екатерина Винокурова
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе