Павел Лунгин

Павел Лунгин поговорил о личном с Ольгой Ципенюк. «Огонек» представляет новую рубрику.

Начало 1970-х. Писатель Виктор Некрасов и пока еще лингвист Павел Лунгин

"Я вышел в жизнь, не зная, как люди общаются, зачем они вообще живут и, главное, работают — в социальном смысле я был абсолютным Маугли"

О корнях

У меня не было и нет плана жизни. Грубо говоря, я понимаю, чем дело закончится, но совершенно не понимаю, каким образом. И где я хотел бы в этот момент быть, как говорил Мандельштам, "на ореховых еврейских кроватях" или на берегу океана с аквалангом на спине. Отсутствие плана — главная особенность нашей семьи и нашего стиля жизни, который я воспринял с детства от родителей. Они хотели, чтобы хорошо было сегодня, сейчас. А это отрицает всякий план, потому что план — это поступаться чем-то сегодня, чтобы было хорошо завтра.

Мама была в этом вся, страшно спешила жить. Она приехала в Москву только в 14 лет, проведя первые годы жизни за границей, и попала сразу в атмосферу предвоенной романтики, с остатками какого-то еще революционного благородства. Она вообще была благородным человеком. Считала, что надо делиться, отдавать, помогать, пускать ночевать, что дом должен быть открыт и стол накрыт. А еще она как-то внутренне понимала, что надо жить среди ярких людей, и наполняла ими свою и нашу жизнь.

Отец был счастливый подкаблучник. Он был очаровательный — красавец, остроумный, спортивный, но очень мягкий. Я тоже мягкий, но не до такой степени — во мне есть эти мамины взбрыки... Не помню случая, чтобы отец шел наперекор маме, решения принимала она. У папы никогда не было денег, например. Я ужасно презирал его в юности за то, что кошелек всегда был у мамы, хотя зарабатывал он. Но недавно я сам себя на этом поймал, что подсознательно пытаюсь не иметь в кармане денег, потому что это ответственность, выбор, надо тратить, а значит, принимать решения...

У нас жила няня Мотя — важный, любимейший человек, который сформировал меня, может, не меньше, чем родители. Юродивая, крепостная душа, бесконечно преданная и требовательная. Царила в доме. Вела какой-то бесконечный спектакль, с вечным кипячением белья в гигантском баке, в клубах пара ковырялась там палкой, как макбетовская ведьма. Страшно, до слез обижалась, когда белье сдавали в прачечную. Мы ее побаивались — в ней была правда здравого смысла. Мотю, конечно, бесил наш быт — открытые двери, накрытые столы... Говорила, что не умеем жить, кого попало кормим и поим, денег не считаем. Денег действительно странным образом не считали, хотя их было мало.

О детстве

Помню, как мама с отцом переводили "Малыша и Карлсона". Они работают, значит, и я должен. И вот мне вручается идиотская дореволюционная детская книжка Un bon petit diable про непослушного мальчика, и я тоже перевожу. Родителям весело, они время от времени страшно хохочут, их двое, а я один. У них интересная книжка, у меня — скучная. Тогда мама сказала: ты за этот перевод заработаешь свои первые деньги. И вот я сидел, несчастный, и что-то мазал ядовито-зелеными чернилами. Был установлен срок, назначена сумма, чтобы я знал, зачем это делаю, чтобы воспитывать трудолюбие. И вот срок настал. И мама даже показала мне деньги. Но они так и не покинули ее руки! Она сказала: "Вот твой первый заработок, теперь как благородный человек ты должен купить подарок для Моти. Ты же хочешь сделать ей подарок?" Ну что я мог сказать? Конечно, хочу! И мы действительно пошли и купили какой-то бессмысленный, не нужный Моте халат. И здесь опять то же отсутствие системы: никто никогда этого перевода не перечитал, над ошибками не поработали, он просто исчез в небытие...

О знаниях

Я учился в школе средне. Дома меня приучили читать, знакомили с замечательными, благородными людьми, но оказалось, что я совершенно не готов к жизни. Родители этим прекрасным интеллигентским непроницаемым щитом закрыли ее от меня. Я думаю, что какое-то понимание жизненных механизмов дает только школа. У меня его не было, я пребывал в полуослеплении-полуопьянении — от книг, стихов, диссидентских разговоров, подписания писем. Из этого всего я вышел в жизнь, не зная, как люди общаются, зачем они вообще живут и, главное, работают — в социальном смысле я был абсолютным Маугли.

Меня отовсюду выгоняли. Из школы выгоняли, из университета, правда, не выгоняли, но я ухитрился прожить там пять лет, ничему не научившись. Через полгода выгнали из Института социологических исследований, где я работал по какой-то якобы университетской специальности. Потом из "Литературной газеты", где я не выдержал испытательного срока. Не случайно я снял первый фильм в 40 лет — социально я опаздывал лет на десять, хотя, еще раз скажу, много знал, жил духовными интересами. В этом, видимо, и была уникальность моего воспитания — мне дали сохраниться в таком виде. Не прекрасное дитя, скорее, гадкое дитя, я начал выпивать, не очень хорошо себя вел — во мне била безумная энергия жизни, не находя выхода.

О любви

Я никогда точно не знал, чего ищу. Наверное, как всякий человек, который много болтает, фантазирует, шутит, я обращал внимание прежде всего на тех, кто мог меня слушать, кто давал мне возможность блистать, это распространенная ошибка и проблема. Поэтому, наверное, не было и нет ярко выраженного привлекательного для меня физического типа — как некоторые любят полных блондинок или миниатюрных брюнеток. Есть правильное слово, точный жест, взгляд, когда вдруг создается образ, сливающийся из смыкания внутреннего и внешнего. Но, конечно, всю жизнь я был в поиске — мне нужно было снова и снова доказывать себе, что в меня можно влюбиться. Думаю, от неуверенности. Иногда из этих романов я выходил травмированным, иногда травмировал сам. Бросали меня довольно редко... Вообще, я уже так давно и счастливо женат, что все эти воспоминания — как какое-то путешествие в подводный мир.

О важном

Я мало изменился за то время, что живу. По-прежнему не готов поступиться своим чувством свободы и справедливости. Не готов произносить слова, в которые не верю. В отношениях могу иногда и врать, и льстить, и лицемерить, и прощать, потому что понимаю, насколько человек вообще зыбок и уязвим. Но ни в одной из больших вещей я не готов лгать, доносить, говорить, что черное — это белое. Я счастливым образом сохранил роскошь быть собой. Снимал фильмы тем способом, которым хотелось мне, а не кому-то еще, дружил, с кем хотел. Были попытки общаться с нужными людьми, хотя однажды мне сказали: "Что это у тебя на дне рождения ни одного депутата?!" Как-то минуло это меня.

У меня вообще большой вопрос: мы хорошие от того, что хорошие, или от того, что слабые? Чтобы быть плохим, нужно довольно много сил, понимаешь? Вот взял, откусил головку — младенцу, товарищу, случайному прохожему — и пошел дальше. Надел его пальто, взял документы и пошел — жить его жизнью. В его пальто. Для этого ведь нужно много сил, да? И я думаю: вроде я прожил, не делая подлостей и гадостей, не очень кривя душой, и вдруг закрадывается вопрос — это сила или это слабость? Не знаю...

О дружбе

Моих друзей в большой степени определяет легкое, игровое восприятие жизни. Это люди, которые не очень серьезно относятся к себе. И ко мне. Люди, которые душевно щедры и открыты. И физически щедры тоже. Это во мне от родителей, от 60-х годов, от тех застолий, когда преломляешь с человеком жизнь, как хлеб. Сейчас в разведку не ходят, сейчас я бы сказал, что друг — это тот, с кем хочется поехать в путешествие. С кем можно говорить об умном, а через секунду хохотать о глупом. Среди моих друзей никогда не было начальников — не по должности, а по самоощущению. Таких прирожденных, которые любят власть, ей поклоняются и являются ее кирпичами и адептами, их нет.

Об успехе

Божий дар — не залог успеха. В успехе очень много случайностей, особенно в первом. Конечно, страшно, что успех уйдет, но это неизбежно, он должен уйти, как все в этой жизни. Я, конечно, много думал об этом после "Такси-блюза", когда успех упал на меня неожиданно и я стал оглушительно известен во Франции, в чужой стране. Я видел успешных людей, я же вырос не в глухой деревне. Видел Некрасова, который был тогда самым знаменитым и любимым писателем среди интеллигенции. Это был человек, который не мог заставить себя надеть галстук, у него от комплиментов просто вяли уши, он ни в коем случае не считал себя каким-то необыкновенным. И когда я думаю о нем, о таких, как он, мне кажется, что главное, что должен давать успех,— чувство причастности к тайному ордену таких вот талантливых людей, которые рассеяны по всему миру, и ты их иногда встречаешь.

О свободе

Никакое протестное движение не говорит о свободе, свобода — это дар, который большинству людей переходит генетически, от родителей, это личный талант. У нас о ней много спорят, но, похоже, мы перестали понимать, что это такое.

Свобода в нынешней России — это абстракция, нет такого понятия, нет потребности в свободе. И это не игры в демократию и оппозицию — просто людям очень сложно жить в королевстве кривых зеркал. У них есть потребность называть белое белым, черное черным и не узнавать каждое утро по радио, какой цвет сегодня назначен красным. Мне кажется, это естественное чувство, как потребность почесаться, когда чешется, но это не имеет отношения к свободе. Можно быть несвободным и зажатым, будучи внутри протестного движения, если ты пытаешься не быть, а казаться, если пытаешься занять какое-то место в иерархии...

О вере

Мне кажется, если воспринимать религию как систему запретов и указаний, значит, ничего не понимать ни в Боге, ни в религии. Я верю в Творение и не верю, что мы произошли путем случайного соединения атомов. И вот, создавая мир, Творец закрутил механизм его функционирования — это любовь. Желание быть любимым, помноженное на бесконечное воспроизведение, снова и снова совокупляться и рождаться... Это универсальный механизм движения всего. Я читал про шекспировские сцены ревности у аквариумных рыбок. Я понимаю, как собака хочет, чтобы ее любили. Я вижу, как расцветает цветок на окне, когда им занимаются. Богатые зарабатывают деньги, чтобы покупать любовь, подлецы рвутся к власти, чтобы купаться в любви. Все это движется по какой-то спирали, огромной, похожей на звездную... И весь мир насажен и вращается вокруг этого шампура галактической любви.

О страхе

Конечно, у меня есть страхи, может, кстати, и недостаточно. Может, будь у меня их побольше, был бы я получше. И больше бы сделал в этой жизни. Страхи у людей моего типа всегда одни и те же — что тебя не любят, что ты не нужен... Я думаю, у человечества вообще это главный страх. Когда ты боишься выпасть из этого круговорота любви, в котором крутятся и рыбки, и растения, и звезды, и все остальное. Чувство богооставленности, покинутости любовью — вот главный ужас этой жизни, вот чего я боюсь.

О деньгах

Я научился как-то в результате зарабатывать и не хочу быть кокетливым — деньги нужны. Но особо больших денег у меня никогда не было. Я абсолютно не умею с ними жить, считать, никогда не знаю, сколько их в кармане, сколько на счету, смутно, как-то боязливо о них думаю. Что-то во мне этому противится. Любые мои попытки пристроить деньги, заставить их работать обречены, я тут же все теряю. Меня много раз кидали, обманывали — понятно, что просто не надо в это влезать. Это опять про то, что у меня, наверное, есть только один путь — быть адекватным самому себе со всеми моими несовершенствами.

Если бы вдруг появилось много денег — как-то даже и не знаю, что бы я с ними сделал. Хорошо было бы просто давать людям, совать иногда такую котлетку из купюр. Хотя знаю, что это не принесет им ни удачи, ни счастья... А что еще сделать с деньгами? Все равно мой путь с теми, кого люблю, с очередным фильмом, успешным или не очень. Спроси у Луны: "Если бы тебе дали крылья, куда бы ты полетела?" А она ходит и ходит по своему кругу, ну куда ей лететь...

О детях

Я не люблю детей специально за то, что они дети. Дитя не дитя — ты или человек, или нет. Между нами могут быть только дружеские отношения, равные. Я могу им передать свой взгляд на жизнь, чувство юмора и возможность не отчаиваться — это три вещи, которые, как посох, дают опору. Вообще, выживают те, у кого есть чувство юмора, когда видишь жизнь двойной оптикой. С одной стороны, это страшная кровавая драма с твоим участием: то ты убиваешь, то тебя. С другой — ты сидишь в зале и, посмеиваясь, смотришь на сцену. Надеюсь, моим сыновьям передалась эта ирония — она позволяет выжить.

Одному 40, другому 33, они не должны оправдывать моих ожиданий — я и от себя-то не знаю, чего ждать. Хочется, конечно, чтобы они не были активно несчастными, невостребованными, чтобы их не выкинул этот вселенский волчок любви.

Три слова о себе

Все, что я наговорил,— это о себе, так что есть больше трех слов. Но если кратко: я люблю жить, у меня есть дар и я всегда сомневаюсь. Наверное, так.

За и против

За

"До сорока с небольшим Павел Лунгин был тем москвичом, про которого сочиняют страшные истории немосквичи. Греб шальные гонорары за сценарии про советскую власть в Хакасии (дельные, между прочим, подростковые истерны), купечествовал и краснобайствовал в кабаках творческих союзов. Никто б не удивился, явись он в собрание под цыганское "ай-нанэ" и напои лошадь крюшоном. Москвич, одним словом; видали мы таких. Как вдруг случилась свобода радостно у входа и востребовала этот столичный ночной темперамент, помноженный на купринское знание изнанки блестящего мегаполиса, на смачный язык профессоров, мастеровых и жандармов, на библиотечное детство и шалую любовь к мокрой мостовой в разлитом электричестве, к апельсинам россыпью в переклик с Хуциевым и Аксеновым, к маслянисто-зеленой окраске полуподвалов и луна-парковой кичухе, к аквариумам последних троллейбусов и погромным рейдам люберецких громил".

"Новейшая история отечественного кино. 1986-2000. Кино и контекст". Том 2

Против

"Тут следует говорить скорее о классовой ненависти, особой фобии по отношению к простому человеку... По Лунгину, простой человек если пьет водку, то обязательно неряшливо, чтоб по лицу растекались слюнявые струйки. Если закусывает, то чавкая квашеной капустой. Если ест торт, обязательно откусит больше, чем нужно, и кремовая подковка противно прилипнет над верхней губой".

Официально

Павел Лунгин родился в 1949 году в семье кинодраматурга Семена Лунгина и переводчицы Лилианны Лунгиной. Окончил отделение структурной и прикладной лингвистики МГУ. Карьеру в кино начал как сценарист на киностудии им. Горького. Среди фильмов снятых тогда по его сценариям подростковая комедия "Все дело в брате" (1976), приключенческие фильмы "Конец императора тайги" (1978) о боевой юности Аркадия Гайдара и "Непобедимый" (1983) об истории создания борьбы самбо. Режиссерский дебют Лунгина — "Такси-блюз" (1990), снятый на "Ленфильме" на французские деньги, был удостоен "Специального приза за режиссуру" Каннского кинофестиваля. С 1991 по 2006 год Лунгин жил во Франции и работал с европейскими продюсерами, но снимал на родине и последовательно разрабатывал "русскую тему". Его фильм "Луна-парк" (1992) посвящен возрождению ксенофобии и национализма в постсоветскую эпоху, "Свадьба" (1999) — новым отношениям столицы и провинции, "Олигарх" — становлению капитализма по-русски (2002). В телесериале "Дело о мертвых душах" (2005) Лунгин в содружестве со сценаристом Юрием Арабовым создал оригинальную версию гоголевской России. Особой вехой в творчестве Лунгина стал фильм о "вере по-русски" — "Остров" (2006). Картина получила благословение патриарха, высокую оценку профессионального сообщества и была с энтузиазмом принята массовым зрителем. Следующая работа Лунгина "Царь" (2009) — историческая драма, успеха "Острова" не повторила.

В 2008 году Павлу Лунгину было присвоено звание народного артиста Российской Федерации, а в 2012-м он стал офицером ордена Почетного легиона.

Рубрику ведет Ольга Ципенюк

Огонек

Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе